При слове «полиция» голубые глаза женщины распахнулись еще шире, и в них появился испуг. Но поняв, что причина появления представителя закона вполне уважительная, она успокоилась и прошептала: — Сейчас нельзя. Нужно подождать, когда закончится репетиция. Но деятельному полковнику вовсе не улыбалась перспектива неопределенное время просто сидеть и ждать. Минут через пять конспиративного перешептывания он выяснил, что его собеседницу зовут Серафима Юрьевна и она — помреж бывшего худрука. — Тогда, может быть, мы поговорим с вами, — прошептал Лев. — В общем-то эти опросы — больше формальность. Если вы постоянно работаете с Борисом Петровичем, думаю, и вы сможете ответить на эти несколько простых вопросов. И тогда, возможно, мне и незачем будет его беспокоить. — Хорошо, идемте. На цыпочках и зачем-то пригибаясь, Серафима Юрьевна вышла из зрительного зала. Следуя за ней, Лев понял, что она ведет его уже знакомым путем к гримеркам. По всей видимости, эти небольшие кабинетики были излюбленным местом для бесед и откровений, и, когда возникала необходимость «поговорить», всех инстинктивно тянуло именно сюда. В глубине души Гуров был очень доволен, что дело повернулось именно так. Пичугина он уж включил в список потенциальных подозреваемых, поэтому личная беседа с ним могла представлять некоторый риск в плане преждевременного «раскрытия карт», тогда как общение с Серафимой Юрьевной полностью снимало подобные беспокойства. К тому же в плане информативности оно могло оказаться даже более полезным, чем общение с самим Пичугиным. Самому «обиженному» часто бывает неловко расписывать свои обиды во всех красках. А человеку постороннему не только гораздо проще рассказать о том, как сильно кого-то обидели, но и привести разные красочные подробности, которые сам про себя никто никогда не расскажет. Наблюдая, как трепетно оберегает Серафима Юрьевна покой бывшего худрука, Гуров предвидел весьма интересную и содержательную беседу. На сей раз ему самому пришлось устраиваться на диване, поскольку Серафима Юрьевна сразу же прошла к стулу, стоявшему возле туалетного столика. Гримерка была не та, в которой вчера беседовали они с Голубковым, но мебель и обстановка были очень похожи. Повидав на своем веку много разных людей, Лев знал, что такие женщины, как Серафима Юрьевна, не любят недоговоренностей. Поэтому, прежде чем устроиться на диване, он вытащил удостоверение и, развернув его, вежливо представился: — Полковник Гуров, Главное управление МВД. Серафима Юрьевна пробежала глазами скупые строчки, и по выражению ее лица можно было заключить, что статусом явившегося к ней «уполномоченного» она вполне довольна и отвечать на его вопросы не откажется. — У меня, собственно, вопросов немного, — как бы читая ее мысли, проговорил Гуров. — Необходимо лишь уточнить несколько деталей. Если я правильно понял, в тот вечер Руслан Бойцов ужинал с коллегами в ресторане. Вы не в курсе, в подобных застольях он участвовал часто или это был единичный случай? О «частоте» застолий в «Ковчеге», которая уже довольно подробно была ему известна, он спросил лишь с одной целью — спровоцировать Серафиму Юрьевну на развернутый и эмоциональный ответ. Она мгновенно изменилась в лице, покрылась красными пятнами, казалось, что ее голубые глаза мечут искры, и от наплыва чувств даже не сразу смогла заговорить, первые несколько секунд только заглатывала открытым ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Да вы… Да они… Да вы знаете, вообще… Лев инстинктивно начал искать глазами графин с водой, но Серафима Юрьевна быстро справилась с волнением, и ее буквально прорвало: — Да они, можно сказать, не вылезали оттуда, из этого ресторана! Можно сказать, дневали и ночевали там! Единичный случай! Это если бы они не сходили туда ни разу за целый день, вот это действительно был бы единичный случай. Только не знаю, что это должна быть за причина, чтобы прервался их вечный праздник. Вот и допраздновались. Поделом! — Она вдруг опомнилась, испуганно взглянула на полковника и растерянно забормотала: — Ну, то есть я хотела сказать… Это, конечно, очень неприятно, что так все случилось. Убийство и прочее там. Вы не подумайте, я не злорадствую. Мне тоже жалко его, Руслана. Но все-таки как он себя вел, это… это просто ни в какие рамки не лезло. — Что вы имеете в виду? Руслан плохо обращался с коллегами? Серафима Юрьевна на минуту задумалась и потом, будто набравшись храбрости, выпалила: — Карьерист он был, вот что! Хамелеон хитрый, нос по ветру. Когда Борис Петрович в силе был, знаете, как он лебезил перед ним? Пылинки готов был сдувать. А как нового худрука назначили, так и узнавать