Ося зарычал. Полицейский еще немного попятился и проговорил неуверенно: — Возьмите его… как это… на поводок. У меня с собаками, честно говоря, отношения не очень… — Странно, — проговорила я насмешливо. — А я думала, что полицейские работают с собаками. — Ну, это специальная служба… кинологи… те действительно с собаками… — А вы, значит, с собаками не очень… — проговорила я насмешливо. Узнав, что у этого бравого полицейского есть такая слабость, я как-то приободрилась. Теперь я держалась с ним гораздо увереннее и даже стала над ним легонько подшучивать. — Значит, поговорить с ним вам не удастся. А мы сказали все, что могли, так что извините, больше ничем вам помочь не можем… — вступил тут Василий. — Да, я вижу… — И полицейский пошел к калитке, оглядываясь на Оську, который сидел возле меня с самым невинным видом. Ну, просто не собака, а ангел небесный! Тут полицейский вспомнил, что едва не забыл посмотреть наши паспорта, и долго изучал не мой, а Василия. Я предлагала еще показать ему Оськин паспорт, но он отказался. И хорошо сделал, потому что хоть Оська и породистый, как сказали в свое время в ветклинике, но паспорта никакого у него нет. Ну, сойдет, может, сертификат прививок… Только уже возле самой калитки полицейский снова остановился и проговорил, смотря на меня как-то странно: — Но если вы что-нибудь вспомните… что-нибудь, что может помочь следствию, вы мне, пожалуйста, позвоните. — Я бы позвонила, но вряд ли это получится. — Почему? — Потому что у меня нет номера вашего телефона. — Ах да, извините, совсем забыл… — Он явно неохотно вернулся, стараясь держаться подальше от Оськи, и протянул мне визитку с номером телефона и фамилией — капитан Кокушкин. Имени на этой визитке не было, не говоря уже об отчестве. Проводив полицейского взглядом, я задумалась над своим собственным поведением. Вот почему я ничего ему не рассказала? Не рассказала, как проснулась ночью от странных звуков, как вышла из комнаты и увидела в окне полную багровую луну, заливавшую весь дом фантастическим светом, а на полу перед окном — своего хозяина Василия, который… а что он, собственно, делал? Бормотал какие-то странные заклинания, глядя на эту самую луну… только что не выл на нее, как волк… Очень странно, конечно, но не более того… Да и вообще, было ли это на самом деле или приснилось мне? Подтвердить это может только Оська, а он у меня не очень разговорчивый… Так наговоришь на невиновного человека, бросишь на него тень подозрения — а он ни сном ни духом… А Василий, между прочим, выручил меня, назвал своей то ли двоюродной, то ли троюродной сестрой, тем самым избавив от необходимости объяснять, что я здесь делаю и зачем вообще приехала в Петербург… Тут я решила больше не думать на эту тему. Что сказала, то сказала, и хватит об этом. Вот только одно… Внезапно я вспомнила сапоги Василия, которые видела под лестницей. Сапоги, измазанные красной глиной. Точно такая же глина была на сапогах женщины-эксперта, которая села в автобус неподалеку от места преступления… Значит, такая глина была и на самом месте преступления. А это значит… да ничего это не значит, то есть этому может быть десять разных объяснений. Все же я решила еще раз взглянуть на злополучные сапоги. Я вошла в сени и заглянула в закуток под лестницей, где стояли те самые сапоги… Но теперь никаких сапог там не было, ни грязных, ни чистых. Там были только стоптанные домашние тапки без задников. И тут я вспомнила о котлетах. Все прочие мысли вылетели у меня из головы. Котлеты не сгорели только потому, что я неправильно включила плиту, — оказалось, нужно было еще кран под столом повернуть. — Садитесь ужинать, — сказала я Василию, — пока картошка горячая. Как раз разогрелись котлеты, и я выставила еще банку соленых огурцов, которую дала мне бабуся, когда я забирала Оську. Возьми, сказала, передай Васе. Разложив все это красиво на столе, я забеспокоилась, что не хватает в натюрморте только спиртного, а мне это совсем не нужно. Но хозяин мой оказался непьющим — во всяком случае, ничего не сказал, молча съел все, что я положила, и поблагодарил вежливо. Хотел было уйти, но я накрыла стол к чаю и выставила три вида печенья и вафли. Потому что я твердо знаю: не родился еще на свете такой мужчина, который не любит сладкое. Они, конечно, притворяются, говорят, что в рот его не берут, но если мужчина не пьет, то обязательно ест сладкое. Причем много. Василий, разумеется, не удержался и снова сел за стол. И на второй чашке чая я решила кое о чем спросить. — Что, ты и правда спал всю ночь? — Я решила, что совместная трапеза сближает и мы вполне можем перейти на «ты». — Разумеется, — он пожал плечами, — я крепко сплю. Я поскорее отвернулась, потому что вспомнила, как он сидел ночью на полу и что-то бормотал. Может быть, он лунатик? Или мне все это приснилось? Да, но сапоги, я ведь видела сегодня его сапоги, измазанные глиной… И вообще, что он за человек, почему живет один и на что, собственно, живет? Да, очень бы хотелось узнать. Но если я стану задавать ему такие вопросы, он, во‐первых, не ответит, а во‐вторых, вполне может указать мне на дверь. И что я тогда буду делать, куда подамся? Тут я сообразила, что Оська этому Василию доверяет, вон как к нему ластится, сидит рядом и голову ему на колени положил. Значит, и я должна Василию доверять. Тем более что мне больше ничего не остается. И хватит думать об убийстве, у меня своих дел полно, мне нужно завтра в Петербург ехать. Утром я встала рано, чтобы выгулять Оську. Однако не нашла его рядом со мной в комнате. Каково же было мое удивление, когда я застала обоих — соседа и собственную собаку — на участке. Сосед чинил калитку, чтобы она не скрипела и не распахивалась, Оська же вертелся рядом и помогал. То есть имел такой же вид, какой бывает у мальчишки, что помогает отцу в гараже. — Доброе утро! — сказал Василий, поднимая на меня глаза. — Вот, забор починю и калитку заодно, чтобы собака не выскочила. Мало ли тебе куда-то уйти нужно будет, так, чтобы дома его не запирать, пускай по участку погуляет. Вот как, это он мне ненавязчиво так намекает, что не дело собаку в доме держать. И то сказать, если Оську надолго в доме одного оставить, он может и нахулиганить. Уж сколько со свекровью было по этому поводу скандалов. Но если погода ухудшится… — А если дождь пойдет, можно вот под навес пойти… — Василий указал мне сарай, где под навесом было досками отгорожено пространство и положены туда старые, но чистые мешки. Это значит, он приготовил Оське лежбище… Я умилилась и посмотрела на Василия с нежностью, но он этого не заметил, поскольку занят был калиткой. По этому поводу я почувствовала себя обязанной кормить своего хозяина как можно лучше. А то вид у него не блестящий, запущенный какой-то и недокормленный. Ну понятно, какой еще может быть вид у одинокого мужчины? Значит, прежде всего необходим калорийный завтрак, а на обед обязательно суп. Это свекровь так говорила, что мужчина без супа существовать не может. Тогда я с ней не спорила (надеюсь, вы уже поняли, что спорить с моей свекровью — себе дороже обойдется), а теперь думаю, что где-то она и права… Вчера я купила курицу, морковка и картошка найдутся стало быть, куриный суп. Густой, сытный, чтобы сразу и первое и второе. Да, но вермишель… вермишели, разумеется, в буфете у Василия не было. И я решила сбегать в магазин, пока они заканчивают работу. Уж вермишель-то у Нюши-продавщицы обязательно найдется, не деликатес какой-то. Итак, я забежала в дом, чтобы накинуть куртку и взять кошелек, и, проходя к себе, заметила, что дверь в ту самую комнату, куда Василий строго-настрого запретил мне входить, чуть приоткрыта. Вот вы мне скажите, какая женщина на моем месте преодолела бы искушение и не заглянула туда? Вот если бы хозяин мне ничего не запрещал, то я прошла бы мимо, а так… В общем, я выглянула в окно, убедилась, что Василий занят калиткой, и осторожно протиснулась в комнату, стараясь не распахивать дверь шире. Как уже говорила, я — девушка стройная, так что пролезла в ту самую щель. И остановилась на пороге в полном удивлении, потому что в комнате не было ничего, что нужно было бы скрывать от посторонних глаз. Точнее сказать, в комнате вообще не было ничего. Только простой стол, не покрытый скатертью, два старых венских… как называла бабушка такие стулья с гнутыми ножками и круглой спинкой, а также печка — высокая, круглая, с красивой чугунной дверцей. Стоя на пороге, я оглядела комнату — и ничего не нашла. Не было натянуто лески перед дверью, не рассыпана зола, чтобы определить, входил ли кто в комнату, — словом, не было в комнате никаких секретов, которые описаны в сказке «Синяя Борода». Известно же, что хозяин замка наказал смертью шесть жен, а седьмая обошла все его ловушки, потому что была хитра и наблюдательна, потому и спаслась. Но в данном случае я не нашла никаких ловушек и отнесла запрет Василия на посещение этой комнаты к его многочисленным странностям. Мне хозяина выбирать не приходится, нужно принимать его, какой есть. Я пожала плечами, еще раз оглядев комнату, и пошла за курткой. Оська даже головы не повернул, когда я уходила, — так был увлечен работой Василия. Предатель какой! Я открыла дверь магазина. При этом дверь издала удивительно резкий, истеричный визг, так что я вздрогнула. В магазине было людно. Видимо, этот магазин играл в нашем поселке кроме роли собственно магазина еще и роль поселкового клуба, места, где можно обменяться информацией. Когда я вошла, покупательницы о чем-то оживленно разговаривали, но при моем появлении на мгновение установилась настороженная, недоверчивая тишина. Меня внимательно оглядели. Я поздоровалась со всеми разом — наверное, так здесь принято, — и кое-кто мне ответил. Я встала в очередь к прилавку, и прерванный разговор вскоре восстановился. Поселковые дамы обсуждали некую Зинку, которая завела себе нового хахаля. — И ведь каждый раз заводит все моложе и моложе! — возмущалась тетка с волосами, выкрашенными в странный, несуществующий в природе оттенок каштанового. — Генка был на десять лет ее моложе, а этот-то, Константин, уже на целых пятнадцать! — А тебе завидно, Валентина? — веско проговорила уже знакомая мне Марья Гавриловна. — Да было бы чему завидовать! — фыркнула Валентина, но при этом заметно покраснела. — Вы этого Константина видели? Это же не мужик, а одно недоразумение! Метр с кепкой! Такого макарониной разваренной перешибешь! — Тем более, что же ты так на его счет волнуешься?