…Петр Андреевич несся по лестнице Литейного быстро и зло. За ним, как всегда невозмутимый, поспешал Рахимов. Ильюхину Крылов лишь кивнул, а Рахимов вообще никак не обозначил приветствия. Видимо, забыл. — Видал?! — кивнул Крылов на первую слева в нижнем ряду фотографию на Доске почета. На фотографии красовался в праздничных погонах майор. Начальничек из среднего звена в ХОЗУ. — И что? — осторожно поинтересовался Ильюхин. — А то! — рявкнул Петр Андреевич. — Эта мышь хозяйственная мне сейчас звонила! Мне!! «Ваши подчиненные несколько раз обещали мне, что подъедут и получат форму, согласно нормам положенности. Так как у Воронцова, например, подошел срок годности рубашки и галстука, а у Мильтиранова недополучены сапоги офицерские…» Веришь — нет, я трубку о рычаги разбил!! И не успел этому уебку о портянках сказать! — О каких портянках? — не понял Ильюхин. — О таких!! — орал уже в полный голос Крылов. — О тех, которые мне он, сука, ни разу не выдал!! А согласно приказу товарища Ягоды[85], мне положено четыре портянки в квартал! Ворует, тварь, у трудового народа!! На них косились и от них разбегались. Многие уже знали, что вот так — внешне абсолютно спонтанно — у Крылова начиналась истерика. Иногда последней каплей становился какой-нибудь дурацкий звонок, или идиотская бумажка, или еще что-нибудь такое же мелкое. Манеру эту Крылов почерпнул в лагерях. Это воры часто (обычно ни с того ни с сего) вдруг начинали блажить: «По-о-орву, с-су-ука!» — Снять? — кивнул на фотографию Рахимов, будто и не стоял рядом с ними слегка опешивший от такого предложения Ильюхин. Крылов покосился на Виталия Петровича и, махнув рукой, понесся дальше: — Ладно, пусть висит, отсвечивает. Пока. Не будем по мелочам хулиганить! Я его, суку, самого порву, как портянку! Ильюхин обалдело посмотрел ему вслед, покачал головой и усмехнулся… Потом, дни спустя, он вспомнил этот эпизод и понял, куда именно побежал Петр Андреевич в состоянии недорасплесканной истерики. Вспомнил и подумал: а что, если бы он тогда остановил Крылова, попытался бы успокоить, дал бы выговориться, проораться? Но история не знает сослагательного наклонения — так он сам недавно говорил Штукину… Да если бы и остановил он Крылова в тот день — все равно рано или поздно гнойник должен был бы прорваться… Ну, не в этот день переступил бы Петр Андреевич со своей гвардией черту, а в другой — что изменилось бы? Взрослых людей не переделать. Устоявшиеся убеждения предопределяют судьбу… …А Крылов тогда от Доски почета помчался к себе. Практически пробегая мимо кабинетов курируемого им «разбойного» отдела, Петр Андреевич резко ударил правой рукой в одну из дверей. Останавливаться и ждать какой-либо реакции Крылов даже и не подумал. Из кабинета выскочил оперуполномоченный Воронцов по прозвищу Воронок, он крутнул головой, оценил с ходу ситуацию и двинул за начальником. Воронок быстро нагнал Рахимова и вопросительно поднял брови — мол, как настроение у хозяина? Рахимов так же молча провел большим пальцем себе по кадыку. Воронцов тут же начал приглаживать волосы и заправлять рубашку в брюки. Этот опер работал в любимом крыловском «разбойном» отделе всего около полугода. Петр Андреевич подобрал Воронка в области, после того как тот, не жалея своего подержанного «жигуленка», подставил его под переднее колесо лесовоза, потерявшего на склоне трассы тормоза… Воронцов зашел в кабинет вслед за полковником и по его нехорошему молчанию понял, что предстоит разнос. Воронок не был старшим в группе, но почти все остальные сотрудники выехали на розыск подельника одного налетчика, задержанного ими несколько часов назад. Все уехали. А стало быть, отдуваться должен был Воронцов. Крылов подошел к окну, несколько раз нервно дернул сталинские рамы с толстенными стеклами и, глядя на Захарьевскую улицу, плеснул своим раздражением на опера: — Я при тебе говорил, что убойщики занимаются воркутинскими? — При мне! — вытянулся в струнку Воронок. Он уже все понял. Дело в том, что накануне именно Воронцову пришла информация, что один из разбойной бригады так называемых «воркутят» недавно перевозил в своей автомашине два автомата Калашникова. И по времени это совпадало с расстрелом в лифте. Крылов мгновенно «встал в стойку», тем более что никакой иной хоть сколько-нибудь внятной информации ни у кого не было. То, что полковник всегда хотел утереть нос ильюхинским «убойщикам», не было секретом для его подчиненных. Какой уж там секрет, если Крылов, наоборот, постоянно подзуживал и науськивал свою «гвардию». А с расстрелом в лифте вообще была особая ситуация, можно сказать, почти лично Петра Андреевича коснувшаяся. Тут уж Крылов просто из кожи вон лез, чтобы всех обскакать, чтобы раскрыли его люди. Но официально-то той мясорубкой занимались все же «убойщики», а остальные могли лишь помогать. Однако границы этой помощи определялись по-разному. И если «помощь» перерастет в раскрытие — то победителей, как известно, не судят… Крылов зло оскалился и повернулся к оперу: — Когда принимали решение на задержание — ты присутствовал?! — Так точно, присутствовал! — Ты напомнил всем, что эта тема — «убойщиков»? — Нет! — Почему?! — Товарищ полковник, мы решили, что ситуация изменилась и… — Откусывай за себя!! — Я посчитал, что ситуация изменилась… со мной согласились… Мы вместе посчитали, что сможем взять «воркутят» и «поднять» тройной расстрел. — На чем «поднять»?! — Да на ры-ры![86] — отчаянно рыкнул Воронок. — Хорошо хоть врать не пытаешься! — засопел зло Крылов и рявкнул в голос: — А вот теперь попробуй не расколи этого пидормота на «калаши». Мне надо, чтобы он признался за «железо» и объяснил свое пошлое поведение! Даже если это не имеет отношения к расстрелу в лифте! А про «убойщиков» я вам говорил, потому что… Петр Андреевич замолчал, пробежался по кабинету, остановился. Впился глазами в лицо опера и продолжил: — …Потому что они догадываются, что мы хотим задерживать, и возражают! Считают, что рано! Что мы торопимся! Они же не знают, что мы уже ни хера не хотим, а задерживаем вовсю! Так что, пусть они правыми будут?! Воронок по-армейски щелкнул каблуками, но ответил по-ментовски: — Расколем! Если по-честному… — А тебя что, кто-то заставляет по-нечестному делать?! Воронцов старательно «ел глазами» метавшееся по кабинету начальство: — И нос утрем, товарищ полковник! Крылов остановился, вскинул брови в деланом недоумении: — Так ты нос утереть хочешь или расколоть? — Сначала расколоть, а потом утереть! Воронок хорошо знал эту манеру полковника постоянно «хватать за язык», поэтому не дал себя поймать. Петр Андреевич брюзгливо пожевал губами: — И?! Опер потупился: — Ну, мы ж работать-то недавно начали… — Понятно! — перебил его Крылов и по-людоедски ласково улыбнулся: — А чего ж ты мне не докладываешь, что второго упустили? Воронок быстро слизнул выступивший на верхней губе пот, клятвенно прижал руки к груди: — Так его скоро ребята привезут! — Да что ты?! — радостно и умиленно всплеснул руками Петр Андреевич. — А откуда? — Из Тосно… — Из Хуесно!! — пнул ногой стул полковник. — Охуеть — не встать! А я вот знаю, что он сейчас около бассейна СКА на Лесном проспекте! — А… откуда?.. — Оттуда! — Крылов подошел к Воронцову вплотную. — Да за ним опушники второй день ходят, все стараются обнаружить в пространстве Толика… Вы же Анатолия задержали? — Да… так точно… — Задание опушникам «убойщики» выписывали — давно еще… Они должны Толика «выкупить», чтобы «убойный» завершил наконец свое эпохальное мероприятие: на этой парочке кровь, но давняя, не с лифта! Понял? А теперь мы Толика хапнули и весь банкет «убойному» обосрали, потому что вам нос захотелось утереть! Они просто не знают еще, что Толик у нас! А как узнают — такой вой поднимут! И сразу выяснится, кто кому чего утер… До Воронка быстро дошла вся хреновость ситуации. До него вообще все очень быстро доходило. — Петр Андреевич, но мы беседуем с ним пока, нюансы есть, он… Крылов устало уселся за свой стол и махнул рукой: — Вздор это все. Вздор. Не станет «воркутенок» говорить. Сам не станет. Иди старайся. Воронцов вернулся к себе в кабинет, закурил, пытаясь успокоиться, и уперся взглядом в скованного наручниками Анатолия Лавренева (по погонялу Лаврентия). Лавренев был крепким, коротко стриженным парнем. Когда-то он неплохо боксировал, но в последние годы занимался ночным разбоем и удары отрабатывал на жертвах — их Лаврентий с подельниками засекали у автомобильных стоянок, потом доводили до подъездов, там нападали стремительно, били и брали с уже бесчувственных тел все сколько-нибудь ценное. На разбой Лавренев ходил как на работу — почти что каждый день. Его бригадку было трудно отловить, потому что жертвы, приходя в себя, как правило, в больнице, никого не могли вспомнить и опознать. А некоторые вообще в себя уже и не приходили… Длинная и безнаказанная череда налетов убедила Лаврентия в том, что у милиции на него ничего нет, поэтому факт задержания был для него полной неожиданностью. «Колоться» он действительно не собирался и на тяжелый взгляд Воронка ответил уверенно-наглым взглядом. Опер загасил окурок в пепельнице и без прелюдий продолжил разговор, прерванный Крыловым: — У тебя, Толик, отсюда есть два выхода. Один — в тюрьму. Второй, не хочу врать, тоже в тюрьму. Но есть нюансы! Которые делают эти два выхода если и не противоположными, то разными. Ты ведь налетчик опытный, в переделках бывал… Сколько раз тебя в оперчасти мучили? Лавренев вскинул голову: — Вот именно что мучили! Воронцов ухмыльнулся: — И все безвинно, поди? Лаврентий прищурился и слегка цыкнул зубом: — Винно, безвинно — а, однако, несудим я! Юридический факт. — О как! — Опер уселся поудобнее, закинув ногу на ногу и достав новую сигарету. — То есть анкетка чистая? Толик жадно посмотрел на сигарету и облизнул сухие губы: — Тута, как я погляжу, на анкетку всем насрать… но тем не менее чистая! Воронцов, совсем как Крылов давеча, всплеснул руками: