Вторник 15 декабря 1926 г. Отель «Харрогит-Хайдро», Харрогит, Англия – Столик на двоих, пожалуйста, – я слышу, как Арчи обращается к метрдотелю, невысокому человечку в костюме с иголочки, напоминающему моего Эркюля Пуаро, и тот переводит на меня вопросительный взгляд. За прошедшую неделю он привык, что я всегда ужинаю в одиночестве в компании книги или кроссворда, и сейчас его, похоже, смущает перемена в моих привычках. К другим постояльцам я, как правило, присоединяюсь лишь после ужина – сразиться на бильярде или поучаствовать в дружеском концерте за пианино. Я киваю в знак согласия. – Сюда, миссис Нил, – говорит он, и я вижу, как при звуке этого имени у Арчи напрягается спина. Но далеко пройти мы не успеваем. Стоило нам пересечь порог столовой, кремово-серовато-зеленого зала в строгом стиле с симпатичным стеклянным потолком, как я чувствую на локте чью-то руку. – У вас сегодня гость, миссис Нил. Как это мило! Это миссис Робсон, которой всегда есть дело до того, кто из постояльцев когда ушел и когда пришел. Только я открываю рот, чтобы ответить или объяснить, как она спрашивает: – То есть вы не сможете сегодня с нами сыграть? Ведь мы с нею и мистером Вулси договаривались о партии на бильярде. – Да, боюсь, сегодня не получится, – отвечаю я и поворачиваюсь, чтобы следовать за метрдотелем дальше. Но не тут-то было. – А ваш гость тоже из Южной Африки? – не унимается она. – Боюсь, нет. – Арчи бросает на меня взгляд. – Хорошего вечера, миссис Робсон. – Она понимает, наконец, намек и удаляется к своему ужину. Метрдотель подводит нас к столику в дальнем углу. Он стоит обособленно, в окружении колонн, лучшего места не придумаешь. Отсюда мне видно лобби, где Кенворд с Годдардом расположились в креслах, из которых можно наблюдать за входом в столовую. Я задаюсь вопросом, что они намереваются делать: собирать информацию или следить, чтобы кто-нибудь из нас не сбежал? – Изволите ли по бокалу вашего любимого красного вина, миссис Нил? – спрашивает метрдотель, когда я усаживаюсь на учтиво отодвинутый им стул с мягкой обивкой. – Да, пожалуйста, – отвечаю я в то время, как Арчи содрогается от имени. Официант разливает по нашим хрустальным бокалам гранатово-красное вино, мы молчим. Пока он хлопочет у нашего столика, я окидываю взглядом столовую и сидящих вокруг состоятельных мужчин и женщин, приехавших подлечиться на водах, – они увлечены собой и друг другом. Нужно следить, чтобы они и дальше оставались в этом состоянии, а не прислушивались к разговору, который нас сейчас ждет. Когда официант наконец уходит, я делаю большой глоток вина и собираюсь произнести заготовленную речь, но внезапно меня охватывает неуверенность или даже тоска. В привычной компании Арчи я вдруг почувствовала, как сильно я соскучилась по дочери. – Как там Розалинда? – спрашиваю я. – Она не в курсе, что произошло, – если не считать насмешек в школе, все более-менее в порядке. – Арчи отвечает с неожиданной теплотой. Но ведь он, в конце концов, всегда больше заботился о Розалинде, чем я, хотя разве не он запретил мне это? – Хвала богу! – Разумеется, богу. Не тебе же. – Теплота в его голосе вновь уступает место суровому холоду. Я чуть было не принимаюсь извиняться, но вовремя одергиваю себя. Мне нельзя скатываться в сентиментальность и в былые модели моего поведения с Арчи. Вместо этого я наполняю голос и сердце таким же льдом. И приступаю. – Ну что, прежде чем обсудить, как я исчезла, вернемся к вопросу о том, зачем я это сделала? Хотя, сказать по правде, оба эти вопроса неразрывно взаимосвязаны. Он ничего не отвечает, а лишь искоса на меня смотрит, и я продолжаю речь, которую многократно повторяла, уединившись в номере. Я шла к этому моменту гораздо, гораздо дольше, чем одиннадцать дней моего отсутствия, но сейчас мне надо собраться с духом и забыть о своих чувствах и о годах, когда я была деликатной женой Арчи. – Зачем же я исчезла? – спрашиваешь ты. Как я тебе уже говорила, это было неизбежно – ведь ты меня убил. Тебе, должно быть, это кажется ошибкой – вот же я, сижу напротив, цела и невредима. Но я имею в виду другое убийство – убийство моего подлинного я, той жизнерадостной, творческой души, с которой ты много лет назад познакомился в Агбрук-хаусе. Ты убивал ее потихоньку – днями, неделями, месяцами, годами нанося ей крошечные увечья, пока она не стала столь маленькой и слабой, что практически перестала существовать. Но где-то в глубине, в моих потайных