— Все не так просто, как кажется. Недавно я вернулся в свой орден после рукоположения. Все было напряженно. Не так давно в нашей епархии иезуит был обвинен в сексуальных домогательствах, основанных на школьном домашнем задании. По ее телу пробежался холодок. — Он растлевал детей? — Слухи сосредоточены на одном из школьных служащих, другом иезуите, который пытался скрыть документы от адвоката истца, который судился со школой и остальными в гражданском суде. — Что произошло? — Я позвонил адвокату и рассказал ему все, что знал, все, что слышал, и все, о чем спрашивали во время следствия. — Вы сдали иезуита адвокатам? Иисусе, какие же крепкие у вас яйца? — У ее отца были «друзья», которые покончили с собой, чтобы не общаться с копами или адвокатами. Сорен мягко усмехнулся. — Думаю, то же самое сказал и мой наставник. Но он не улыбался, когда говорил это. Я рассказываю эту историю не для того, чтобы впечатлить тебя или шокировать. Рассказываю для того, чтобы ты знала, почему я здесь. Я должен был провести две недели в Нью-Йорке, навещая друзей и семью, прежде чем отправиться в Индию. Но вместо этого я здесь, в крошечном приходе крошечного городка в Коннектикуте. — Вот дерьмо. Да у вас проблемы. — Мое присутствие здесь католический эквивалент «иди в угол и подумай над своим поведением». — Значит, вы не разрешаете детям находиться в своем кабинете потому что... — От святого Павла и первое послание Фессалоникийцам 5:22. «Удерживайтесь от всякого рода зла». — Думаю, нахождение в кабинете детей может выглядеть подозрительно. Сорен поправил несколько книг в коробке, чтобы освободить место для еще двух. — Может. Боюсь, отец Грегори был немного небрежен в этих областях. Безусловно, судя по тому, что я слышал о нем, он был хорошим и воспитанным человеком. — Был. — Тем не менее, здесь я незнакомец. Быть наедине с семидесятилетним священником и двадцати девятилетним священником — это две разные ситуации. — Это не помогает, когда вы самый сексуальный священник на планете. Сорен резко посмотрел на нее. Элеонор побледнела. — Я сказала это вслух. — Мне притвориться, что я не слышал? Элеонор обдумывала его предложение, и на ее щеках начал расцветать румянец. — Я сказала это. Пойду помолюсь Богородице. — Считать человека привлекательным не грех. — Разве? — Желание не грех, — ответил Сорен, присаживаясь на стол, лицом к ней. — Фантазии не грех. Грехи — это действие или бездействие. Либо ты делаешь то, что не должна делать. К примеру, застрелить кого-то. Или ты не можешь сделать то, что можешь. Например, не давать милостыню нищим. Считать кого-то привлекательным такой же грех, как и стоять на балконе и наслаждаться красивым видом на океан. — Тогда что такое похоть? — Ты задаешь прекрасные вопросы. Это вопросы молодой девушки, которая не кусает себе губы. — С этого момента я буду кусать свои губы. — Я знал, что именно так и поступишь. Не хочешь узнать ответ на свой вопрос? — О похоти? Ага. — Пойдем в святилище. Там ты можешь присесть. — Я не против послушать стоя. — На тебе военные ботинки. — Они удобные. — Где юная леди в Уэйкфилде, Коннектикут, купила военные ботинки? — В Гудвилле3, — ответила она. — Ты носишь ботинки из Гудвилла? — Да. — Поздравляю, Элеонор. Твоя обувь заслужила иронию. Прежде чем она успела спросить, что он имел в виду, мужчина прошел мимо нее. Она развернулась на каблуках своих ботинок из Гудвилла и последовала за Сореном в святилище. Он открыл двери и поставил стопер, чтобы они оставались открытыми. — Вы и правда «избегаете любого проявления зла»? — Да. Я бы не хотел, чтобы нас обвинили в том, чего мы не делали. — А что, если мы уже что-то сделали? — спросила она, опускаясь на колени на одну из лавочек, чтобы быть лицом к Сорену, который сел в ряду позади нее. — Это совершенно другая ситуация. Но мы говорим о похоти. — Я жажду вашего ответа. — На самом деле, нет. — Он пристально посмотрел на нее своими пронзительными глазами. — Ты просто хочешь моего ответа. Похоть — это всепоглощающее и неконтролируемое желание, которое ведет к греху. Мужчина может желать жену другого мужчины. Так бывает. Вопрос, который он задает сам себе — при возможности, пойдет ли он на поводу своих желаний? Попытается ли он соблазнить ее, как только они останутся наедине? Набросится ли он на нее? Если она придет к нему, сдастся ли он? Или будет уважать ее семейное положение, вежливо откажет ей и предложит ей с мужем сходить на семейную консультацию? — Значит, все дело в том, как сильно ты чего-то хочешь, в этом и есть разница между любовью и похотью? — Частично. Но вопрос не только в степени желания, а в том, что ты делаешь с ним. Если я посчитаю девушку невероятно привлекательной, интригующей и умной, тогда я не согрешу. Я бы мог рассказать это своему духовнику, он бы посмеялся и сказал не возвращаться, пока у меня не появится что-то достойное исповеди. Сейчас, если бы я пошел на поводу своего влечения к этой девушке, тогда у меня могли бы возникнуть проблемы. — Или очень хороший вечер. — Она улыбнулась ему. Сорен изогнул бровь. — То есть очень грешный вечер. — Так-то лучше. — Значит, нормально желать кого-то, пока ты не поддаешься желанию? — Существует много ситуаций, когда следование за своими желаниями не грех. — Супружеские пары, верно? Они могут заниматься сексом, как и когда захотят. — Супружеские пары определенно могут вступать в сексуальные акты друг с другом. — И... — Элеонор взмахнула рукой, надеясь получить еще ответы. — Больше никто? Остальные в заднице? То есть, не в заднице? — Думаю, этот вопрос на твоей совести. Я не категоричен, когда дело касается сексуального поведения в современном мире. Церковь может запрещать все и вся, но церковь все еще состоит из людей. Наложение правил на правила в нашей пастве не сделает никого святым. Это послужит лишь добавлению греха, который свойственен нашим церквям. Элеонор указала на двери святилища. — Пять минут назад вы ввели новые правила в церкви. — Правила не для церкви. Они для меня. Если я позволю себе находиться с тобой наедине в моем кабинете, я бы нарушил правило, а не ты. — Так для чего все эти правила? — Ничего обременительного, клянусь. На самом деле ты можешь помочь мне с одним из них. У меня предчувствие, что оно не очень хорошо воспримется. — О, нет. Что вы собираетесь делать? — Элеонор достаточно хорошо знала прихожан и понимала, что любые крупные перемены будут встречены со страхом, гневом и смятением. Она не могла дождаться, когда увидит, как все бесятся. — Дом священника. Я закрываю его для посещения прихожан. — Воу. Погодите. Вы закроете дом? — Ни одному прихожанину не разрешается в него входить. Глаза Элеонор чуть не выпали из орбит. — Судя по твоему безумному взгляду, такое заявление заденет чьи-то чувства? — спросил Сорен с легкой улыбкой на губах. Он не казался взволнованным такой перспективой. — Если вы превратите церковь в «Макдональдс», это точно заденет чьи-то чувства. Да там все охренеют. Простите за мой плохой французский.