— Мы едем в дом вашего отца в Нью-Гемпшире. Это серьезно. Это не шутка. И я веду. — Все правильно. Ты нервничаешь? Элеонор не ответила. Она смотрела, как Сэм завела Дукати и выехала на улицу. Женщина управляла байком, как профи. Как так вышло, что у Сорена были такие потрясающие друзья, и она ничего об этом не знала? Она завела машину и закрыла глаза, когда заурчал двигатель. — Элеонор? Тебе нужна минутка, чтобы побыть с машиной наедине? — Я уже кончила. Поехали. Она съехала с подъездной дороги, обсаженной деревьями. С новыми деревьями, которые он посадил ранней весной, теперь дом был практически спрятан от церкви. Люди могли входить и выходить незамеченными. Разве это не удобно? — Я понятия не имею, куда мы едем, — сказала Элеонор и повернула на Оук-Стрит. — Я знаю, куда мы едем. — И еще я не знаю, о чем мы будем говорить следующие четыре часа. — Можем поговорить, о чем захочешь. — Можем поговорить о вашем отце? — Не советовал бы. — Мы можем поговорить о Кингсли и его делах? — Это более объемный вопрос, и четырех часов будет недостаточно. — Значит, это «Можем поговорить, о чем захочешь» было... — Не точным утверждением. — Я сдаюсь. — Не сдавайся, Малышка. — Ладно. Значит... хобби? — Играю на фортепиано. — Фобии? — Все мои страхи рациональны. — Вредная привычка? — Кальвинизм. Элеонор посмотрела на него. — Что? — Кальвинизм? Ваша вредна привычка — Кальвинизм? — Да. Элеонор вздохнула и повернула на шоссе. — Это будет долгая поездка. К счастью, Сорен спас ее. Точнее, его младшая сестра. — Нам стоит поговорить о Клэр, раз ты выдаешь себя за нее. — Думаю, Клэр ваша младшая сестра. — Одна из двух. Фрейя живет в Дании. У нас одна мать. — А Клэр? — Клэр — дочка от второго брака моего отца. Она родилась, когда мне было пятнадцать, хотя я и не знал о ее существовании до тех пор, пока моя старшая сестра, Элизабет, не узнала и не рассказала мне. Я познакомился с ней, когда ей было три. — Значит, Клэр на год младше меня? — Да. Это тебя беспокоит? — Нет. Это вас беспокоит? — Признаюсь, стараюсь об этом не думать. — Потому что, понимаете ли, словно Кингсли и Клэр вместе. — Элеонор, ты хочешь, чтобы меня стошнило в машине? Она открыто и легко рассмеялась. Так хорошо находиться с ним наедине, дразнить его, быть рядом. — Простите. Обещаю, мы с Клэр подружимся. — Хорошо. В последнее время я волнуюсь за нее. — Что случилось? — Я не знаю. — Сорен поправил сидение, чтобы ногам было больше места. Этой проблемы у нее никогда не было. — Клэр была замечательным собеседником. У меня почти тысяча писем от нее. Она писала мне с тех пор, как впервые взяла ручку в руки. Я получал, по крайней мере, по одному в неделю. Так было до тех пор, пока два месяца назад она не перестала мне писать. Несколько раз я говорил с ней по телефону и планировал поговорить на День Благодарения. Она была скрытной, так необычно. Надеюсь, она поговорит с тобой, раз не хочет говорить со мной. — Я не собираюсь шпионить за вашей сестрой и потом вам докладывать. Это нарушение Девичьего Устава. — Девичий устав? Это то, что ты изобрела, или он действительно где-то прописан? — Он реален. И записывать правила нельзя, потому что это нарушение Девичьего Устава. Мальчики могут найти копию и узнают все секреты. — А ты не нарушаешь устав, говоря о нем мне? — Нарушаю, но Девичий Устав действительно очень глупый, я следую ему только тогда, когда сама хочу. — Предполагаю, ты следуешь ему сейчас? — Именно. Всю дорогу до Нью-Гемпшира она разговаривала с Сореном. Они начали с музыки. Она призналась, что весь прошедший год пыталась изучить классическую музыку. Он признался, что одолжил у Сэм копию альбома Ten Pearl Jam, чтобы понять какую загадочную группу она обожала. — Значит, Сэм тоже фанатка Pearl Jam? — спросила Элеонор. — Да. — Могу я задать теологический вопрос? — Не представляю, с чего ты решила, что мне интересна теология, но задавай. — Если бы я занималась петтингом с женщиной, это считалось бы сексом? — Если слухи о Сэм хоть наполовину правдивы, уверяю тебя, она бы засчитала. — У вас крутые друзья. Четыре часа пролетели как одна минута. Она переживала, что поездка будет неловкой или странной, но вместо этого она открыла Сорена, несмотря на его напыщенность, претенциозность, высокомерность, чрезвычайно эрудированную снобизм, он был самым простым человеком, с которым ей доводилось разговаривать. По мере приближения к дому, Элеонор почти начала сожалеть, что поездка заканчивается. Она могла беседовать с ним вечность. — Это он? — спросила она, останавливая машину у длинной подъездной дороги. Солнце село два часа назад, но впереди перед домом горел фонарь. Сорен назвал его особняком в «федеральном» стиле, что бы то это ни значило. Он сказал, что его отец женился ради денег и получил дом от первой жены, в последствии перестроив его по своим предпочтениям. В нем было два этажа, два крыла, двенадцать спален, четырнадцать ванных комнат, и площадь в шесть тысяч квадратных футов. Сорен также добавил, что предпочел бы находиться в колонии для прокаженных, чем вернуться в дом его детства. — Это он. Она заметил, как сжались его челюсти, а глаза прищурились. — Что-то не так? — Ничего, Малышка. Только плохие воспоминания.