– Извини, Антоныч, за что купил, – развел руками Пашка. – А преступные миры, знаешь ли, пересекаются. Обеспечить выполнение акции могут и сявки. Личности исполнителей при этом скрываются, но у сявок ведь тоже мозги есть? Нужно выяснить, к какому часу подвезут в ресторан комиссию с химзавода, кто из персонала будет присутствовать, план здания. То есть разговоры, расспросы, возможно, рекогносцировка местности. Слово за слово, одна баба сказала другой, Сивый что-то услышал или увидел, решил проявить любопытство… Неужели не знаешь, как это бывает? – Вилами по воде, – поморщился Алексей. – Но пообщаться с Сивым есть смысл. – Для начала надо его отловить, – хихикнул Вишневский. – А это то же самое, что пескаря ловить руками. Затрещал телефон на столе. Совместно с делами избавленный и от приставки «и. о.» Конышев сгрузил на Алексея и этот перемотанный изолентой аппарат. Алексей схватил трубку. – Товарищ капитан? Алексей Макарович? – пробился сквозь помехи знакомый голос. – Петров у аппарата. Виноват, не дошел до отдела, у дежурного застрял. Снова происшествие, Алексей Макарович, – в музее обнаружили труп. – Где? – Челюсть отвисла от удивления. – Ну, в музее, я же сказал… У нас в городе есть художественный музей. В нем картинная галерея и что-то из народного промысла. Он тоже на Советской, как и РОВД, только в двух кварталах на восток… Это, кажется, сторож. У них пропало кое-что из коллекции, директор, говорят, чуть не застрелился… – Понял. – Алексей бросил трубку, озадаченно почесал щеку, уже обрастающую щетиной. Народ безмолвствовал. – Петров звонил. Убийство в музее, – вымолвил наконец. – Как художественно, черт побери… – прошептал Дьяченко. – Плюс похищение, – добавил Алексей. – Черт, надеюсь, это не «Джоконда»… Признаться, неожиданно. – Да уж, – пробормотал Конышев. – А при чем тут наша банда? – А это зависит от того, что сперли из музея, – хмыкнул Гундарь. – Если что-то значимое, очень дорогое… Хотя, согласен, странно. Не думал, что эти изуверы еще и ценители искусства… – Надо ехать, Алексей Макарович, – неуверенно вымолвил Чумаков. – Пора уж прикоснуться и к прекрасному… – Вы с Вишневским к нему не прикоснетесь. Придать себе соответствующий образ и марш на вокзал, искать Сивого. Только не надо устраивать пальбу с гонками по головам пассажиров. Не найдете – включайте внештатную агентуру. Остальные – в машину. Черкасов последним выходил из отдела. Идущий перед ним Конышев слегка отстал, посмотрел как-то странно. Покосился на оторвавшихся товарищей и решился: – Слушай, Макарыч… Я это самое… В общем, не первый год в этом болоте, кое-что понимаю даже без слов, по глазам. Что это было у тебя с жинкой Дьяченко? Может, не мое это дело, хотя как сказать… Я же видел, как ты на него смотришь, меня не проведешь… А потом узнал, что вы с Женькой наедине остались… Ты умеешь прятать чувства, Макарыч, а в тот момент не спрятал… Слушай, Женька баба не простая, не сказать, что шлюха, но лучше тебе от нее держаться подальше… – Антоныч, прекращай, – поморщился Алексей. – Не было ничего, понял? А что и было – так это по пьяному и неосознанному делу. Ты умеешь помалкивать? – Помалкивать-то я умею, – кряхтел заслуженный оперативник. – Но советом не побрезгуй, командир, не продолжай это грязное дело, не доведет оно до добра. Ты уж с ума-то не сходи – не успел приехать, и сразу такое… У нас в в/ч недавно случай был похожий: женатый майор, заместитель начальника штаба по строевой части, замутил амуры с вольнонаемной бабой. Да так у них все жарко стало, что концы вылезли. Жена выведала, накатала заявление на имя командира части. Бабу с треском уволили, майора – под суд офицерской чести, опозорили по полной… Так что ты поосторожнее, Макарыч. Ладно, замолкаю, шут с тобой… Глава седьмая Художественный музей районного масштаба занимал небольшой двухэтажный особняк. До революции в нем обитало семейство купцов – эксплуататоров и спекулянтов. Кладка в нескольких местах выглядела как новая – явно заживляли раны, нанесенные войной. Ограда из белого штакетника, маленькие елочки в палисаднике, чахлая клумба. На окнах симпатичные резные наличники и толстые решетки по всему периметру. На высокое крыльцо вели деревянные