Вечером, под треск поленьев и тихое урчание Теодора, за бутылочкой французского «шабли» Грета предалась воспоминаниям. Она оказалась прекрасным рассказчиком. Сильва – благодарным слушателем. Начала Генриетта фон дер Сакс с Лоэнгрина, а закончила… Впрочем, повествование свое она так и не завершила этим вечером. На следующий день Сильва услышал также много интересного. – Небось сгораешь от нетерпения, племянник? – Сгораю. Горю. Вот как эти дровишки… Грета подняла пустой бокал, кивнув на бутылку. Сильва тут же наполнил ее и свой бокалы и приготовился слушать. Кот взобрался на кресло рядом с ним, растянулся на спине, подставив брюшко теплу, исходящему от камина. – «Лоэнгрин» этот достался мне от мужа. Сначала картина висела в его кабинете, а потом… – Грета вдруг замолчала, бросив удивленный взгляд на Сильву. – Что? – спросил он растерянно: ее взгляд, внезапное молчание и удивление были ему непонятны. Интригующе непонятны. – А ведь это твой отец помог мне поменять картины. – Отец? – Да. – Поменять? Как это, поменять? – Ну, поменять местами… Одну на другую. Портрет Карла на Лоэнгрина. – Грета, честно, я не понимаю. – Портрет Карла находился в комнате, где ты спишь. Это была его любимая комната: с видом на альпийские предгорья. Здесь он провел последние дни. После его ухода я несколько лет ничего не меняла в доме. А в тот день, когда приехал твой отец… – сказала она и прикрыла глаза, вероятно, вспоминала тот день. – Он был такой большой, Вольф. Большой русский медведь… Мы разговаривали, и я показала ему портрет Карла. А потом, сама не знаю почему, попросила его перенести портрет в кабинет. А Лоэнгрин… Он тогда находился в кабинете… Карлу нравилась эта картина. К тому же она досталась ему по наследству… Она снова задумалась на какое-то мгновенье. Сильва не мешал, не торопил с рассказом. – Вольф сказал, что нужно их поменять местами, потому что две несхожие по жанру картины, да еще с такими массивными рамами, в небольшом кабинете не смотрятся рядом. Я согласилась. С тех пор Лоэнгрин находится в спальне. – Мне нравится эта картина. Я иногда с ним мысленно разговариваю. – С кем? – С рыцарем, – засмеялся Сильва. – Ты и с котом разговариваешь. Не только мысленно. – И с котом, да. А вообще, спасибо, что ты выделила мне эту комнату. Мне нравится смотреть в окно на горы, на небо и… я как будто не один. Он следит за мной. Рыцарь Лоэнгрин. Не знаю, как художники добиваются подобного эффекта. Изображение на картине плоское. Почему же наш глаз воспринимает взгляд на портрете, смотрящим прямо на нас? Мистика? – Нет никакой мистики, – улыбнулась Грета. – Так устроены наши глаза. А вернее, мозг. Именно мозг переносит на портрет восприятие трехмерного объекта. Когда зрачки на портрете направлены прямо на зрителя, то под любым углом нам будет казаться, что человек с картины поворачивается вслед за нами. Но «следят» не все портреты. Только те, где человек изображен в анфас, повернутым к зрителю. При развернутой голове, даже ненамного, иллюзия следящего взгляда пропадает. В отличие от реального общения, когда собеседнику не обязательно смотреть на нас в анфас. Мы ощущаем его направленный на нас взгляд, даже если мы видим человека в профиль или в три четверти. Потому что наш глаз трехмерный. – Подожди, а как же «Неизвестная» Крамского? Я точно помню, что девушка на картине сидит не прямо, а чуть повернута. А глаза ее все равно «следят» за нами. – Гений художника. У неизвестной красавицы черные глаза – это работает на психическом уровне. Психологический эффект: достаточно лишь ощущения, что девушка смотрит на зрителя. А дальше работает воображение, которое и дорисовывает направление взгляда. Кстати, Пабло Пикассо у своей «Испанки с острова Майорка» вообще не прописал глаза. Намеком – лишь пятна. Тем не менее за зрителем они «следят». Гений художника и психология. – Ты сказала, что «Лоэнгрину» не меньше двух столетий. Как он оказался у твоего мужа? Ну и это сходство с Генрихом просто удивительное. Это не может быть психологическим эффектом. Я не могу настолько обманываться, согласись. Что за тайна здесь сокрыта? – Никакой тайны нет. Карл, мой муж, принадлежал семье Виттельсбахов. Как и предки Генриха. – Однако твой муж совсем не похож ни на Генриха, ни на Лоэнгрина. Грета рассмеялась: – Сильва, портретное сходство может проявиться через несколько поколений. Случайная комбинация генов. Так же, как и наследственные болезни, таланты или, наоборот, пороки. Так мне кажется. – А как картина оказалась у Карла? – Он рассказывал, что несколько полотен восемнадцатого и девятнадцатого веков достались ему, как и другим внукам, от бабушки. Ему лично – «Лоэнгрин», пейзаж Георга Генриха Крола, пара картин неизвестных авторов. А до этого коллекция находилась у Елены, принцессы Турн-и-Таксис, сестры Сиси. – Елизаветы Австрийской? – Да. Сиси подарила «Лоэнгрина» своему другу – королю-романтику Людвигу. После его смерти картина, видимо, вернулась ее основным владельцам. – Это легенда? – Почему же легенда? – Не верится… – Сильва покачал головой, – похоже на красивую сказку. – Бавария полна сказок, это так. Но есть и правдивые истории. – Значит, твой муж принадлежал очень знатной семье? И очень влиятельной? – Знатной – да. Но влиятельной – вряд ли. Череда морганатических браков лишила его предков политического влияния и большого богатства. Зато его родители и дед с бабушкой, да и он сам заключали браки по любви и были счастливы, – добавила Грета с несвойственным ей кокетством: женился-то Карл на ней, Генриетте. Женился по любви. – Грета, но должен же существовать кто-то, с кого художник писал своего рыцаря. Ты знаешь, кто это? – Карл считал, что это Вильгельм, герцог Баварии, родоначальник младшей ветви Виттельсбахов. Вильгем – прадед императрицы Сиси и ее сестры Елены. Ты можешь убедиться в этом, взглянув на его портрет. Найди в интернете. – Значит, Генрих фон цу Аурих тоже Виттельсбах? А при чем тогда Эппенштейны? – Ну что за глупый вопрос, племянник. У любого человека есть мать и отец. Мать – Эппенштейн, отец – фон цу Аурих. Бабушка отца принадлежала младшей ветви Виттельсбахов. – Как все запутано! – рассмеялся он. – Разве? – Ну да. Для простого человека это все сложно понять. – В каждой стране есть наследники древних династий и великих людей. У нас в Баварии, кстати, живет потомок вашего поэта Пушкина. А знаешь ли ты, что одна из внучек Пушкина – София Николаевна Меренберг – вышла замуж за внука Николая Первого? – Не знал. Брак внучки Пушкина и внука Николая Первого – вот это да! – Представляешь, сколько потомков дал только этот союз? Поэтому нет ничего запутанного и странного в том, что знатные семьи с такой тщательностью хранят информацию о своих предках. Сильва подбросил дрова в камин. Плеснул вина в бокалы. Какое-то время они молчали. Кот потянулся, взглянул на людей («мяу… ничего интересного»), свернулся калачиком и засопел. – Грета, – прервал молчание Сильва, – Генрих фон цу Аурих – твой дальний родственник… – Не такой уж дальний, если посчитать поколения, – она улыбнулась. – Ну да… Я подальше буду, – он тоже улыбнулся. – Это со стороны матери. А Карл и Генрих? Ты сказала, что они тоже состоят в родстве. Насколько они дальние? – Мой муж Карл фон дер Сакс и отец Генриха – Карл фон цу Аурих – двоюродные братья. – Ничего себе! Это близкое родство. – Да, считай, одна семья. – Но как я понял, Карл и Генрих не особо общались. Почему? – Это так. Не забывай, какое было время. Только закончилась страшная война. Поражение Германии, депрессия нации, послевоенные сложности. Хотя, мне кажется, если бы Карл так рано не ушел, он бы навел мосты с Генрихом. Не хватило времени. Карл мало рассказывал о своем двоюродном брате: он был подростком, когда тот погиб. К тому же родители мужа и бабушка – общая бабушка обоих Карлов – уехали из Германии сразу же, как только Гитлер пришел к власти. Они были антифашистами и понимали, к чему все идет. А вот дед, их старшая дочь и ее дети новую власть приняли. Карл, молодой офицер Вермахта, погиб в сорок пятом; о его матери, бабушке Генриха, ничего не известно. Она пропала в конце войны. Я знаю, что мой муж и Генрих искали о ней сведения. Но потом Карл заболел, и стало не до поисков. Возможно, Генрих позже что-то обнаружил. Все-таки доступ к информации у него, в силу его профессии, был обширный. Это трагедия тех лет, Сильва. Очень сложное и трагичное для Германии время. – Для России также время было непростое. – Я знаю. И всегда буду помнить об этом, – тихо сказала она. – Я была с твоей мамой на Мамаевом Кургане, знаю, сколько горя причинили вам мы, немцы. Но у нас тоже были антифашисты. Часто разлом проходил по семьям. – У нас такое было после революции, в гражданскую войну: белые и красные. Тоже разлом по семьям. Это трагедия целых народов. Надо просто знать об этом и не забывать, чтобы подобный ужас больше не повторился. Грета, скажи, – Сильва решил сменить тему, – а Карл, твой муж, и Генрих общались? Все-таки они гораздо роднее, чем, например, ты и его мать. – Между ними пробежала кошка. Так сказал Карл. До нашего знакомства они виделись часто, а потом что-то произошло. Я не выясняла. Они здоровались при встрече. Но отношения были натянутые. – И ты не знаешь почему? – Нет. Взрослые люди. Это их личное дело. «Очень жаль, – подумал Сильва. – Жаль, что Грета не знает подробностей…» Но, с другой стороны, разве могут что-либо прояснить в деле смерти отца подробности размолвки Карла и Генриха? Не могут. Карл умер почти сорок лет назад. Нет смысла копаться в семейных сварах фон дер Сакс и фон цу Аурих. – А ты знала, где работал Генрих? – Конечно. Эльза гордилась сыном, много рассказывала о нем. У него очень высокое звание. Мог бы еще работать, но Рита… Потом младший сын… – А что с его сыном не так? – Генрих не говорил?