Управляющий как раз запрягал лошадь, на ходу отдавал приказы и собирал добровольцев. Рабочие, еще недавно едва избежавшие смертельной ловушки, вновь собирались войти под каменные своды. Я пробежала мимо и, кажется, даже не собиралась останавливаться до входа в шахту, а это как минимум километр в гору от Илистой Норы, но тогда мне было не до расчетов и логики. Кто-то схватил меня, пытаясь остановить… – Леди Ивидель! Леди… – закричал Рин Филберт. Но в ушах у меня все еще стоял гул Волчьего Клыка, именно сегодня решившего показать людям, насколько они ничтожны перед одним-единственным движением земли. – Вам нельзя, леди Ивидель, вы слышите меня? – Пустите! – В шахте может быть газ, а вы огненная. Не зря же светильники накрывают магическим стеклом, – увещевал управляющий. – Да и не место там последней из Астеров, если все обернется… А потом руки соседа неведомым образом сменились на руки Мэрдока. Он с тревогой заглядывал мне в лицо и говорил, говорил, говорил… – Ивидель, успокойтесь. Еще ничего не известно. А в ушах звучало: «Последней из Астеров! Последней из Астеров!» Я все-таки вырвалась, Хоторн где-то оставил шапку, куртка была расстегнута, кожа на щеках покраснела, словно от быстрого бега. – Не… не трогайте! Я… я… успокоилась, – проговорила я, хотя знала, что мне не поверили. Но первый отчаянный ужас отступил. Паника сменилась страхом, но этот страх уже не затмевал разум. – Не медлите! – раздался хлесткий, как удар, приказ матери. – Дочерью я займусь сама, а вы верните мне мужа и сына или можете считать себя безработным! Еще я запомнила ее теплые руки. Ей самой было страшно, но она нашла в себе силы забыть про свой страх и попытаться отогнать мой. Один раз отец застрял в снежном буране на западной половине Чирийского хребта. Было страшно, но не так. Илберт переболел лихорадкой, которая выкосила половину деревни. Было страшно, но не так. Матушка как-то свалилась с лошади и пролежала в беспамятстве сутки. Было страшно, но не так. Смерть всегда ходила близко и всегда отходила в сторону, а сегодня решила заглянуть в окно и раздвинуть костлявым пальцем занавески. Я слышала шепотки женщин, чувствовала их жалостливые взгляды, еще недавно обращенные друг на друга. Матушка привела меня в дом, усадила в кресло, напоила горьким отваром, от которого чуть закружилась голова, и попросила посидеть тихо. Ничего не делать, просто посидеть. А потом началось самое утомительное. Ожидание. Оно было похоже на медовую патоку, в которую кто-то переложил кизила, и оттого она приобрела горьковато-кислый привкус. Спасательный отряд ушел в горы. Илистая Нора замерла, разговоры смолкли, сменившись молитвами. Смолкли птицы, падал невесомый снег, и только Иллия, такая же бурная и непокорная, ревела у берегов, беснуясь и бессильно врезаясь в камень. Наверное, я задремала, съежившись в старом бабушкином кресле, обивку которого матушка все никак не могла сменить, а когда открыла глаза, поняла, что в холле кто-то есть. Неровная и чуть подрагивающая в пламени светильника тень ложилась на пол и почти касалась ножек кресла. – А ведь если передвинуть вот тот буфет, что покрывается пылью, здесь будет намного больше света, вы не находите, леди Ивидель? В холле первого этажа стоял Грэн Роук, нотариус третьего ранга и по совместительству опекун Мэрдока. Стоял и разглядывал сквозь лорнет темные бревенчатые стены старого дома. – Вряд ли вам представится случай проверить, – прошептала я, но в пустом помещении мои слова прозвучали неожиданно громко. – Ну, не скажите. – Он повернул лорнет ко мне. – Я просил вашего батюшку включить в приданое этот дом. Зачем он ему, когда семья живет в замке? Правильно, незачем, но он уперся, аки горный тур. А теперь что? – Роук поднял брови. – Что? – Теперь этим будет распоряжаться не он, в свете последних событий, так сказать. – Но и не вы. И даже не граф Хоторн. – Я встала. – Согласно уложению князя, если род теряет наследника мужского пола, – я замолчала, на миг закрыв глаза, – то наследование едет через поколение по женской линии. Титул графа Астера и все остальное получит мой второй сын. – Если он у вас будет, – скривился нотариус. – Пока об этом рано говорить. – Вот именно. Мои отец и брат еще не умерли. Сколько часов мужчины уже провели под завалом? Много, за окном начало темнеть… – Своенравие и дерзость не самые приятные качества в женщине. – Нотариус оглядел меня сквозь лорнет с головы до ног, но впервые мне было безразлично, как я выгляжу. – Думаю, договориться с вашим братом будет намного проще. – Это вряд ли. Илберт куда упрямее меня, да и потом, он мужчина, если от женщины вы можете отмахнуться, то от него не получится. – А с чего вы решили, что я говорю об Илберте? – Он прищурился, стеклышко поймало луч уходящего солнца и сверкнуло. – И с чего вы взяли, что именно ваш, – он выделил это слово голосом, – сын унаследует графство? Я даже не сразу поняла, о чем он говорит, а когда поняла… – Вы… вы сумасшедший? – Я нотариус, знали бы вы, леди Ивидель, сколько дворян только за последний год вписывало в завещания бастардов, ну или вычеркивало их. – Он рассмеялся. Неужели отец? У него есть бастард? Нет, не