ступени. Табличка над входом не производила впечатления, слишком мелкий шрифт. На обочине у особняка стояла легковая милицейская машина и американский «Виллис», затянутый брезентом. Автомобильные номера высоких районных лиц Алексей уже знал. Данное творение империалистического автопрома числилось за первым секретарем райкома товарищем Нестеренко. В машине скучал водитель, вдоль ограды прохаживались постовые милиционеры. Опергруппа выгрузилась из «туристического» автобуса и степенно отправилась к музею. – Прибыли туристы, – захихикал постовой, делая ехидную мину. – Долго вы что-то едете. – Ну, и что с того, что долго? – с достоинством отвечал Конышев. – Зато неумолимо и неизбежно. С крыльца спускался грузный мужчина в полувоенном френче и широких галифе. «Видимо, в кавалерии служил с товарищем Буденным, – оценил на глазок Алексей. – Теперь копирует походку и усы». Растительности под носом у ответственного товарища было с избытком. Он возмущенно фыркал, усы раздувались. Мужчина спустился с крыльца и размашисто зашагал к калитке. Пришлось из вежливости посторониться. – Вы начальник опергруппы? – Усатый смерил капитана пронзительным взглядом. Алексей его выдержал. – Да, моя фамилия Черкасов. – Почему так долго, товарищ Черкасов? – Разве? – удивился Алексей. – Мы прибыли сразу, как только поступил сигнал. Почему он поступил с задержкой – вопрос не к нам. – Ладно, работайте, – поморщился мужчина. Он поколебался, протянул короткопалую конечность. – Нестеренко Павел Евдокимович, первый секретарь районного комитета партии. Здесь убийство и кража картины. Григорий Иванович очень расстроен. Это возмутительно, товарищ Черкасов… Что творится в городе, вы можете объяснить? «Григорий Иванович, очевидно, директор», – предположил Алексей. – Пока не могу, Павел Евдокимович. Я человек новый, работаю второй день. Когда соберу необходимую информацию, охотно поделюсь с вами. – Ой, ладно, работайте, – отмахнулся секретарь. – При всем уважении, Павел Евдокимович, – остановил его Черкасов. – Мне тоже многое непонятно. Почему первыми о ЧП в музее узнают работники райкома, а не сотрудники уголовного розыска? – А что тут непонятного? – фыркнул первый секретарь. – Нас с Григорием Ивановичем связывают здоровые товарищеские отношения. Первым делом, узнав, что случилось в музее, он позвонил мне, был дико расстроен. Человека можно понять. Только потом его сотрудники дозвонились до дежурного в райотделе. Сделайте все возможное, товарищ Черкасов, – первому секретарю отлично давался принципиальный взгляд. – Я успокоил товарища Шабалина, уверил, что все похищенное будет в кратчайший срок возвращено народу. – Я понял, товарищ Нестеренко. Сделаем все возможное. За оградой раздался шум – подъехала еще одна машина, с криминалистами. Алексей не стал ждать, пока они подтянутся, первым вошел в здание. Директор музея Шабалин Григорий Иванович выглядел неважно. Он был немолод – завершал шестой десяток жизненного пути. Ростом выше среднего, худой, одетый в опрятную пиджачную пару, седые волосы плохо уложены (видимо, только сегодня), торчали в разные стороны. Он нервно выхаживал по узкому коридору, теребил пуговицу, которая едва держалась на нитке. Едва Алексей вошел, он устремился навстречу. – Шабалин… Григорий Иванович Шабалин, директор музея… – У него был негромкий голос, интеллигентная речь, мужчина сильно волновался, кусал губы. – Простите, я вас не знаю, вы, наверное, человек новый… Даже не знаю, с чего начать… – Видимо, с начала, Григорий Иванович, – мягко сказал Алексей. – Да, конечно, все это странно, глупо, ведь у нас никогда такого не было… Мы работаем с декабря 43-го, все наши начинания полностью поддерживает городское руководство. Это – как гром среди ясного неба… Погиб человек – сторож Лукьянов, похищен главный музейный экспонат – полотно Поленова «Лето в усадьбе Борок». Я даже не знаю, чему больше расстраиваться – да, погиб человек, а люди – наша главная ценность… Он смущенно замолчал. «Да нет, все правильно, – удрученно подумал Алексей. – Людей полно, а Поленов – один». – Неужели такое ценное полотно, что ради него убили человека? Пропала, как я понимаю, только одна картина? – Господи, неужели вам ничего не говорит это имя – Поленов! – начал сокрушаться директор. – Василий Дмитриевич Поленов, замечательный мастер пейзажной живописи, виртуоз так называемого эпического пейзажа. «Христос и грешница», что находится в Русском музее Ленинграда, знаменитый «Московский дворик» – образец так называемого интимного пейзажа. Член Товарищества передвижных художественных выставок, работал в области театрально-декорационной живописи, вел просветительскую деятельность, организовывал народные театры… В 1926 году Василий Дмитриевич получил звание Народного художника Республики. Да, он не жил на Смоленщине – родился в Санкт-Петербурге, умер в своей усадьбе под Тулой, но эта картина по праву принадлежит нашему музею, это наша гордость – она получена на законных основаниях из Смоленской картинной галереи, о чем есть постановление областного отдела народного образования от 26 августа 45-го года… – Кого убили-то, Григорий Иванович? – хмуро спросил Алексей. С подобными увлеченными личностями ему уже приходилось сталкиваться. В том же разрушенном союзниками Дрездене. Этих людей не волновали горы трупов на улице, они убивались по предметам искусства… – Простите, у меня совсем голова не работает, – пожаловался Шабалин. – Машенька, вы не покажете товарищу? Право слово, это выше моих сил… – Григорий Петрович, вы серьезно? – донесся из-за угла взволнованный женский голос. – Ну, хорошо, как скажете… Алексей уловил, что голос знакомый, а потом возникла его обладательница – взволнованная молодая девушка. Знакомые кудряшки были стянуты тесьмой, на ней была длинная безрукавка из тонкой шерсти, плотная юбка в гармошку. Она так волновалась, что не узнала капитана. Он тоже пока помалкивал. Девушку отстранил невысокий молодой человек интеллигентной наружности, в очках. – Пойдемте, покажу, это я обнаружил Валентина… Извините, что мои коллеги так реагируют, я сам немного в испуге… Вадим Циммерман, – представился он. – Сотрудник музея, экскурсовод и архивист, помогаю Григорию Ивановичу… Он постоянно облизывал губы, снимал очки, энергично протирал их скомканным носовым платком, снова цеплял на нос. Труп лежал в небольшом, скудно обставленном служебном помещении, справа от входа. – Сторож Лукьянов, – лаконично пояснил сотрудник. Убитый был не старый – немного за сорок. Ватные штаны, жилетка из грубо выделанной овечьей шерсти. Он лежал на полу, откинув голову, под затылком расплылась высохшая кровь. Невысокий, крепко сложенный. Отливала щетина. Во лбу темнело входное пулевое отверстие, обведенное сгустком почерневшей крови. Стена позади него тоже была забрызгана кровью. Между телом и стеной стоял стол. Там лежала тарелка с сушками, рядом – алюминиевая кружка с чаем, массивный трофейный термос. Кровь и на столе оставила отметины – обильно выбрызнулась из выходного отверстия в черепе. Возле трупа уже колдовали криминалист Варшавский с молодым «подмастерьем» Кошкиным. На лице последнего застыло библейское страдание – парень выбрал свою стезю явно не по призванию. Пожилой сотрудник отдела криминалистики бросал на Алексея выразительные взгляды – дескать, тот же почерк, наши клиенты… С улицы вошел еще один человек – нескладный, угловатый, с крупным носом. Они шептались в коридоре с Шабалиным, после чего мужчина побледнел, стал растерянно озираться, заглядывал в комнату. Сотрудники опергруппы уже разошлись по зданию. Конышев копался в папке, выискивая бланки для допросов и свидетельских показаний. Девушка ушла в умывальник – когда он видел ее в последний раз, она сглатывала, держалась за горло, с трудом обуздывая тошноту. – Вы тоже здесь работаете? – обратился Алексей к мужчине, прибывшему последним. Тот втянул голову в плечи и не сразу придумал, что ответить. Печать высшего образования в его облике причудливо уживалась с массивной челюстью. Он глухо покашливал, культурно закрывая рот рукой. – Да, я в штате учреждения… – насилу выдавил он. – Меня зовут Иннокентий… Иннокентий Гаврилов… Простыл, видите ли, Григорий Иванович вчера распорядился, чтобы и ноги моей в музее не было, нечего тут посетителей заражать… Я напротив живу… там, – он махнул рукой, – через два дома. Вижу, машина милицейская, людей много, значит, что-то случилось…