— Как это? — по-детски удивившись, захлопал ошарашенно глазами Егор. — Так это! Какие у тебя козыри? Якушев от такой наглости даже головой потряс: — А деньги, которые у тебя?.. Этого что, мало? Валера хохотнул, но скривился от боли и снова присел на диван. Поглаживая пальцами грудь, он просипел: — Деньги? Так я их сам и вырвал из костлявых рук мафии! Я не просто офицер милиции. Я — сотрудник, работающий без прикрытия… О, как сказал! Самому приятно… Что вылупился?! Да, я не бывший сотрудник, а сотрудник! А ты, я вижу, не просто офицер, а сотрудник, работающий на Юнкерса! Так ты этот — оборотень! Тебя должен ловить тот вурдалак из УСБ, который часы за двадцать семь тысяч носит! А я… Я лишь выполнял свой долг. Прошу заметить — за 150 долларов в месяц без оперрасходов, потому что деньги в нашем деле не главное. У Якушева совсем голова пошла кругом: — К-кто?.. Какие двадцать семь тысяч зеленых? Штукин снисходительно махнул рукой: — Ты не анализируй… К этой информации у тебя еще нет допуска ввиду ее особой секретности… Тебе ведь что? Тебе надо кол осиновый вбить перед входом в гнездилище упырей. Ну, если ты честный сотрудник… А деньги? Деньги — в финансовый отдел ГУВД и оттуда — в доход государства. Понял? Повторяю для тех, кто на присяге целовал знамя: деньги — не главное. Ты не против? — Разберемся! — зло заиграл желваками Якушев. — Не понял? Это в ФПУ[157] разберутся! — Дуркуешь, сволочь?! Валерка ханжески вздохнул: — Ах да! Я и забыл совсем — ты же в милицию пошел не для того, чтобы законы соблюдать! — Я не собираюсь это обсуждать с тобой! — Потому что крыть нечем! — Есть чем! Ты — нехороший человек… — Егор запнулся, поняв, что говорит, как ребенок: — Ты людей убиваешь! Ты… Штукину стало так тоскливо, что его даже затошнило снова. Переборов рвотный позыв, Валера сказал уже без прежнего драйва: — Никого я не убиваю… я, может быть, и нехороший человек, а ты — просто недалекий. Хорошо, что у нас детей нет, — и дай бог, чтобы не было. Таким уродам дети не нужны. — Нужны!! — заорал Якушев, который от бешенства уже не совсем понимал, что говорит. Штукин посмотрел на него с опаской: — Ты это… Шпалер-то убери! У тебя помутнение. Ты что, впрямь решил, что спасаешь мир? У-у-у… Глаза Якушева налились кровью, как у быка на корриде: — Деньги давай! — Вот заладил… — вздохнул, как о больном, Валера. — Давай-ка мы, добрый человек, позвоним сейчас Ильюхину. Он как мой руководитель нас быстро помирит. Ладно? Штукин даже не задумался над тем, что только что выбрал один из двух вариантов, о которых думал до того, как на балкон залез Якушев. Да он, собственно, и не выбирал ничего — Валерка просто не хотел идти туда, куда его тащили силком, как пленного… — Зачем? — после короткой паузы спросил Егор. — Зачем звонить именно Ильюхину или зачем он нас помирит? — Зачем Ильюхину? — Блин… — повесил голову Штукин. — Ну как мне тебе, твердолобому, растолковать, что я — действующий сотрудник, офицер милиции, твой, между прочим, коллега… Меня внедрили в империю Юнгерова. Ильюхин — мой куратор. Понял теперь? Смотри: я сейчас аккуратно достаю телефон и набираю номер, он простой и легко запоминающийся — девять-девять-два-ноль-два-ноль-ноль… Валера медленно достал телефон Крылова и набрал номер. Егор, словно очнувшись, вскинул пистолет: — Телефон на стол! На стол, я сказал! Штукин посмотрел в зрачок пистолета и бросил телефон на журнальный столик, стоящий рядом с диваном. Якушев не заметил, что Валера успел нажать на кнопку вызова, и поэтому соединение с набранным абонентом уже началось… Штукин хмыкнул: — Ты только не нервничай так… А то ведь убьешь живого человека, и тебя не поймут. — Поймут! — О’кей… Слышь, милиционер, а ты в чем правду ищешь? В том, что все старались друг друга перехитрить, мягонько так выражаясь? Тебе про это «мягонько» рассказать или побеседуем уже в прокуратуре — более обстоятельно? Якушев заморгал, почувствовав себя неуверенно: — Зачем нам прокуратура? — Так, с прокуратурой понятно… А Ильюхин нам нужен? — Н-нет, — не очень твердо ответил Егор. — Прелестно. А Гамерник? Якушев недоуменно повел шеей — эту фамилию он когда-то где-то слышал, но с последними событиями связать ее не мог. Штукин так же повел головой, пытаясь передразнить Егора, но застонал от боли. Сморщившись, Валера пояснил: — Гамерник — это тот, кто организовал расстрел в лифте. И бойню в Пушкине устроил тоже он. Тех же красавцев послал. Они меня чудом не пришили. А еще он, как я полагаю, проплатил московским ментам, чтобы устроить веселую жизнь Юнгерову. Не удивлюсь, если изначальный заказчик моего внедрения — тоже он. Я над всем этим долго голову ломал. Про последнее, врать не буду, точно не знаю, но чуйка подсказывает… А вот про лифт и про Пушкин — верняк. Не втыкаешься? Как же мне тебе это все объяснить по-быстрому… Пистолет в руке Егора дрогнул: — Ты заврался. Штукин не согласился: — Нисколько. Это вы все заврались. Юнгеров заблудился в твоем внедрении в угро. Тоже мне — Корлеоне! Внедрил пацаненка — на страх врагам, себе на шею… Ты заврался, когда начал путать государственные интересы с юнгеровскими, да еще с личным желанием отомстить мне за Зою. Да, и не надо на меня так зыркать! Рамсы ты попутал, как говорят блатные. И Ильюхин заврался — сам по себе: одна половина головы знает, что делает подлое, а другая — знать ничего не хочет. Как в кино: тут помню, тут не помню… Но во всем этом дерьме были три человека, которые себе не льстили: Крылов, Гамерник и твой покорный пленник. Было трое, осталось — двое. Двое, наверное, худших. Утешает только то, что самый плохой — все же Гамерник. Но при этой незатейливой математике я все равно — весь в говне. А как же? Деньжищи эти ты отдаешь Юнгерову. Гамернику вообще ничего не грозит, и он выходит из кровищи опять сухим… Нет, так я не согласен, ребята… — Красиво излагаешь, — сказал Егор, которого монолог Штукина все же не убедил. — Мне это напомнило приставание цыганок у метро: лопочут чего-то, гадают, а потом — хвать кошель и — поминай, как звали! …Весь их этот разговор слушал Ильюхин, который находился в Пушкине рядом с пятью трупами. Полковник, прижав свой мобильный телефон к уху, отошел от места происшествия и бродил неподалеку, нервно грызя незажженную сигарету. Слышимость была не отличная, но вполне приемлемая. Подчиненные удивленно косились на Виталия Петровича, который только слушал свой телефон и не произносил ни слова. А что было Ильюхину делать? Кричать, требовать чего-то? Так его голос все равно бы не был услышан, не донесся бы он до Валеры и Егора из явно брошенной трубки… Вот полковник и слушал молча. Слушал и не знал, что делать. А от того, что он слышал, вся эта чудовищная история с самого начала — приобретала некий иной смысл. И все одновременно всякий смысл теряло, потому что Ильюхин понимал: приближается финал. А как его было хотя бы приостановить, не говоря уже о том, чтобы отыскать? Скомандовать культовое: «Опергруппа, на выезд!» А ехать-то куда? А если бы и адрес был известен — как посылать на разбор чужих, если и со своими-то не совладать, не справиться… Между тем в квартире на Московском проспекте все действительно двигалось к развязке. Штукин вдруг резко встал и, переборов головокружение, сказал спокойно и твердо: — Знаешь, не хочу я больше перед тобой надрываться. Пошел я отсюда. — Куда? — не понял Егор. — Тащить верблюда! Туда, где смогу спокойно отдохнуть и подумать. А ты меня раздражаешь, — ответил Валера. В его руке неожиданно появился пистолет — тот самый ПМ, который он подобрал рядом с мертвым Крыловым. — Извини, но ведь с тобой по-другому нельзя. Якушев несколько секунд смотрел на Штукина, а потом медленно стал поднимать руку с точно таким же стволом. Некоторое время они стояли замерев. — И? — наконец сказал Валера. Егор, словно очнувшись, бросился вперед и начал выкручивать пистолет из рук Штукина. Ствол, принадлежавший когда-то Крылову, резко клюнул вниз, а через мгновение прозвучал выстрел. Якушеву показалось, будто его ударили молотком по кисти, зацепив тем же ударом еще и ногу: пуля насквозь пробила ладонь и чиркнула по ляжке. Боль пришла не сразу, но когда пришла, то прострелила сразу все тело, а тут еще Штукин добавил, пнув Егора ботинком в голень. Якушев согнулся, и Валера хрястнул его сверху по загривку локтем. В этот момент Егор выстрелил. Штукина отшвырнуло к стене, и Якушев поймал его безмерно удивленный взгляд. — Ты, в натуре, дурак, — сказал Валера, выронил пистолет и медленно сполз по стенке на пол. Егор молчал и тяжело дышал, будто бежал метров двести, хотя сама возня длилась всего несколько секунд. Потом Якушев посмотрел на свою простреленную кисть, из которой кровь крупными сгустками падала на пол. Штукин тоже посмотрел на его кисть и сказал: — Это тебя еще спасет. Егор не понял, что Валера имел в виду последующий разбор полетов: полученное ранение свидетельствовало о действиях опера в пределах необходимой обороны и в условиях реальной угрозы для жизни. Штукин прижал обе руки к левой стороне груди, на лбу его выступили крупные капли пота. Со стороны казалось, что он пытается нащупать что-то, провалившееся за рубашку. — Странное дело, — спокойным, но прерывающимся голосом сказал Валера, — за этот день в меня стреляют третий раз… Фильм ужасов какой-то… — Дойдешь сам? — спросил Якушев, еще не осознав того, что случилось. Не осознал он и то, что его вопрос прозвучал двусмысленно, хотя Егор просто имел в виду возможность выхода Штукина на улицу. Валера понял его правильно и саркастически усмехнулся, бледнея на глазах: — Я тебя сгоряча пару раз дураком назвал, но ты и вправду… того… Ты же убил меня… — Брось ты! — не поверил Якушев.