- Пушкин. - Фрейд. - Пушкин. - Фрейд, - он передвинул солонку и блюдечко на столе, как делая ход в игре. - Пушкин, - сказал я, возвращая передвинутое на место. - Фрейд, - сказал он твердо. - Пушкин, - попробовал я возразить. - Фрейд, - сказал Вася. - Да, - согласился я неохотно. - Я знаю. - И причем здесь, собственно, эти, нормальные они или нет, люди? - продолжал Вася. - Ты с кем-то там, положим, общаешься. С кем-то разговариваешь, кого-то имеешь в виду. Стараешься за кого-то... Но мы... нашего уровня полета птицы, - добавил он после паузы, словно обдумав внимательно возможность установления равенства между собою и мной, - не с человеком уже ведем диалог и даже не друг с другом, а с некоторой, можно сказать, сущностью мира, - он наполнил бокалы и отпил немного из своего, - которую кто-то назовет судьбой, кто-то случаем, может быть, - законом природы. И что бы я смог сделать со всем своим этим, когда б не благоприятствующий во всем случай. Нужный, скажем, человек, явившийся в нужное время. Или нужные деньги, которых не хватало только что, и вот они есть. Знаешь, - он наклонился ко мне через стол и понизил голос до шепота. - Это как будто тебя берут за руку и ведут, а ты только следуй... знаешь ведь. Его лицо было совсем близко передо мной, я чуть не ударил. Он отпрянул и заслонился, защищаясь притворно тем самым своим портретом. И вдруг как бы застыл и сделался плоским, теряясь в бесконечном ряду своих изображений, сделавшись словно одним из них. Я моргнул несколько раз. Он сидел на своем месте, ухмыляясь. - Хочешь, будет по-твоему? - спросил он. - Я напишу тебе бумагу, и будет, как ты захочешь, если захочешь, конечно. Он протянул мне бумагу, где, кажется, все уже было написано заранее. Кажется, сейчас он только подпись поставил. Я прочел. Там указано было мое имя и сообщалось, что мне предоставлены полномочия отменить имеющую место быть дату судного дня с назначением новой, по моему усмотрению, или же на неопределенный срок. - А сам не появишься? - спросил я. - Я улетаю, - сказал он, - как раз завтра. В Копенгаген. И билеты уже куплены. Мы распрощались. Я встал. - Туда, за занавесочку, - направил меня Вася. Я прошел по коридору мимо туалета и полуоткрытой двери. "В Магадан", - оттуда раздавалось негромко. "В Тамбов". Я вышел на лестницу, спустился вниз и оказался в том самом, уже известном мне квадратном глухом дворе. Была ночь. Я посмотрел на часы - третий час уже, столько прошло времени. Я проследовал знакомой мне дорогой, спрямляя кое-где путь, до метро и дальше. В ощущении, что как бы не вышел еще за пределы Васиных коридоров. И, кажется, не было невозможного. Мог бы пройти по воде, как посуху, или бежать без усталости к дому - только чтоб остыть немного. Проходя мимо парка, я сел на скамейку. Место встречи? Чтоб не скучать, я сделал себе мудрого собеседника. Из большой сухой ветки, старой газеты и консервной банки. В темноте довольно и этого. Он откашлялся, прочищая горло, и начал: - Один дзэнский монах, думая, что уже достиг чего-то, еще в молодости оставил свой монастырь и отправился странствовать. Через много лет он снова посетил этот монастырь, и его старый учитель спросил: "Скажи мне, в чем суть буддизма?" "Если облако не висит над горой, свет луны бороздит волны озера", - ответил монах. - Можно узнать, кто были этот монах и учитель? - спросил другой голос откуда-то сзади. - Это существенно? - Имя - знак достоверности. Есть имя - есть человек, - сказал голос. - Имя есть, но я его не знаю. - Может быть, Цзуй-ень, - сказал я. - "Скажи мне, в чем суть буддизма?" - спросил Цзуй-ень. - Цзуй-ень - это имя монаха, - возразил голос. - Не все ли равно? - сказал собеседник, но поправился, продолжая: - "Скажи мне, в чем суть буддизма?" - спросил учитель. "Если облако не висит над горой, свет луны бороздит волны озера", - отвечал Цзуй-ень. Старый учитель страшно разгневался: "Ты постарел, твои волосы поседели, и ты все еще не имеешь никакого представления о дзэне". - Цзуй-ень заплакал и склонил голову. - "Скажите, пожалуйста, - попросил он через некоторое время, - в чем суть буддизма?" - "Если облако не висит над горой, свет луны бороздит волны озера", - ответил учитель. И раньше, чем он кончил говорить, Цзуй-ень стал просветленным. - Я не стал просветленным, слушая это, - сказал я. - И я не стал, рассказывая, - сказал мой собеседник. Он прокашлялся, прочищая горло, и продолжал: - Великий мастер дзэн, старый Токусаи... - Вот и имя, - сказал голос. - ...однажды ошибся временем и пришел в монастырскую столовую еще до начала обеда. "Еще не звонил колокол на обед, зачем вы пришли?" - сказал ему повар. Токусаи молча кивнул и вернулся в свою комнату. - Молчание мастера, - сказал голос. - Однажды Иванов... - начал опять собеседник. - Иванов - это не имя, - сказал голос. - Однажды Иванов попросил порцию сосисок в столовой. "Кончились", - сказали ему. Иванов молча кивнул и вышел. - Браво, Иванов, - сказал голос. - Тот же меч, но здесь он не рубит, - сказал я. - Прекрасен тот монах, - воскликнул собеседник, - который шел с палкой и говорил: "Встречу светлую голову, буду бить по светлой, встречу темную - буду бить по темной". - Имя монаху было Пу-хуа, - сказал голос. - Ты прав, - сказал собеседник. - Да, - сказал голос. - Ты заслуживаешь трех ударов палкой. - За что? - Правота достойна наказания. Голос молчал. - Кающийся в неправде коснеет в правоте, - объяснил собеседник. - У меня нет палки, а у тебя - головы, это жаль, - сказал голос. "Да, - подумал я, - не разжевывай для грамотных". - Вспоминаю еще, - сказал собеседник, - как Эгиль Скаллагримсон, исландец, шел и увидел около изгороди соседского раба. У того так хорошо была повернута шея для удара, что Эгиль не удержался от соблазна, ударил секирой и отрубил рабу голову. - Только это был не Эгиль, - сказал голос. - Да, - согласился собеседник. - Но во всех исландских сагах я помню только два имени: Эгиль Скаллагримсон и Снорри Стурлусон. - Это отсечение головы трудно истолковать в эзотерическом смысле, - заметил я. - Мы опять на Западе, - сказал голос. - Суть Бодхидхармы не знает Востока и Запада, - сказал собеседник. Голос промолчал. - У Бодхидхармы нет бороды, нет глаз, нет ушей... - нараспев произнес собеседник. - Жил рыжий человек, у которого не было глаз и ушей, - сказал голос. - Хи-хи-хи, - хихикнул кто-то, до сих пор молчавший.