уголках та личность продолжала цепляться за жизнь, пока ты не нанес ей последний беспощадный удар на дне рождения Розалинды в Эшфилде. – Ты несешь какую-то бессмыслицу, Агата. Может, твое здравомыслие пропало вместе с тобой? – горько усмехнулся он. Я пропускаю мимо ушей его язвительную реплику. – История этого убийства изложена в рукописи, которую я тебе прислала. Ты прочел ее? Он неохотно кивает. – Разве у меня был выбор? В письме ты угрожала катастрофическими последствиями, если я с ней не ознакомлюсь. И если не буду следовать инструкциям, как вести себя при твоем исчезновении. – Ну и прекрасно. Не буду спрашивать, понравилось ли, – я представляю, как тяжело читать о себе, если ты, конечно, достаточно способен к рефлексии, чтобы на этих страницах узнать собственную персону. Полагаю, мою рукопись можно назвать автобиографией, хотя нам с тобой известно, что в ней есть и доля вымысла. Но, разумеется, не в том, что касается тебя. Только не в этом. Хотя ты, скорее всего, по ходу чтения яростно не соглашался со своим портретом – никто не любит смотреть, как с неприглядной истины о нем срывают покрывало. По лицу Арчи я вижу, насколько тошнотворной показалась ему рукопись, но про себя отмечаю, что он не оспаривает то, как он выведен в ней. По крайней мере, пока. – В рукописи я полностью раскрыла себя – от девушки, какой я была, до женщины, жены и матери, которой стала, – и продемонстрировала, как постепенно росла твоя неприязнь к этой женщине. Как ты брезгливо ежился от моих чувств, как старался избежать моих эмоциональных разговоров, как отшатывался от моих прикосновений, как твои глаза стекленели от скуки при упоминании моих книг. И я показала тебе, как ты убивал части моей личности, которые были тебе противны, убивал одну за другой, пока от меня почти ничего не осталось. Самое главное – я принесла в жертву свои отношения с Розалиндой, поскольку ты не выносил конкуренции, когда речь шла о внимании к себе. Тут я не возлагаю всю вину на тебя, боже упаси. Мама учила меня, что ты и твои нужды всегда должны иметь приоритет, быть важнее моих нужд и нужд нашего ребенка. И я долгое время верила ей. – Вообрази мое удивление, когда идеальная жена, которую я из себя вылепила – идеальная, по крайней мере, по твоим собственным представлениям, – оказалась недостаточно хороша. Вообрази мое потрясение, когда я, отбросив все настоящее, что во мне было, и преобразив себя в совершенную, по твоим понятиям, женщину – если не считать веса, но тут я ничего не могла поделать, хоть ты и извел меня разговорами о похудении, – когда я после всего этого увидела, как ты с трудом меня переносишь. А теперь вообрази смертельный удар, который ты мне нанес, сообщив, что у тебя есть идиллическая спутница, и это отнюдь не я, а молоденькая, смазливая, кроткая, «приличная» женщина по имени Нэнси Нил. – Как видишь, ты убил ту, былую подлинную Агату ровно в том же смысле, в каком ты убил – как многие считали – Агату физическую. Твоя интрижка стала лишь завершающим ударом, а само убийство происходило постепенно, в течение долгих, долгих лет. – Агата, это бред. Чистый вымысел. Вроде твоих дурацких книжек. – Его голос спокоен, но по лицу видно, что он едва не лопается от ярости. – Разве? Ты изменился и захотел, чтобы с тобой был кто-то, подходящий к твоей новой ипостаси – самоуверенной и успешной. Когда стало ясно, что я этим человеком быть никак не могу – ведь я слишком хорошо знала все твои слабости, твои былые депрессии, всю твою биографию, – тебя потянуло к Нэнси. Ты решил стать ненадежным рассказчиком повести о самом себе, отредактировать свое прошлое и настоящее, чтобы они вписывались в историю, которую ты поведал самому себе и Нэнси. Но я не могу позволить тебе это сделать. Арчи не двигается, не спорит, даже почти не мигает. Находят ли мои слова отклик в его душе в том же смысле, в каком не нашла отклика моя рукопись? – Зачем? – вдруг выпаливает он. – Зачем ты все это устроила? Почему ты не могла просто мирно дать мне развод? Мою спокойную отстраненность начинает вытеснять гнев. – Ты вообще, Арчи, слушал меня? Ты слушал меня в ту пятницу, когда заявил, что уходишь? Разве ты не читал об этом на страницах моей рукописи? Если я позволю тебе поступить так, как ты хочешь – целиком вычеркнуть меня из твоей истории, полностью сломав меня саму и мои чувства, и при этом не понеся никакой ответственности за свои поступки и за свой роман с Нэнси, – если я это