могу поверить… Мы бы знали, и матушка… Девы, матушка! – Уходите! – прошипела я. – Простите, леди Ивидель, но хочу напомнить, что я законный опекун вашего жениха, и не вам мне указывать… – Убирайтесь, или я велю спустить собак. – Не посмеете, вас же потом… – А вы проверьте. – Я развернулась и пошла к выходу. – А что касается этого «потом», до него еще надо дожить. Как вы думаете, многие ли возьмутся осуждать девушку, едва не потерявшую отца и брата? Обезумевшую от горя единственную наследницу Астеров? Он выругался. Очень нехорошо выругался и, с неожиданной силой оттолкнув меня с порога, вышел на улицу первым. Я прижалась лбом к отделанной темным деревом стене. Распахнутая дверь скрипнула, крупные хлопья мягко засыпали чужие неровные следы. Еще несколько минут, и от них не останется и воспоминания. Свет полукругом падал из проема, усиливая подступающий сумрак, создавая впечатление, что я осталась на белом свете одна. Вдруг навалилось одиночество. Где все? Где матушка? Где Лиди, в конце концов? Готовят еще один отряд? На этот раз последний, потому что нельзя бесконечно посылать людей в ненасытное брюхо скалы. Я сдержала подступающие слезы. Все происходящее вдруг показалось мне таким мелочным, таким ненастоящим. Приданое, сватовство, помолвка и даже учеба в Академикуме. Я вышла во двор, даже не надев пальто. За высохшим деревом горел костер, на овчарне лаяла собака. Чувство одиночества тут же ушло, зато ощущение ненастоящести, бесполезности осталось. Что я могу? Почти ничего. Только ждать и молиться. То и дело увязая в глубоком снегу, я пересекла двор и распахнула дверь в часовню. Там было жарко натоплено и душно из-за пламени свечей. Сегодня их поставили чересчур много. Три статуи у стены с немым укором взирали на еще одну, пришедшую к ним, пришедшую просить о чуде. Богини: Одарительница, Радетельница и Искупительница. Три сестры. Три Девы, создавшие Эру и в гневе разделившие ее пополам. Та, что принимает дары и не менее щедро отдает, стояла справа. Отлитая из бронзы статуя девушки с распущенными волосами выше меня на голову. Она робко улыбалась вошедшим, протягивая вперед левую руку. У ее ног лежали овощи, фрукты, бусы из янтаря, запечатанная бутылка вина, а может быть, масла, иногда в храме появлялись даже куски сала или тушки животных. Дары Деве. Я легонько коснулась рукой ее пальцев. Одари, и к тебе вернется. Та, что печется о благе, стояла слева, как и сестра, вытянув руку, только правую, и перевернув ее ладонью вниз. Радетельница, заступница, дающая благословение. Незримая помощница всех трудяг, мастеровых, учеников – всех, кто просит удачи в деле. У ее ног горело не менее дюжины свечей и лежала высохшая роза. Я преклонила колено так, чтобы ее ладонь коснулась головы. Благослови и направь. Но сегодня… сегодня мне нужна была та, что стояла в центре. Та, что звалась Искупительницей. Не девушка, как ее улыбающиеся сестры, а женщина с покрытой головой, чуть строгим взглядом и укоризненной улыбкой. Она протягивала людям две руки. Всегда только две. Она помогала искупить вину, отпускала грехи, прощала и наказывала. Я задела плошку, в которой плавало сразу несколько плоских, как краюхи хлеба, свечей. Одна из них была розовой, две черными, три зелеными. Цвет желаний, цвет прошений. Искупить можно все. Или выкупить. Надо только очень захотеть. Я вложила свои ладони в ее, посмотрела в строгие глаза, и слова вдруг полились сами: – Спаси их. Спаси и назначь за их жизни любую цену. Я расплачусь. Пламя мигнуло, в часовне стояла все та же удушающая духота. Девы молчали. Они всегда молчат, и мои слова были всего лишь данью отчаянию. Когда исчезает последняя надежда, остается только обратиться к богиням. – Возьми меня вместо них. Порыв ледяного воздуха коснулся ног и пощекотал щиколотки. Ничего. Хотя я и не ждала. Вернее, вру, ждала, как ждет спасения умирающий от ветреной коросты. Ждала чуда и вместе с тем знала, что его не произойдет. Я верила и не верила в Дев. Я верила, что они создали Эру, верила, что они раскололи ее пополам. Но я не верила, что им есть до нас хоть какое-то дело. Богини ушли. Давно. И вряд ли вернутся. – Возьми магию, деньги, все что угодно. Спаси отца и брата, и я сделаю все. – Я закрыла глаза. – Только скажи, чего ты хочешь. Даже выйду замуж за графа Хоторна и ни словом, ни делом не упрекну его… Не знаю, почему я это сказала, наверное, в тот миг это обещание казалось мне самым страшным. Холод исчез, ладони кольнуло теплом, и на миг мне показалось, что пальцы статуи дрогнули и обхватили мои. Теплые пальцы, словно руки держал живой человек, а не… Я распахнула глаза. Дева смотрела прямо на меня. Хлопнула входная дверь, я вырвала, на самом деле вырвала ладони из медных пальцев и отскочила назад, все-таки опрокинув несколько свечей и, кажется, растоптав высохший цветок, что принесли в дар ее сестре. Мне не дали упасть. Старая жрица Грэ придержала меня за локоть рукой, затянутой в нитяную перчатку, помогая сохранить равновесие. Я перевернула ладони. В центре каждой из них стояло три коричневых, словно нарисованных хной, точки. – Твой выкуп принят, – проговорила старуха, которую я помнила с детства.