— Первая заповедь оперативника — посмотреть своими глазами на то, на что можно посмотреть. Вот и я — хочу на них посмотреть. Просто чтоб иметь в виду их хари. Я, между прочим, внедрен в преступную среду, и дело иметь мне приходится с людьми многими и очень-очень разными. В разных компаниях бывать. С разными типами кофе пить, и не только кофе. Если я не знаю стрелков — то завтра теоретически я могу начать с ними что-то тереть, или водку пить, или еще не пойми какая тема возникнет… А я не буду знать, что это — убийцы! А может, завтра Гамерник заставит их к Юнгерову внедриться, на предмет планирования теракта! Вот устроятся к нему какими-нибудь водителями, плотниками или дворниками! Вот и вся моя мотивация — таких людей надо знать в лицо. На всякий случай. Доклад закончил! Полковник некоторое время сидел молча и неподвижно, а потом, цыкнув зубом, вяло зааплодировал — точнее, он лишь изобразил аплодисменты: — Ну, что тебе сказать, постреленыш… Я не скажу тебе, что крыть нечем, потому что это так, и ты сам об этом знаешь. Я вообще не буду ничего комментировать. Мы все друг другу сказали. Мы друг друга услышали. Я тебя предупредил. Ты свою сермягу предъявил. Торговаться не будем. Ильюхин взял в руки свою идиотскую облезлую папку, которую носил вместо портфеля (она лежала на стуле рядом), открыл ее и достал два тоненьких мятых листка факсовой бумаги, на которых были изображены несгибайки[141] из паспортной службы. Листки мгновенно свернулись в рулончики, которые полковник катнул по столу к Штукину: — Дывысь! Валерка развернул факсы, стараясь не думать, почему Ильюхин все же согласился показать их ему. Штукин рассматривал несгибайки неторопливо, а они, присланные из дальних регионов, молчаливо свидетельствовали об отсутствии в МВД хорошей техники. К тому же эти несгибайки были чуть ли не десятилетней давности. Валера вздохнул: — Похожи на фотороботы. Глаза, уши, хвост. Ильюхин шевельнул бровью, и Штукин пояснил насчет хвоста: — Ко мне раз в 16-й отдел приходит африканец. Ограбили его, видите ли! Говорит, что преступник был большой и страшный! Я спрашиваю: «Какой у него нос?» Он говорит: «Большой!» Я: «А уши?» Он: «Большие». Я: «А зубы?» Он: «Большие» Я: «А хвост был?!» Он: «Был. Большой». Я так и хотел фоторобот составить, но мне начальство не позволило. — Смешно, — согласился Виталий Петрович, даже не обозначив намека на улыбку. Он помолчал и кивнул на рулончики: — Смотри, теперь, если кто-нибудь заговорит или начнет свой сыск для мести… Это будет значить, что ты, мил-человек, — фантик, да еще с душком, — это в лучшем случае. А в худшем — сволочь. Ты пойми: когда вагоновожатый ищет новые пути — трамвай обязательно сходит с рельсов. Валерка открыл было рот, но тут же закрыл его и снова открыл, чтобы сказать не совсем то, что хотел сначала: — Если вы сомневаетесь — то для чего тогда рискуете? Ильюхин улыбнулся, будто именно этого вопроса и ждал: — Для тебя, сынок. Я-то, ежели что, отплююсь! Отплююсь, отпишусь, отбрешусь — не в первый раз, не сомневайся… Но мне будет очень скучно. Даже не тоскливо, а скучно. Потому что я хочу, чтобы хоть единицы, но вырастали в специалистов. Знаешь, что такое специалист? — Что? — Специалист — это серьезный хирург, который умеет делать операции по пересадке органов. А у нас в стране в последнее время слово «специалист» ассоциируется с каким-нибудь «урюком», который спустился с гор и взорвал БМП… Понимаешь? Штукин пробарабанил пальцами по столу — будто гамму на пианино сыграл: — Примерно. Виталий Петрович терпеливо покивал и развил свою мысль: — У Басаева слава есть? — Ну-у… — задумался Валера. Полковник не стал ждать окончания мыслительного процесса: — Нет у него славы. Есть известность. Понял? — Теперь понял, — серьезно ответил Штукин и тут даже спросил: — Насчет славы и известности — вы это не на Крылова намекаете? Ильюхин настолько удивился, что даже рукой на Штукина махнул: — Чур тебя! Где Басаев — и где Крылов! Так мы сейчас хрен знает до чего договоримся… Давай-ка лучше к нашим баранам… Короче, алмаз (я имею в виду тот, который из «Принца Флоризеля») — у тебя. Имей в виду: меня обмануть можно. Всех — нельзя. Валера неожиданно сложил руки на столе, словно первоклашка, выпрямил спину и отчеканил, будто отрапортовал: — Товарищ полковник! Я не собираюсь передавать данные стрелков Юнгерову и его людям. Могу дать честное слово офицера! Ильюхин тихо засмеялся: — Вольно… Слово офицера — это хорошо. Хорошо, что мы с тобой не в библиотеке работаем. Представляешь — слово библиотекаря! Штукин юмор оценил и даже развил шутку: — А если бы в магазине работали? Слово продавца мясного отдела! Их встреча закончилась на веселой ноте. Штукин не обманывал Ильюхина, поэтому ему легко было дать слово офицера. Валерка действительно не собирался передавать данные киллеров Юнгерову. Но Штукин и не сказал полковнику всей правды: данные киллеров были нужны для разговора с Гамерником. Эх, Валерке бы повнимательнее отнестись к словам полковника о вагоновожатом и о том, что всех обмануть нельзя… Беда Штукина была в том, что он тоже считал правилом тот постулат, что всех обмануть нельзя. Но Валера также и полагал, что в любом правиле есть исключения, — и это было ошибкой… После встречи с полковником Валера позвонил из таксофона Юнгерову и слегка возбужденным тоном рассказал о том, что готов ко второй встрече с Гамерником. — В смысле? — не врубился сразу в суть вопроса Юнгеров. Видимо, он с кем-то разговаривал и его мысли были заняты чем-то другим. — В смысле, что я узнал буквы, — пояснил Штукин, и до Александра Сергеевича дошло: — Да ну? А… А насколько полной информацией владеет твой коллега? Юнгеров имел в виду несуществующего «опера из управы». Штукин же сразу вспомнил печальные глаза Ильюхина и твердо ответил: — Только буквы. И похоже, он не врет. Он мельком видел факсы — там все в черных разводах было, а он вчитываться не стал, не та ситуация сложилась… Но мне ведь и нужны для продолжения праздника только инициалы. — Жаль, — после короткой паузы вздохнул Юнгеров. Валера не стал спорить: — И мне жаль, но что поделаешь. Будем работать дальше в этом направлении. Так я в гости-то схожу? Вы на продолжение банкета добро даете? — Давай, — выдал санкцию на контакт с Гамерником Александр Сергеевич. — Отзвонись потом, как прошло… Хотя нет, лучше сразу, если будет что сказать, приезжай ко мне. Пошепчемся. — К озеру приезжать? — уточнил Штукин. И Юнгеров, поняв его иносказательность, рассмеялся: — Именно. В логово приезжай. В сельскую резиденцию. Валера перекурил, собрался с мыслями и без звонка заехал в офис Гамерника. Сергей Борисович оказался на месте и принял Штукина без проволочек. Штукин тоже не стал размазывать манную кашу по столу и сразу же, как только оказался в уже знакомом кабинете, написал на листке бумаги инициалы убийц. Гамерник взял в руки листок, глянул и помрачнел, чем сразу себя выдал. Но он сыграл свою роль до конца, сказав фальшиво-беспечным тоном: — Хорошо, сейчас сравним с нашими данными. Поскучай здесь минут десять. И Гамерник вышел из кабинета — якобы для того, чтобы проверить, насколько соответствуют инициалы истинным именам. Валерка понимал, что никуда он не пошел сравнивать. Просто вышел в приемную, и все, но не позволил этим мыслям отразиться на лице. Отсутствовал Гамерник менее десяти минут, вернулся он в кабинет уже без листка с инициалами и без обиняков перешел к делу: — Ну что же… Придется платить этому государственному рэкету. Сейчас приготовят деньги. Видно было, что настроение у Сергея Борисовича испорчено окончательно. Штукин встал и покачал головой: — Зачем спешить? Успеется с деньгами-то… Обманывать вы все равно не будете, это уж очень недальновидно… А мы не нищие, не торопимся. Давайте так: я напишу справочку со всеми данными — полными. Ну и дополню ее рекомендациями и предостережениями. Тогда и рассчитаемся. Валерка и сам не до конца понял, почему так ответил Гамернику. Наверное, уж очень впадло было брать из его рук деньги… В общем, его ответ был обусловлен фактором именно эмоциональным. Сергей Борисович, наверное, это почувствовал, поскольку отреагировал достаточно нервно и раздраженно: — Не надо мне никаких справочек! Буквы эти специалисты где-то слышали. Мне свое слово перед вами держать надо. — Сергей Борисович, — повторил Штукин, — нам спешить некуда. Лицо Гамерника пошло красными пятнами: — Сыск жить стал очень хорошо? Валера спокойно ответил: — Не бедствуем… А иначе цена была бы — шесть тысяч четыреста! Ага. Откусили бы — и сразу же побежали бы пропивать! Штукин очень не хотел брать сейчас пятьдесят тысяч долларов, он даже самому себе не мог объяснить почему. Наверное, чтобы в собственных глазах не выглядеть тем, кто всю сложную интригу замутил исключительно из-за бабок… Гамерник искоса глянул на него и недовольно буркнул себе под нос: — Растем, растем. Штукин улыбнулся: — Ну, так я пойду? Проверочка, как я понимаю, удалась… Эта его улыбочка окончательно добила Гамерника. Сергей Борисович взорвался, и с него, словно шелуха, мгновенно слетел благопристойный имидж капиталиста-бизнесмена-олигарха, а под этим, оказавшимся очень тонким, слоем проступило нормальное бандюганское естество: — Слышь, ты! Ты не заблудился?! Рамсы не попутал, а? Ты че, а?! Ты кого в себе увидел, а? Метаморфоза была столь стремительной, что Штукин лишь головой покачал: — Я в себе увидел человека, который вам уже оказал услугу, так как «предупрежден — значит, вооружен». Повторяю: оказал услугу. Но могу и не оказывать больше. Посему — вон там, на тумбочке[142], вохра — очевидно, бывший «получалово», — вот ему и «слышь». А я — пошел. Гамерник засопел и сбивчиво попытался наехать еще раз. Но уже не с той энергетикой, да и тоном ниже: