— Не повезло тебе, дядя! — успел тихо сказать Сво, прежде чем Крылов четыре раза выстрелил ему в живот. Сво выпустил баул из рук, упал навзничь, выгнулся дугой и перевернулся. Петр Андреевич глянул на него, убедился, что пули пробили тело убийцы насквозь и улетели в небо, и стал умирать. Когда его глаза уже перестали видеть, Крылов со свойственным ему сарказмом еще успел прошептать: — В этой игре взяток больше не будет… Когда Крылов умер, но еще никуда не попал, ему привиделся лагерь. Лагерь утопал в весенних лесотундровых цветах. Комаров не было. На вышке улыбался молоденький часовой в расстегнутом новеньком тулупе. ППШ он держал играючи и ни на кого не наставлял. Из открытого шлюза доносился смех — звонкий, хороший, молодой. Потом оттуда, бросаясь снежками, выбежали старые жулики, а за ними и он сам — молодой лейтенант. Снежки шлепались о его китель и рассыпались. Жулики резвились и хохотали в голос, и он тоже смеялся, радуясь весне и своей молодости. На бревне перед шлюзом сидели старый вор по прозвищу Тош и первый его, Крылова, начальник оперчасти. Они покуривали, греясь на весеннем солнышке, и перебрасывались репликами: «Во дают! Ну прям как дети!» А потом все погасло, и только еще несколько мгновений слышался счастливый смех… …Когда Перш стал подходить к лежавшему Рахимову, его за рукав схватил непонятно откуда взявшийся мужик в очках: — Вы что?! Что вы делаете? Перш, не оборачиваясь, всадил в него две пули. Мужик упал. Перш подошел к Рахимову, но наклониться не успел, потому что капитан вдруг дернулся и, махнув по широкой дуге ножом, напрочь распахал ему бедро и ляжку. Этот грубый степной нож с обтянутой засохшей кожей рукояткой много лет назад подарил Рахимову его дед. — Запомни, — сказал тогда дед. — У гяуров нож — оружие рабов. У нас нож — это война, сам ее дух. Вот этим ножом еще в начале века мой отец себе уважение добывал… …Перш рухнул на землю, перевернулся на бок и уже из этого положения выстрелил Рахимову в ухо. Лицо капитана словно раскололось, из выходного отверстия торчали кости скулы. Душа Рахимова не стала обращать внимания на перебитые кости и взлетела. С огромной высоты она увидела не Санкт-Петербург, а степь — желтую, пыльную, бескрайнюю и родную… Перш попытался со стоном сесть и только в этот момент понял, что у него распороты не только бедро и ляжка, но и живот. Просто нож Рахимова был настолько острым, что рана на животе раскрылась не сразу. Перш оперся на левую руку и посмотрел на огромную лужу крови, в которой сидел. Он почувствовал, что холодеет и перестает чувствовать пальцы ног. — К одиннадцати — туз[156],— Перш заскрипел зубами и попытался встать, постоянно оборачиваясь при этом на машину и лежащий рядом с ней баул с деньгами. Встать не получилось. В распоротом животе что-то зачмокало, и Перш упал щекой в собственную кровь. В это время из «девятки» сумел наконец-то выбраться Штукин. Валерку вырвало желчью, и ему стало чуть легче. Он выпрямился и заковылял к машине с мигалкой и лежащим вокруг нее людям. …Перш возился в луже крови, когда над ним склонилось синее от ударов пистолетной рукояткой лицо Штукина: — Подыхаешь? — Подыхаю, — согласился Перш и безвольно откинулся на асфальт. — Ты хоть деньги себе забери. В голове убийцы тяжело забухали колокола. Першу вдруг захотелось пельменей, самых обыкновенных, колпинских, с кетчупом и горчицей. Во рту он ощутил вкус уксуса. Из разрезанных артерий ручейками убегала злая жизнь и, растекаясь лужей, разъедала асфальт. Напоследок Перш со свойственной ему спокойной яростью решил достать Валерку, обходившего как раз машину. «Тэтэшка» гавкнула выстрелом и вырвалась из уже неживых пальцев… Штукин почувствовал, как что-то обожгло ему шею, и от неожиданности даже подскочил. Боли он не ощутил. Потому что ему и до этого было очень больно. Шатаясь, Валерка обогнул-таки машину и склонился над Крыловым. Грудь полковника была мягкой и липкой, словно кто-то вылил на нее банку малинового варенья. Обрез — страшная вещь, особенно если патроны снаряжены крупной картечью. Ничем помочь Крылову было уже нельзя. Штукин всхлипнул, вынул из руки трупа пистолет и машинально подобрал выпавший на пол автомобиля мобильный телефон. Потом Валерка обернулся к Сво и подхватил лежавший рядом с ним баул с деньгами. Сво еще жил. Но при каждом его выдохе из входных и выходных пулевых отверстий маленькими фонтанчиками выплескивалась кровь. Сво мелко дрожал и шевелил губами. У него начиналась агония. Ему казалось, что он плывет в родном Черном море — только в непривычно холодном и каком-то вязком… Валера направил было в сторону головы Сво пистолет Крылова. Но добить бандита не смог. Точнее, не то чтобы не смог — просто понял, что тот и сам доходит. Убрав пистолет во внутренний карман и сжав посильнее ручки баула, Штукин заковылял прочь. Инстинктивно он брел в сторону вокзала. Лишь дойдя по бульвару до памятника Эрнсту Тельману, Валера начал свободной рукой ощупывать свою шею. Под кожей он нащупал бугорок. Это была пуля из «тэтэшки», пробившая воротник куртки и непонятно почему не прошедшая навылет, — может быть, патрон был бракованным и потому ослабленным… У Валерки закружилась голова. Он достал платок из кармана брюк и осторожно положил его на шею. Голова закружилась еще сильнее. Задохнувшись, Штукин был вынужден присесть на лавочку — отдышаться. Несколько минут он сидел и дышал, словно случайно выскочившая на берег рыба. От внезапно пришедшей в голову мысли Валерка иронично улыбнулся и прошептал: — Что ж они меня добить-то никак не могут? Это же сколько они по мне выпустили пуль, с учетом лифта! Он посидел еще немного, подставляя лицо холодному ветру, а потом скомандовал сам себе: — Надо нырнуть! Штукин встал и, покачиваясь, пошел к привокзальной площади, чтобы попытаться взять там машину до города. У него была сначала мысль уехать на оставшейся от Перша и Сво «девятке», но этот вариант Валерка сразу же отверг: в таком состоянии, в каком он находился, да еще без доверенности — далеко не уедешь. Либо сам улетишь в кювет, либо сотрудники ГИБДД остановят со всеми вытекающими… Никакого пресловутого плана «Перехват» Штукин не опасался, потому что знал: милиция начнет осуществлять разные мероприятия только после того, как все съедутся к месту происшествия, обляпают там все и дождутся начальства. И потом уже пойдут всякие перехваты — и не потому, что они дадут какой-то результат, а потому, что так положено… Хорошо, что Валера все-таки не дошел до привокзальной площади — там он, наверное, со своим странным внешним видом лишь нашел бы новые проблемы. Штукину удалось поймать машину прямо на бульваре. Это была очень неновая белая «Волга», за рулем которой сидел мужик лет сорока. — Мне в Питер, — сказал ему Валера. — Плачу тонну. Могу половину отдать вперед. Мужик молча кивнул и, когда Штукин уже залез на заднее сиденье, спросил: — Что, крепко досталось? Для того чтобы задать такой вопрос, особой наблюдательности не требовалось. — И это только начало… — простонал Валерка, осторожно устраивая разбитую голову на подголовник. Водитель плавно тронулся и через некоторое время поинтересовался: — И за что страдаем? По мужику было видно, что он обладал разносторонним жизненным опытом. У Штукина не было сил врать, и он ответил честно: — За большие, как обычно, деньги… Водитель через зеркало заднего вида покосился на кожаный баул, оценил его и спокойно пообещал: — Не боись, я тебя не сдам. У самого две судимости. Валерка кивнул и через несколько секунд отрешенно спросил: — Хочешь, поделюсь? — Не хочу, — твердо ответил мужик, покачав головой. — Чего так? — Не люблю халявы. А в долю падать, видно, поздновато… — Поздновато, дядя, — согласился Штукин и начал впадать в какую-то полудрему. — Что-то