— Почему у тебя ободрана рука, Ньорд? — вдруг спросила она, хмурясь и уже совсем по-другому глядя на меня. Вот так — только что о Высокой любви толковала и тут же о своём скальде думает! В следующий же миг! Это как с Высокой любовью сочетается? Не надо лукавить и притворяться, Сигню, ты такая же, как все! Как все люди, как все женщины. Лукавая и двуличная. Хочешь и дроттнинг быть и сладенькое со своим скальдом пить полным ртом! «Высокая любовь»… — Любовничку твоему зубы пересчитал, — с удовольствием сказал я, рассматривая подсохшие уже ссадины на костяшках кисти. Надо же, ободрался… Всегда умел бить без этого. Сердца, должно быть много вложил… Что с ней сделалось! Вот, когда ожила! Глаза загорелись чёрным пламенем, тонкие ноздри дрогнули: — Вот это ты напрасно! — прошипела она, — не смей его трогать! — А как же «Высокая любовь»? — засмеялся я. — Или Высокая — это для братца, а для удовольствия — скальд, который всё «умеет»?! — Ничего ты не понимаешь, Ньорд! — пренебрежительно проговорила она, вздыхая и отвернувшись высокомерно. Не понимаю?!.. Сейчас я покажу тебе всё, что понимаю! Я вскочил, подлетел к ней, за волосы у затылка схватил её, так, чтобы не могла отвернуться: — Нечего понимать мне! — зарычал я ей в лицо. — Я своими руками придушу его, если ты сейчас станешь дурить! И впился в её приоткрывшийся от неожиданного нападения рот. Как долго я вспоминал её губы, её рот… Она, задохнувшись, упёрлась мне в грудь локтями, но я крепко держу её голову, вцепившись в её неожиданно мягкие густые волосы… — Убью его! — ещё раз рычу я, чтобы преодолеть остатки её сопротивления, раздирая платье на ней. Но она всё равно дерётся, царапается, пытается кусаться… И плачет и вскрикивает, будто от боли, когда я добираюсь до неё по-настоящему здесь же, на столе из грубых досок, отбросив лавку. Ну-ну, не балуй, со мной не работают эти ваши бабьи игры… Она не плачет в голос, слёзы будто сами льются из её глаз. Не смотрит на меня… Но мне мало, я дышу с рёвом, нависая над ней. Скоро, сразу я хочу ещё, я тяну её к себе, тяну на ложе… — Нет…нет! Не смей!.. — она не плачет, кусая мне губы, опять дерётся и вырывается. Ну, что же, привкус крови возбуждает ещё больше… Боги! Боги?!.. Вы видите! Вы видите?!.. Как вы позволили этому свершиться?!.. Как можно самое прекрасное, самое лучшее, светлое, большое, самое красивое и восхитительное, что я знаю — этот полёт вдвоём ввысь, это телесно воплощённое божественное благословение, это безбрежное счастье, эту неутолимую сладость, всё это чудо превратить в такое скотство… Боль и отвращение душат меня… Я избита и изранена, запах Ньорда прилип, впитался в меня, омерзение, овладело мной. К самой себе, к своему бессилию. Когда ребёнок пошевелился в моём животе, я не смогла сдержаться и заревела, зажимая рот, до рвоты, до головной боли. Мне невыносимо стыдно даже перед ним, моим нерождённым ещё сыном… Боги… как же так?.. чем я прогневила вас? Мы узнали, что Сигню нашли в Грёнаваре едва ли позднее, чем их с Бояном увезли к лагерь к Ньорду, расположившийся неподалёку. Эта весть сняла с места наш лагерь и мы пошли к Грёнавару. Мы готовы вступить в битву. Мы вооружены. Воодушевлены и злы. Каждому есть, за что мстить асбинцам и норвеям. Через три дня мы подошли к лагерю Ньорда, никогда войско не шло так быстро. Приотстал обоз, но это не беда. Догонят в ближайшие сутки. Я шлю переговорщиков к Ньорду. Но ответ ожидаем: «У меня твоя дроттнинг, нападёшь, её не будет и не родится твой сын». На помощь, как ни странно пришла Хубава: — Сигурд, Сигню рожать скоро, уговори Ньорда впустить нас с Ганной помогать ей, — сказала добрая гро, стоя передо мной, сложив перед животом полные мягкие руки пальцами вместе. — Ты понимаешь, что это значит, Хубава? Обратно он вас не выпустит, вы станете заложниками для Сигню. — О чём ты говоришь, Сигурд! Что мы! Ребёнок скоро будет — вот заложник! Хубава тверда в своём желании и Ганна поддерживает её. Однако Ньорд отказал: «Хватит мне тут одного сонборгского мерзавца!» Но через сутки впустили лекарш. И я и все мы понимаем, что скоро на свет появится мой второй сын. Ровно одиннадцать месяцев со дня рождения Эйнара. Сигню предполагала позже. Но людей в этот мир приводят Высшие Силы, как и забирают. Я заставил себя не думать о том, что Ньорд мог сделать с Сигню. Уже то, что она жива, что она рядом, что я нашёл её, уже это внушает мне радость, какой моё больное сердце не знало полгода. Я отобью тебя, Сигню… Он тебя не тронет, иначе ему нечем будет торговаться со мной, успокаиваю я себя в тысячный раз. Я, все мы, ждём вестей из лагеря Ньорда. А пока, я ещё раз просмотрел записи о припасах, что были у нас, только чтобы хоть чем-то ещё занять мой ум, мучительно вертящийся вокруг Сигню. С припасами стало лучше. Деревни и сёла, что оставались целы, охотно снабжали нас, в надежде, что мы изгоним норвеев.. Я сидел за столом, поднял голову, чтобы посмотреть на Эйнара, занимавшегося с игрушками, которые смастерили ему умельцы ремесленники. И вдруг мой мальчик встал на ножки и сделал два ещё неуверенных шажка. Удивился этому и упал на попку. Снова встал и снова пошёл ко мне и опять упал, и опять встал всё больше и больше чувствуя уверенность в ногах… — Эйнар… — выдохнул я в восторге и умилении. Он улыбнулся происходящему преображению и, мне, наблюдавшему это: — Папа! И протянул ручки, шевеля пальчиками, будто подзывая меня и снова пошёл… Сигню, милая, почему я сейчас один?.. Эта боль уже знакома мне. И, хотя я уже умею управлять ею, она всё равно огромна и затопляет меня, накрывая с головой. И я кричу, не в силах сдержаться. Я услышал Сигнин крик и я понял, что он значит. Я бросился было из палатки, где меня держат, но меня отшвырнули обратно. — Пустите, ей надо помочь! — опять рванулся я. — Без тебя помогут, умник! Ещё раз дёрнесся — прибью. Убивать не велено, но бить разрешили, сколь хошь! — ухмыльнулся асбинский ратник. — На, лучше мёду выпей за здоровье дроттнинг и младенца, пусть Боги приведут им быть живыми. Он подал мне кружку. Я поднёс её ко рту и воспользовавшись тем, что он отворернулся, я оглушил его этой кружкой, и, разрубив его мечом стену палатки, выбрался наружу и побежал к палатке Ньорда, где так кричит Сигню… Я не пробежал и двадцати шагов, меня остановили, сбив с ног, набросились, и о камни и грязь обдирая моё лицо и тело, потащили назад. Но я увидел главное — я увидел как Хубава и Ганна входят в палатку Ньорда… Теперь пусть хоть прибьют, я спокоен, Сигню не одна… Второй сын Сигню родился в «рубашке», это счастливое предзнаменование. Для него ли только или для всех нас, не знаю. Я дала ребёнка Сигню, она плача прижала его к груди… — Ну-ну, касатка, всё справно, всё хорошо, — сказала я, обнимая её. — Как там… Эйнар? — прошептала она, головой приникая к моему плечу. — Хорошо всё, прекрасный мальчишка! С отцом на Советах сидит. К войску ходят. В кузню и то приносил его. Сигню зарыдала в голос, обнимая меня за шею и орошая мою шею горячими слезами. Я зашептала ей успокоительные слова, поглаживая разгорячённую голову, плечи, спину. — Поплачь, Лебедица, будет легче. Но недолго, Долго нельзя — дитю спокой нужен, не рыданья твои. Я задыхаюсь в рыданиях. Хубава, Ганна, вы видели Эйнара ещё сегодня. Вы видели Сигурда! Сигурд… Я заплакала пуще прежнего, так, что Хубава забеспокоилась: — Давай-ка, давай успокаиваться, не надо, не надо, — она потрепала меня по спине, будто от морока тормоша. Но кто разгонит этот проклятый морок, что навалился?.. Ганна подошла ближе, посмотрит на меня, хмурясь: — Ты вся… в синяках… И… Сигню? — Не надо, — взмолилась я, — не спрашивайте, не говорите! Никому не говорите! Никогда! Они посмотрели друг на друга, промолчали, что тут говорить? Явился Ньорд, подошёл к ложу. — Парень? — Второй сын Сигурда, — гордо и даже будто с вызовом, сказала Хубава. Ньорд усмехается: — Я пошлю племяннику поздравления. Следующий будет мой. Я смотрю ему в лицо, повыше приподнимаясь на ложе: — Зыбку надо.