перестал. Обрадовался, что тот — такой же безбашенный. Родственную душу нашел. Да мало того, что замечать перестал, как на пустое место смотрел, он еще при каждом удобном случае пакость какую-нибудь норовил сделать. — Можете привести примеры? — Да каких вам еще примеров! Ни дня не проходило, чтобы он Борису Петровичу колкость какую-нибудь не сказал. И постановки-то у него сплошь и рядом — «хлам устаревший», и сам-то он «Станиславский». И еще физиономию такую состроит противную, глаза бы не глядели! Делает вид, что вроде бы в похвалу так называет, а у самого глазки подлые, издевательские. Как только Борис Петрович все это терпел! Слушая прочувствованный рассказ собеседницы, Лев подумал, что, возможно, такое отношение к бывшему худруку возникло не на пустом месте. Может быть, этот Борис Петрович культивировал в отношении собственной персоны подобострастие, а кому же понравится все время «лебезить»? Вот и решил Бойцов при первой же представившейся возможности отыграться, рассчитаться за все прошедшие «радости». В подобных случаях «вежливость», как правило, бывает взаимной. — …сколько этих грантов, сколько деньжищ на театр выделяется, а Борису Петровичу хоть бы жалкая премия перепала, — продолжала между тем Серафима Юрьевна. — Все на балы да на рестораны уходит. Но ладно бы деньги, Борис Петрович — человек старой школы, он за большими гонорарами не гонится. Работать спокойно дайте, больше ему ничего и не нужно. Так нет! И сюда влез. И тут начал палки в колеса вставлять. — Неужели Бойцов мог повлиять даже на творческий процесс? — удивленно поднял брови Гуров. — Напрямую, конечно, не мог, — слегка поумерила пыл Серафима Юрьевна. — Но если выпадал случай напакостить, никогда его не упускал. Да что далеко ходить за примерами. Буквально вот недавно было у нас тут… происшествие. — В самом деле? — навострил уши Лев. — Да, — твердо произнесла Серафима Юрьевна. — А что скрывать? Все уже знают. Новый-то наш, Берестов этот, задумал очередной спектакль ставить. Не знаю, как это у него там вышло, но вдруг решил он на главную роль профессионального актера позвать. С образованием. — А что, обычно у него в спектаклях играют непрофессионалы? — поинтересовался Гуров, уловив сарказм в интонациях собеседницы. — Да как вам сказать… Бывало по-всякому, конечно. Но то, что наш Виталий Сергеевич любит эксперименты ставить, это ни для кого не новость. Всем известно. То музыкантов этих своих вместо актеров играть заставит, то вообще неизвестно кого. Типажи, видите ли, характерные, очень понравились ему. Дело хозяйское, мы не вмешиваемся… А тут как-то вдруг решил пригласить профессионального актера. Некоторые даже удивились. Но не в том суть. Парень этот, Стася, — племянник Бориса Петровича. Корнилин Стас, сестры его младшей сын. Способный, талантливый мальчик, Щукинское оканчивает. Вы только не подумайте, что там протекция какая-то была или что, — как будто испугавшись чего-то, проговорила Серафима Юрьевна, — Нет, ни в коем случае. У Бориса Петровича совсем другие принципы. Он, собственно, даже и не знал… пока этот негодяй не влез в дело, которое его совершенно не касается. — Бойцов узнал, что Берестов собирается взять на роль в спектакле племянника Пичугина, и захотел этому помешать? — проявил догадливость Гуров. — На главную роль, прошу вас заметить. У мальчика, можно сказать, все жизненные планы с этой ролью были связаны. Такой трамплин прямо перед самым выпуском. Это… это ведь не каждому выпадает такая удача. Ну и что же выдумаете? — Бойцов все испортил? — Конечно! Уж не знаю, чего он там Берестову наговорил, но тот Стасю прогнал, а взял чудака какого-то. Вроде бы тоже оттуда, но… уж не знаю. Наверное, Бойцов порекомендовал. Тем временем Гуров мысленно оценивал, насколько подобная ситуация могла обидеть парня из Щукинского или самого Пичугина, как любящего дядю. Выходило, что на полноценный мотив убийства она все равно как-то не тянула. «Если бы каждый, кого обошли ролью, стал бы кидаться с ножом на обидчика… да у нас бы все улицы трупами режиссеров завалены были. Хотя, конечно, немаловажное значение имеют и обстоятельства, атмосфера, так сказать, в которой это все происходило. Давняя вражда Бойцова и Пичугина, амбиции юного дарования… Иногда одним язвительным замечанием так можно ранить, что никакое убийство не покажется слишком жестокой местью. Пожалуй, не мешает все это поподробнее прояснить». — А вы не знаете, случайно, где живет Стас? — спросил он. — Я хотел бы с ним поговорить. — Где живет, не знаю, но знаю, что часто бывает в кафе. Там же, недалеко от училища. «Синкопа» называется. Это мне Борис Петрович рассказывал. Он даже сам туда пару