можно исправить? — спросил его водитель через несколько минут. Валерка вопрос слышал, но отвечать на него что-либо у него уже не было сил. Не было у него сил и на то, чтобы подумать — а что, собственно, делать дальше. Штукин даже не знал, куда ему ехать. Он понимал, что домой соваться нельзя. А куда можно? Сил для решения этой проблемы не хватало. Валерка провалился в полусон-полукоматоз. Он словно грезил наяву. Перед ним поочередно появлялись лица Ильюхина, Юнгерова, Гамерника, Крылова, Сво и Перша, матери и отчима, еще кого-то… Из этого почти анабиозного состояния его вывел телефонный звонок. Трель звонка была незнакомой, и Штукин не сразу сообразил, что мобильник звонит в кармане его куртки. Ах да, он же зачем-то подобрал телефон Крылова, оставив свой у Перша или Сво… И «Осу» оставил у них… А сейчас возвращаться на место перестрелки поздно… Непонятно зачем, Валерка ответил на звонок: — Алло… — Петр Андреевич! — энергично затараторил в трубке мужской голос. — Это Губанков. У меня тут небольшая проблема нарисовалась… — Петр Андреевич сменил номер, — перебил Губанкова Штукин. — У него тоже… проблема. Сюда можно больше не звонить. Валерка отключил мобильник, некоторое время тупо смотрел на мобильник, а потом вспомнил: Вера! Наверное, она — единственная, кто может хоть чем-то помочь в этой ситуации. Несколько минут он мучительно вспоминал ее номер, потом неуверенно набирал его трясущимися пальцами… Ему повезло — номер он вспомнил правильно: — Алло… — Валера! — сразу узнала его Вера. — Как ты? Куда пропал? — Я… у меня проблемы кое-какие… — Что случилось?! Ты где?! — Я… Я тут подрался малость с одними красавцами… Ты дома? — Дома… — Я… Можно я заеду к тебе?.. Я не совсем в кондиции… Надо отдать должное Вере — она почти не колебалась: — Приезжай, конечно, Валера! Адрес помнишь? — Помню, — сказал Штукин и нажал на клавишу отбоя. Закрыв глаза, он тихо сказал водителю: — На Васильевский едем. Хорошо? Водитель лишь молча кивнул. Трубка Крылова звонила еще несколько раз, но Валерка на звонки уже не стал отвечать. Он сидел с закрытыми глазами и боялся думать о том, почему все пошло совсем не по его плану… А по его плану, наверное, ничего не могло пойти изначально. Слишком много моментов Штукин просто не учел: что-то неправильно оценил, на что-то вообще не обратил внимания. Например, он совершенно не придал значения в подслушанном в доме Юнгерова разговоре фразе о том, что к офису Вадима кто-то должен будет подвезти сувениры и подарки для того, чтобы Крылов мог их распихать в Москве нужным людям… Этим «кем-то» был не кто иной, как Якушев. Поручение закупить всякой дорогой презентационной ерунды Юнгеров дал именно ему. Через это задание Александр Сергеевич хотел как-то разрулить неправильную ситуацию с Егором. Юнгеров ведь по-своему очень любил этого парня и переживал за него. Своего сына у Александра Сергеевича не было, поэтому к Якушеву он относился если и не совсем по-отцовски, то все равно очень по-родственному. Накануне предполагаемого отъезда Крылова в Москву Юнгеров позвонил Егору, выдернул его на встречу и объяснил, что нужно сделать. Якушев выслушал задание, глядя в пол, и кивнул в знак согласия: — Я все понял. Все сделаю, Александр Сергеевич. Выглядел Егор не очень хорошо: он сильно похудел, под глазами залегла чернота, да и сами глаза не радовали, в них не было прежнего доброго блеска, не кричали озорные искорки. Якушев словно постарел сразу на несколько лет. Тот, кто Егора не знал раньше, посмотрев на него, легко бы дал ему не двадцать два года, а «уверенный тридцатник». У Юнгерова кольнуло сердце и запершило в горле. Он откашлялся и спросил: — Что это ты меня по имени-отчеству?.. Я для тебя дядя Саша! Забыл, что ли? Егор ничего не ответил, лишь поднял глаза на секунду, но Александру Сергеевичу этого хватило. Юнгеров вздохнул и взял парня за плечо: