Сорен проигнорировал ее. — И второй — из всех святых, у него единственного есть достоверные судимости. — Правда? — Правда. Еще юношей Святой Игнатий, тогда еще Иньиго Лопес де Оньяс-Лойола, был арестован за драку. Очевидно, за уличную драку. У него был взрывной характер и меч, который он не боялся использовать. — Так панково. — Можно и так назвать. Его арестовали и осудили. Поэтому у тебя и основателя моего ордена есть две общие черты. У вас обоих есть записи в полиции. И вы оба получили второй шанс по Божьей воле. Элеонор ничего не сказала, пока Сорен заправлял медальон под воротник. — Знаете, без обид только, но не уверена, что верю в Бога. Сорен пожал плечами. — Это нас заботит в последнюю очередь. Его существование не зависит от твоей веры. — Тогда для Него это хорошие новости. — Тихо. А теперь давай поговорим об окнах. — Он поднял руку, чтобы указать на витражи, которые выстроились по обеим сторонам святилища. — Окна — часть Духовных упражнений? — И да, и нет. Сейчас мне интересно узнать, какая часть Библии тебя интересует. Святой Игнатий верил, что изображения — мощный инструмент, который ведет нас к тому, что Бог приготовил для нас. — Думаете, Бога заботит то, что мы хотим делать? — Конечно. Желание — самая непреодолимая человеческая эмоция. Желание внушает людям высоты славы и тащит их в глубины Ада. Из-за желания обладать Еленой Менелай отправил тысячи кораблей на войну, чтобы вернуть ее. Из-за желания спасти свой народ Иисус дал распять себя. Желание — подарок Бога. И как любой другой подарок, мы должны использовать его, чтобы почтить Его. — Желание от Бога? — Да. Как и любой другой инструмент его можно использовать во благо или на зло. Мы пытаемся использовать наши желания во благо. Что возвращает меня к вопросу — из всех изображений на витражах, какой-нибудь привлекает тебя? И говоря об этом, я имею в виду, трогает ли твое сердце какой-нибудь, пробуждает ли эмоции или желания? Подумай. Изучи окна. Не торопись и... — Этот. — Элеонор даже не нужно было смотреть на окно. Она указала на окно, даже не отрывая глаз от Сорена. Сорен посмотрел на окно, которое она указала, и затем на нее. — Ты уверена? Она кивнула. — Ага, оно всегда было моим любимым. Я садилась на скамью под ним каждый раз, когда приходила в церковь. Сорен подошел к окну и посмотрел на него. Элеонор последовала за ним. — Это история из Евангелия от Луки, верно? — спросила Элеонор. Она нашла эту историю после того, как влюбилась в этот витраж. — Да, от Луки, глава седьмая. Иисус был приглашен на ужин в дом Фарисея. Женщина, которую в городе все знали как грешницу, пришла к Иисусу и преклонила колени перед ним. Она помазала его дорогими маслами. Она омыла его стопы своими слезами, отерла его своими волосами. Это был акт полной покорности. Покорности и подчинения. — Это так мило, — прошептала Элеонор, не совсем понимая, почему она захотела понизить голос. Что-то в этом витраже всегда вызывало у нее чувство благоговения. Женщина была завернута в фиолетовое одеяние, Христос в красное. Грешная женщина, на коленях перед Христом, сосредоточенная лишь на его обнаженных стопах, пока омывала их. Двое мужчин сидят позади Иисуса и смотрят, но Иисус смотрит только на женщину. — Она выглядит такой умиротворенной. Вы не думаете, что она была умиротворенной? То есть она публично плачет и сидит у ног мужчины, пока другие люди говорят о ней. Я читала, что фарисей сказал Иисусу, что она была грешницей. И Иисус отчитал его. Не думаю, что ее волновали, что говорят о ней фарисеи. С чего бы ей волноваться? Иисус позволил ей омыть его ноги. Думаю, она поэтому и плакала. Она была счастлива находиться рядом с ним. — В церкви есть предание, — начал Сорен, его голос тоже был низким и почтительным, — что это Мария Магдалена омыла его ноги своими слезами и высушила стопы своими волосами. — Проститутка? — Она могла и не быть ею. В Библии не сказано, но церковное предание осталось таким навсегда. — Надеюсь, она была проституткой. — Правда? — Сорен казался заинтригован ее комментарием. — В этом больше смысла, если бы она была проституткой. То есть, это Иисус, парень который ни разу не грешил. Он же ни разу не занимался сексом, верно? — Нет доказательств, что он был женат, так что нет, по Моисеевскому закону, он хранил бы целомудрие, скорее всего девственник, хотя он мог рано жениться и овдоветь. Об этом мало свидетельств, но это объяснило бы, почему никто не упомянул, что он не состоял в браке, что в те