— Я прикажу, сделают. — Нет, в нашем доме в форте осталась. Ту пусть привезут… Он смотрел на меня долго. Но потом согласился. Думаю, пожелай я зыбку сыну из Месяца с неба сделать, он сделал бы для меня… С чего его вдруг так прикипятило ко мне?.. С чего эта страсть вдруг так забрала его? Я не могу понять… Но и люлька и мой сын не будут со мной. Мне будут приносить его Хубава и Ганна только кормить. Хотя бы это я смогла вытребовать для себя и Стояна, оставшееся время он будет с ними. — Оставь сына со мной, — всё же попросила я, не позволяя себе плакать при Ньорде. — Сбежишь ещё. Нет, — отрезал он, наслаждаясь властью. Я получил от Ньорда послание, где он поздравлял меня с появлением на свет сына. «…Можешь справить заочно Бенемнинг, пока твой сын останется у меня. У тебя сладкая сестра, своими ласками она радует меня каждый день и каждую ночь. Скоро мы объявим о нашей свадьбе и воцарении», писал он в довершении. Мне казалось свет окрашивается чёрно-красным перед моими глазами, я не могу ни думать, ни представлять, что он и Сигню… он и Сигню… Сигню… Ты можешь ласкать его… Я вспоминаю его перевитые браслетами отцовства руки… Что он врал мне в Охотничьем хусе о том, что она, Сигню, теперь выбирает его… А если не ложь? Если теперь это правда? Кто понимает женщин? Кто знает, что у них на уме и в душах?.. Я всю жизнь думал, что знаю и понимаю свою мать… И что оказалось?.. Может быть, я так же ошибаюсь и в жене?.. Несколько дней я глух и слеп от этой боли. От непонимания, от того, что я не знаю теперь, кто моя жена. И есть ли она у меня… Но однажды, очевидно Боги пощадили меня и прислали озарение: во сне, похоже, ко мне пришло осознание того, что будь всё, как Ньорд написал, он отпустил бы всех, объявил бы мне и Свее, что он конунг и его дроттнинг Свана Сигню… Но и тогда я не ушёл бы. Я разбил его, я забрал бы у него Сигню для того хотя бы, чтобы посмотреть ей в глаза и спросить: «Как ты могла предать меня? Неужели я мало тебя любил?» Но они с Сигню не объявляют народу ничего такого. А значит, Ньорд опять врёт. Понимание этого придаёт мне сил и уверенности. Я жду. Я не знаю пока чего жду, но исход у этого всё равно будет. Надо только дождаться. И нет ничего сложнее этого… В нашу палатку, где мы с Ганной, малыш Стоян, как назвал его Боян и Сигню, вошёл Ньорд. Я собиралась нести Стояна к Сигню. Он взял ребёнка у меня, посмотрел на его личико, видное в одеяльце. — Красивый какой ребёнок, — сказал Ньорд, ухмыльнувшись. — Даже странно… Мои все попроще были. Но здоровые. Ньорд посмотрел на Бояна: — Твой? Боян, я видела, изумился на мгновение, но потом вскинул голову дерзко. Чуть ли не каждый день Ньорд приходил, как мне кажется только для одного — хотя бы пару раз ударить Бояна. Синяки не сходят с лица нашего певуна, но глаза горят и силы только прибавляются. И я понимаю почему, ненависть и злость питают силы не меньше, чем любовь. Я беру Сигню несколько раз в день. Она, не даётся, дерётся и кусается, и не всегда я могу получить то, чего я хочу. Я стараюсь не бить её… Её охраняют здесь день и ночь. Охрана выходит из палатки только на то время, когда вхожу я. — Какого чёрта это упрямство, Сигню? — спрашиваю я, вставая в очередной раз с ложа битв, но не любви. — За каждый твой удар по мне, твой скальд получает два по своим рёбрам и скулам. Кости у твоего любовника прочные, но не из железа. Хочешь, чтобы я продолжил испытывать их на крепость? Может, мне и сына вашего кормилице отдать? Тогда ты и Стояна не увидишь. Она молчит. Молчит с того дня, как я вскоре после рождения Стояна, я пришёл к ней ночью и взял её, спящей, только поэтому, между прочим, и сумел. Потому что каждый последующий раз если и доставался мне, то с боем. Меня удивляет это упорство не сдаваться моей власти. Но я жду, когда она поймёт, что она моя навсегда и сопротивляться бессмысленно. Да, мы окружены сейчас войском Сигурда и это может продлиться месяцы, может и годы. Сколько времени она будет упрямиться? И для чего? Чтобы раззадоривать меня ещё больше? Холодная осенняя ночь плещет дождём по зыбким стенам шатра, сотрясая её ветром, только этим и напоминая, что есть ещё мир помимо моих мыслей и чувств. В который раз я лежу раздавленная, распластанная, осквернённая. Моё тело измучено, изломано, но мой мозг работает сегодня особенно чётко. Может эта буря оживляет мои мысли своей независимой и гордой жизнью там, за пределами мира, куда меня заключили как в темницу. Ньорд истязает Бояна каждый день, только потому, что убеждён, что мы любовники. Каждый день, каждую ночь, будто наслаждаясь этим, насилует меня… И я не могу этому сопротивляться… Не могу? Когда я чего-то не могла? С чего я так ослабела? Выбраться из этого ада. Надо выбраться… Это не может продолжаться долго. Отобрать Стояна у меня — тоже угроза, которую Ньорд, восходя всё выше в своей злобе, вполне может осуществить. Ему не сломать меня, я умру, но не стану той, что он хочет… Но… Вдруг, как голос из Ниффльхейма: …«Ты обладаешь оружием… воспользоваться…чтобы получить всё, что хочешь»… Моё сердце забилось быстрее… Это как конец верёвки, по которой я выберусь из душного ада этого плена, выведу и всех остальных, выведу сына, Хубаву с Ганной, Бояна. И тебя, Сигурд, ибо твой ад сейчас не светлее моего… Я сердилась на тебя за этот совет, Фроде… — Подожди, Ньорд, — наконец заговорила Сигню. Я усмехаюсь, что ж, это должно было произойти рано или поздно. Надоело ломаться. Я опускаю руки, которые протянул уже к ней. Мне и самому надоело каждый день ходить с новыми царапинами и ссадинами от её кулачков, ногтей и зубов. И хотя это всё превратилось уже в некую забаву — возьму не возьму сегодня, но всё же изрядно надоело чувствовать себя монстром каждый день. Да и молчание её тоже допекло. Я сел за стол. Сигню — напротив. Она бледная и похудела сильно. На нижней губе уже незаживающая ссадина от того, что я каждый день впиваюсь насильно в её губы, своим жадным и злым ртом, на шее полинялый синяк, подкрашенный свежей, вчерашней «краской», но мне приятно видеть эти следы — как печати моей власти над ней. Они возбуждают моё желание ещё сильнее. — Отпусти всех к Сигурду и я стану жить с тобой по-хорошему. Я вгляделся в неё, не верю своим ушам. — Только дай мне поговорить с ними перед этим. Иначе они не поверят и Сигурд нападёт на тебя, — продолжила она. — А сейчас его войско сильнее, ведь так? — Так, — я вгляделся в неё, затевает что-то? Она… чёрт, такая умная, что держи с ней ухо востро. — Но что помешает ему напасть на меня просто из мести, чтобы убить и тебя тоже? — Ничто. Но ты сам выбрал это, станешь отбиваться. К тому же, насколько я понимаю, от Асбина идёт рать твоих сыновей. Кстати, зачем ты разделил рать между тремя детьми, они и землю захотят также разделить. Ты не думал? — Да и пусть делят. Существовали отдельные йорды все века и ничего, это Сигурду втемяшилось объединить Свею, — отмахнулся я. — Так почему я должен верить тебе? — Можешь не верить и продолжим драться каждый день, если тебе не надоело, — легко сказала она. — Что помешает тебе убить меня и сбежать к Сигурду как только я отпущу твоих людей? Она пожала плечами, мол, как хочешь. — И станешь моей дроттнинг? — Неужели это ещё важно для тебя? — Я хочу быть законным конунгом Свеи. — Законным? В стране, где нет уже ничего, тем более никакого закона? — усмехнулась она. Она предлагает выгодную сделку, а только взаимовыгодные сделки — самые крепкие союзы. Отпустить её людей, чтобы по-настоящему получить её? — А Стояна? — Всех, — у неё дрогнули губы. — Как же дети без тебя? — я вгляделся в неё, я знаю, как привязана она к сыну, как будто с мясом отрывается от него каждый раз, когда его уносят. На это она вздохнула, немного бледнея: — Я росла без матери, вырастут и мои. Там их отец, там множество людей, кто любит их и воспитает так, как должно. — Есть о чём подумать, Сигню, — усмехнулся я. Я увидел её, наконец, Сигню, мою Лебедицу, мою Всемилу! Мы не виделись больше месяца. Тогда она была на сносях, прекраснейшая из всех беременных, кого я видел в своей жизни, прекраснейшая из всех женщин. Тем сильнее я поражён и напуган произошедшей в ней переменой: огромные глаза, выступили скулы — порезаться можно, ключицы обозначились у основания, ещё удлинившейся, шеи двумя остренькими кочками, в глазах почти больной блеск… как же похудела страшно… И синяки, царапины на шее, на лице… Но это всё я вспомню потом. А сейчас я только могу чувствовать. Могу, наконец, слышать её, коснуться… Она обнимает и целует меня, как не целовала даже тем летним днём… Прижимается лицом к моему лицу и шепчет так, что слышать могу только я: — Милый мой… Мой хороший, мой… мой Никтагёль… — она смотрит мне в глаза своими бездонными очами. Прижалась на несколько мгновений, замерев, а потом заговорила вновь ещё тише: — Послушай меня: Ньорд отпустит вас. И я прошу тебя, не возвращайся, как ты вернулся в Сонборгский терем, — она сверкает глазами так, что пронизывает мой ум насквозь как стрелами этим взглядом. — Сейчас я управляю лошадью, а не конь несёт меня, куда ему вздумается. — Я не уйду без тебя… — я мотаю головой. — Уйдёшь. От этого теперь зависит моя жизнь. Этим спасёшь меня сейчас! — она говорит так убеждённо, что я верю и ужасаюсь этому. — Сигню… — Мне нужно, чтобы никого из вас здесь не было, — её глаза горят решимостью. Что ты задумала, Сигню?!