раз наведывался. Чтобы, так сказать, быть в курсе последних течений. Вы не думайте, что он у нас ретроград. Он очень внимательно за всеми тенденциями следит. А в кафе этом всегда молодежь тусуется, всегда можно узнать, что сейчас, так сказать, актуально. Вот он и заходил. Только не очень понравилось. Шумно, говорит, все галдят вразнобой, ничего не поймешь. — Вот, значит, как, — глубокомысленно произнес Гуров. — Что ж, у каждого свой вкус. А этот спектакль, в который Стаса чуть было не взяли на главную роль, как он назывался? — «Турандот». Причем, заметьте, Турандот — это мужчина. А? Каково? Все с ног на голову перевернули. Совсем, совсем уже ничего не остается от славных былых традиций. Умирает театр. Куда мы катимся?.. Не успела Серафима Юрьевна договорить свою ностальгическую сентенцию, как из коридора послышались возмущенные голоса. — Нет, это просто уже ни в какие ворота не лезет! — раздалось за дверью гримерной. — Наглость в последней степени! — Да, если бы сейчас репетировал Берестов, с ним бы так поступить не посмели. Просто зла не хватает на этих… Дверь распахнулась, и в гримерку широким нервным шагом вошла высокая дама в длинном платье, какие носили дворянки на излете XIX века, и в буклях. — А, Симочка, вот ты где! — увидев сидящую на стуле Серафиму Юрьевну, проговорила она. — А мы удивляемся, где же наша защитница… Тут взгляд ее переместился на диван, с которого вежливо приподнялся полковник, чтобы поприветствовать даму. — А, ты не одна… Вы, кажется, беседовали… мы, наверное, помешали… — Свинство, настоящее свинство! — вновь донеслось из коридора, и в дверном проеме показалась еще одна дама в сценическом костюме. — Постой, Инга, — остановила ее дама в буклях. — Мы здесь некстати. Видишь, люди общаются. — Ничего, ничего, Лидочка, мы уже почти закончили, — поспешила успокоить актрис Серафима Юрьевна. — Мы ведь закончили, правда? — вопросительно взглянула она на Гурова. — Да… в целом… — А что случилось, девочки? Почему вы так расстроены? И репетиция… Вы что, уже закончили? Кажется, времени еще… — Помощница режиссера взглянула на часы, а затем перевела вопросительны взгляд на даму в буклях. — Ах, Симочка, ты не представляешь себе… просто немыслимо, что они творят! Никакого уважения! Не обращая внимания на присутствие полковника, дамы начали эмоциональный обмен мнениями, и вскоре Гуров понял, чем были вызваны их возмущенные возгласы. Оказалось, что в то время, когда он беседовал с Серафимой Юрьевной, в театр привезли гроб с телом Бойцова. Его поместили в фойе и, хотя оно находилось довольно далеко от зрительного зала, Пичугина попросили закончить репетицию, объяснив это трагичностью момента. Его приверженцы сразу же увидели в этом очередное ущемление, и возмущению вернувшихся в гримерку дам не было предела. — Как будто мы не люди, а… люди второго сорта, — возмущалась дама в буклях. — Вот именно, — вторила ей коллега. — Обращаются просто по-свински. Посмотрела бы я, как бы они посмели «попросить» Берестова или хоть того же Голубкова. — Голубкова? — тут же ухватился за слово Гуров. — Это тот, что ставит перформансы? Что, он тоже здесь в «фаворитах»? — Еще в каких! — подхватила Серафима Юрьевна. — Так все вместе и ходили, Берестов, Бойцов и Голубков этот. И в рестораны, и всюду. Троица неразлучная. Где только деньги на все брали! — А ты в ведомость посмотри, Симочка, — с горечью произнесла дама в буклях. — Какие у них зарплаты и какие у нас. — Да уж, не сравнить. Каждому… встречному-поперечному — премии и зарплаты немереные, а тем, кто всю жизнь в театре проработал, можно сказать, у истоков стоял, тем — кукиш с маслом. Невнимательно слушая этот эмоциональный обмен мнениями, Гуров думал о своем. Вот уже в который раз он слышал о «троице», в которую, кроме Берестова и Бойцова, входил еще Голубков. Причем, в отличие от Берестова, находившегося, так сказать, на самой вершине олимпа и уже по одному этому наверняка не захотевшего бы «мараться», Голубков подобными позиционными преимуществами не обладал. Он был обычным приглашенным режиссером, одним из многих, кого привлекал в качестве «свежих сил» Берестов. Правда, его постановки, по-видимому, пользовались гораздо большей популярностью, чем произведения предшественников, но, в сущности, это только способствовало достижению тех нехороших целей, которые преследовались при расходовании бюджетных средств. Спектакли были популярны, это давало повод вести переговоры о новых грантах, а новые гранты, соответственно, вели к новым «постановкам», очень многие из которых происходили только на бумаге. И как «режиссер» этих виртуальных постановок, Голубков не мог об этом не знать.