позволю, то никогда не смогу покинуть смертное ложе – уже как новый человек, ставший за последние месяцы сильнее, чем был. Ведь ты тем самым отнимешь не только мое истинное «я», но и мою репутацию и, самое главное, мою дочь. – Что за чертовщину ты несешь, Агата? Я никогда не настаивал на том, чтобы после развода забрать Розалинду, и к тому же законодательство о малолетних детях склоняется на сторону матери, которая получает опеку, пока ребенку не исполнится шестнадцать. Сомневаюсь, что смог бы добиться опеки при всем желании. – В его голосе я слышу раздражение и замешательство. Теперь моя очередь смеяться. Он сейчас нарочно прикидывается тупым, чтобы мне помешать, или в самом деле такой идиот? Как я могла души не чаять в этом эгоистичном, лишенном воображения педанте? Без этого человека, который якорем тянет меня вниз, мой разум, мое перо станут свободными, смогут воспарить. Но прежде я должна перерезать якорный канат, и сделать это можно лишь одним способом. – Ты ничего не понимаешь, Арчи, как бы я ни старалась тебя просветить. Я говорю не о юридической потере дочери, а об эмоциональной, которая и без того уже состоялась по твоей вине – ты настаивал, что главную роль в моей жизни должна играть не она, а ты, я же, как идиотка, слушалась. Позволь я, чтобы при нашем разводе не фигурировала твоя измена с Нэнси – ведь, как мы оба знаем, Закон о бракоразводных процессах требует наличия супружеской измены в той или иной форме, – и тогда в глазах Розалинды и всего остального мира виновной окажусь я. Учитывая ее отношение к тебе, я лишилась бы ее навеки. Я и так уже слишком многое тебе уступила, но Розалинду не уступлю. И чтобы этого избежать, мне было нужно, чтобы каждая живая душа знала: источник всех бед – это ты, в то время как я сделала все возможное, лишь бы спасти наш брак и нашу семью. – Значит, именно для этого ты устроила свое шоу с исчезновением? – Слушай ты меня внимательнее, то понял бы, что не только для этого. Но – да, мне пришлось тщательно проработать инсценировку: чтобы причины исчезновения выглядели зловещими, а мое местоположение оставалось тайной. И к тому же все выстроено так, чтобы ты оказался замешан, и по самые уши, и чтобы в ходе следствия вскрылась твоя связь на стороне. Ведь сам бы ты ни за что ни в чем не признался. Наша раздельная жизнь ни для кого не должна была оставаться секретом, и в последние месяцы, готовя свое исчезновение, я об этом позаботилась: и друзья, и родные, и прислуга – все знали, что из-за наших размолвок ты ночуешь в городе, а не в Стайлзе. Те редкие случаи, когда мы все же собирались вместе, можно назвать в лучшем случае неловкими. Я исчезла в тот день, когда между нами произошла самая громкая ссора, – ты отказывался провести уик-энд со мной, а вместо этого собирался в гости к Джеймсам вместе с Нэнси, – и свидетелями этой сцены стали несколько человек. Мой «Моррис Каули» обнаружили на рассвете, на другой день после того скандала – фары горели, чтобы прохожие издалека заметили машину в безлюдном месте. Прибывшая полиция увидела, что она стоит на самом краю обрыва и только благодаря густому кустарнику не рухнула вниз. Мало того: брошенную машину с вещами для поездки в Йоркшир, которую я надеялась совершить с тобой, нашли у Сайлент-Пула, печально известного историями о самоубийствах. Но меня нигде поблизости отыскать не удалось, а улики, которые я щедро разбросала для тебя и для полиции – шуба, оставленная на заднем сиденье несмотря на ночные заморозки, там же – собранная дорожная сумка при том, что поездка отменена; машина, балансирующая на обрыве, но нигде – ни меня самой, ни моего тела; адресованное твоему брату странное письмо, из которого выплыла тень некоего неясного недомогания; поздний звонок, за которым, как могло показаться, и последовало мое исчезновение, а на деле это был лишь контрольный звонок от Шарлотты, – все эти зацепки делали ситуацию открытой для самых разных толкований. Как по-твоему, сколько времени потребовалось полиции, чтобы соединить все точки в линию, ведущую к тебе? А от тебя – к Нэнси. И сколько, по-твоему, времени было им нужно, чтобы заштриховать незакрашенные области на рисунке, изображающем не то убийство, не то самоубийство, но явно с твоим участием хоть в том, хоть в другом случае? Арчи, скрестив руки на груди и самодовольно улыбаясь во весь рот, откидывается на спинку кресла. – Ты считаешь себя такой умной, Агата, но забываешь одну важную вещь. Тебе