дни и в его возрасте считалось бы очень странным для еврея. — Иисус вдовец? — Элеонор никогда не рассматривала эту возможность. — Это одна теория. Скорее всего, чудесные обстоятельства его рождения заставили его верить, что он призван выполнять особую миссию во имя Бога. Он оставался холостым по той же причине, что и солдат, посланный на войну. Он знал, что однажды не вернется домой. — Значит, Иисус был девственником. — Я так считаю. — Бедный парень. — В жизни есть вещи и похуже, чем жить без секса. — Знаете, я не могу придумать никого более крутого посылающего всех этих осуждающих мудаков, кроме как идеального, девственного Иисуса Христа с проституткой у его ног. Словно он говорит «вы не можете судить ее, не осудив меня. Так осудите меня, рискните». — Безопаснее сказать, что наш Господь был первым радикальным феминистом. Он постоянно ругал мужчин, которые осуждали женщин. Женщина с алебастровым сосудом. Женщина с кровотечением. Первый человек, с которым он заговорил после его воскресения, был не Петр, а Мария Магдалина. — Иисус любил дамочек. Мне это нравится. — Чем больше другие мужчины унижали женщину, тем добрее Иисус был к ней. — Так что же значит, что это мое любимое изображение? Бог хочет, чтобы я сидела у ног Иисуса? — Думаю, Он хочет тебя у ног другого. Сорен повернулся спиной к витражу, словно больше не мог на него смотреть. На его лице было странное выражение, почти болезненное. Он глубоко вдохнул, будто пытался успокоить себя, и вскоре выглядел таким же умиротворенным, как и женщина на витраже. Элеонор вытащила листочек из заднего кармана. — Есть ручка? — спросила она. Он взял ручку из держателя для молитвенников на спинке скамьи и протянул ей. — Зачем тебе ручка? — спросил он, пока она разворачивала листок. — Новый вопрос для вас после Дня благодарения. — Какой вопрос? Она записала три слова на листке и протянула ему. Сорен прочитал слова вслух. — У чьих ног? Элеонор засунул листок в карман. — Одна проблема с вопросом, Элеонор. — Какая? — Ответить на него можешь только ты. Глава 11 Элеонор Ответить на него можешь только ты. Несколько дней спустя после обсуждения с Сореном витража, Элеонор обдумывала его слова. Они засели в ее сердце как пуля, и она не могла вытащить их ни одним скальпелем в мире. Была поздняя ночь четверга. Ничего не происходило. Она пошла в церковь, надеясь, что сможет застать Сорена в кабинете. Девушка хотела поговорить с ним о том, что он сказал, почему только она сможет ответить на этот вопрос — у чьих ног она должна сидеть? Было ощущение, словно ответ на этот вопрос определит ее оставшуюся жизнь. Но она не понимала почему. Как только она переступила порог парадной двери «Пресвятого сердца», по пустому эху ее шагов она могла сказать, что была здесь одна. Дверь кабинета Сорена оказалась заперта. Она постучала, но ничего не услышала. Трясущимися руками она повернула дверную ручку и обнаружила, что свет выключен, а кабинет пуст. На дрожащих ногах она зашла в его офис. Она не должна быть здесь, но любопытство взяло верх. В темноте Элеонор протянула руку и провела пальцами по книгам на полках Сорена. Ткань. Кожа. Бумага. Ткань. Она прижала ладони к спинке его кресла — старый кожевенный номер, вероятно, оно появилось здесь с момента возведения церкви, двести лет назад. В темноте Элеонор скользила по витому орнаменту из завитков на подлокотнике кресла и провела руками по гладкой коже сидения. Девушка вернулась к двери, закрыла ее и заперла. Свет от уличного фонаря проникал сквозь витраж в виде розы, и ее тело отбрасывало тень на стол Сорена. Она опустилась в его кресло и вздрогнула от соприкосновения. Стол перед ней участвовал в стольких фантазиях с тех пор, как она познакомилась с Сореном. Элеонор выпрямилась в кресле и стянула топ через голову. Она встала и сняла шорты. И когда снова закрыла глаза, услышала, как открывается дверь. Ей не нужен был свет, чтобы понять, что это Сорен. Она узнает его шаги где угодно, его дыхание, его запах. И теперь знала его прикосновения, когда его руки обняли ее и расположились на пояснице. Она повернула голову к нему, и его губы обрушились на ее, его язык искал ее. Он не просто пах как зима, он и на вкус был как зима, словно свежевыпавший снег таял на ее губах. Его ладони скользили вверх по ее спине и расстегнули лифчик. Он опустил шлейки по рукам и позволил тому упасть на пол. Правильно ли это? Хорошо ли это? Ей стоило остановить его? Могла ли она, если бы хотела? Хотела ли она?