больше нечем на меня давить. Ты нашлась. Ни с того ни с сего в моем сознании вдруг промелькнул образ Реджи Льюси. Насколько иначе сложилась бы моя жизнь, выйди я замуж не за Арчи, а за этого доброго человека. Я бы ни за что не оказалась там, где я сейчас. Но и не стала бы той сильной, талантливой женщиной, которой стала. Любая слабость сейчас непозволительна, так что я гоню мысли о Реджи прочь. Беру себя в руки и улыбаюсь Арчи в ответ. – Ты забыл, что я небесталанна в части запутанных детективных сюжетов. Ты же не думал, будто эту скромную рукопись я прислала тебе исключительно в назидательных целях? Или чтобы пробудить в тебе сочувствие? Нет, Арчи, ее главная цель – совсем в ином. Это – копия документа, который получат Кенворд и Годдард, если ты и дальше не будешь следовать моим инструкциям до последней запятой. А иначе она станет уликой в другом уголовном деле. – Ты блефуешь, Агата. Единственное преступление, о котором идет речь, – твое якобы убийство, но ситуация разрешилась: ты очень даже живая и здоровая сидишь здесь, в «Харрогит-Хайдро». Так что, если ты мне позволишь… – он приподнимается с кресла, словно собирается уйти. – Задумайся, Арчи. Задумайся об истории, рассказанной в рукописи. Задумайся о своем образе, который она создает. Арчи нехотя садится на место. Он знает, что должен послушаться, но непокорная искра продолжает сверкать в его глазах. Надеюсь, сейчас я притушу эту искру навсегда. – Холодное равнодушие к смерти моей матери, – продолжаю я. – Роман на стороне и сухой деловитый тон, которым ты заявил, что уходишь от семьи. Причиненный ущерб моему здоровью. Угрозы на балконе в Пиренеях. Насилие за завтраком в последний день. – Но все эти пункты – ложь, Агата! – закипает он. – Неужели? Признаю, в рукописи есть некоторое преувеличение по поводу угроз в Пиренеях и за завтраком, и еще я присочинила, что якобы все это время стремилась остаться твоей женой; ну и в описании моего душевного состояния за последним, пятничным ужином тоже есть доля вымысла. А так – если вымысел и есть, то лишь в том, что некоторые детали опущены. По понятным причинам я не стала упоминать, как все эти месяцы планировала свое исчезновение. Для подготовки почвы потребовалось терпение и время – и, признаться, некоторое актерское мастерство при общении с тобой, – но не могла же я поделиться этим в рукописи! – говорю я, усмехнувшись. – Еще я не стала описывать некоторые чувства, связанные с материнством, – мое двойственное отношение к Розалинде из-за созданной тобой дистанции между нами или раздражение, которое я порой испытывала, когда ее потребности мешали моей работе. Это я тоже, разумеется, опустила, поскольку мне нужно было подать себя в выгодном свете. То же касается моего образа как литератора. В рукописи я изобразила, будто пишу книги в первую очередь ради финансового благополучия семьи, и это так, но лишь отчасти. Главным образом я пишу, потому что обожаю создавать миры и придумывать загадки, и я дико хочу в этом преуспеть. Но в устах женщины слово «амбиции» звучит как ругательство, решительно неподобающее леди. Соответственно, эту подробность тоже пришлось оставить за скобками. В глазах Арчи начинает теплиться огонек понимания – он приходит на смену сполохам протеста. Неужели до него наконец дошло? Я делаю паузу, чтобы дать ему пространство для комментариев, но он молчит. Мне необходимо убедиться, что он как следует постиг смысл моих слов, а для этого придется сформулировать свою идею более однозначно, чем хотелось бы. – С какой стороны ни глянь, рукопись – это, в сущности, история моей жизни, которой я при необходимости поделюсь с полицией. В их руках она станет уликой в деле о покушении на убийство, имевшем место тем вечером у Сайлент-Пула после того, как ты своим звонком пытался меня туда заманить. Мне чудом удалось спастись, но пришлось укрыться в «Харрогит-Хайдро». – Что? Покушение? Укрыться? Я не стану этого терпеть, Агата, – заявляет Арчи, вскочив на ноги. – Ты дашь мне развод, а я тем временем разоблачу тебя перед всем миром. – Вставая, он резко отталкивает кресло, и оно с грохотом опрокидывается. Все сидящие в столовой с тревогой глядят в нашу сторону, и я вижу, как Кенворд с Годдардом покидают свои предусмотрительно дислоцированные места и направляются к нам. Интересно, что они собираются делать – защищать меня от Арчи или наоборот? Глава 5 Вторник 15 декабря 1926 г. Отель «Харрогит-Хайдро», Харрогит, Англия