– Он вообще был не сильно разговорчивым. С Ритой мы случайно пересеклись, поэтому ему пришлось рассказать немного о ее болезни. О своих детях он ничего не рассказывал. – С младшим беда. Наркотики. Был женат, но жена тоже ничего не смогла сделать, ушла. У него есть дочь, но девочка тоже с проблемами – аутизм. – Понятно… На самом деле Сильве как раз ничего не было понятно. Пока в своем маленьком расследовании он не сдвинулся с точки отсчета. – Грета, может, все же расскажешь о своей дочери? Я не ради любопытства спрашиваю. – Да? А ради чего? – хмыкнула она. – М-м-м… – промычал Сильва в ответ: а действительно, ради чего он спрашивает? Тему отравления Шлоссер трогать запретил. Тогда как объяснить его интерес к личной жизни шестиюродной тетушки? – Согласись, за двадцать лет нашего знакомства ты ни разу… – ему было сложно подбирать слова: слишком деликатная тема. – …даже не оговорилась, что у тебя есть дочь. Понимаю, есть личные причины. Но тебя все равно будет расспрашивать Шлоссер. – А ему зачем? Он ведет дело твоего отца. – Просто появилась она как-то внезапно… Это наводит на размышления. – К смерти твоего отца она не имеет отношения. Мы давно с ней не общаемся. – Я знаю, почти сорок лет. Неужели она так обидела тебя, что ты не можешь простить? Грета удивленно посмотрела на Сильву. Хотела что-то сказать, но смолчала. Затем снова некое побуждение ответить – и снова нет! Наконец, спросила: – Что она рассказала? Что я выгнала ее из дома? Несовершеннолетнюю… Оставила без средств к существованию? – Да. Она очень сожалеет, что была груба с отчимом. Сказала, если б можно было вернуть прошлое, то вела бы себя умнее. Просто подростковая глупость. Не пришла на его похороны… В общем, твоя дочь просила передать, что хочет помириться. – Это я поняла. А что она говорила про своего деда? То есть моего отца? – Про деда? – опешил Сильва. – Ничего. – А про моего брата? – Да, про него говорила. Что иногда с дядей встречалась, но не так часто, как хотелось бы. Последний раз – незадолго до его смерти. Он приехал в Штутгарт, говорил о родственниках, о вашем клубе… О том, где собираются знатные семьи. Ну, не знаю, как он у вас называется. Ты тоже рассказывала, что вы встречались по-семейному, помнишь? Еще о том, что этот клуб вроде бы сменил правление… После смерти Эльзы и Агнет встречи стали проходить реже. В общем, что-то в таком роде. Да, еще сказала… – он хохотнул, но смех вышел каким-то неискренним, – …что ей все, связанное с семьей, совсем не интересно. Последний раз она посещала фамильные мероприятия до вашей ссоры. Грета отставила бокал, посмотрела на Сильву странным взглядом, в котором читались и удивление, и растерянность и как будто опаска. Сильва замолчал. Она чего-то опасается? Но чего? Что такого он сказал, что вызвало у тетушки подобную реакцию? – Я что-то не то сказал? – спросил он прямо. – Я просто пересказал наш разговор с Эммой. – Вы ей поверили? – Что значит, поверили? Она рассказывала, мы слушали. Иногда Шлоссер задавал вопросы. – Во-первых, после смерти Эльзы и Агнет мы не собирались. Ни разу. Да и раньше такие праздники мы устраивали нечасто. Если был повод – юбилеи, важные даты, то да, собирались. – Значит, сокровища вы не искали? Фамильные драгоценности, богатства… клады древних германских семей. Это же так романтично: поиск сокровищ! – Чего-чего? – она опешила. – Как ты сказал: мы искали сокровища? – Не я сказал. Эмма. Она говорила, что свои встречи вы посвящали поиску сокровищ древних династий. Например, Эппенштейны. Или Шпонгеймы. Или Виттельсбахи. Странное дело: эти несколько фраз о сокровищах успокоили Грету. Казалось, ее опасения отошли на задний план, в глазах мелькнуло что-то вроде любопытства. Она откинулась на спинку кресла. По лицу пробежала чуть заметная улыбка. Снисходительная улыбка. Что происходит? Сильва никак не мог понять, почему поначалу она как будто чего-то испугалась, а теперь вдруг улыбается? Что такого смешного он сказал? – Не изменилась! – проговорила она. – Такая же лгунья. – Ты об Эмме? – А о ком же еще! – Значит, это неправда? Про сокровища? – И про сокровища, и про семейные встречи. Она все придумала. – Зачем? Она же не ребенок. Ей под шестьдесят, зачем ей все это выдумывать? – Не знаю. Зачем-то нужно. Наверное, ей снова понадобились деньги. – Допустим. Но каким образом подобные выдумки помогут их раздобыть? Грета не ответила. Левой рукой машинально прикрыла рот – хотела что-то сказать, но раздумала? Сильва не торопил. Сделал несколько глотков вина, поставил бокал. Она тоже сделала глоток и, держа бокал в руке, спросила: – Сильва, ты знаешь значение слова мифоман? – Ну… фантазер? – Не совсем. Мифоман – это человек, склонный к сочинению вымыслов и всяких неправдоподобных историй. Патологический лжец. От удивления Сильва открыл рот. Приготовленная фраза «повисла»: он пытался осмыслить сказанное Гретой. – Ты хочешь сказать, что Эмма страдает мифоманией? – Нет. Все гораздо серьезней. – Подожди… Если мифомания – это патология, то твоя дочь больна. Неужели ты отказалась от больной дочери? Она страдает. – Вот этого я и боялась! – произнесла она удрученно. – Чего именно? Ты боялась чего, Грета? – Что ты ей поверишь. Ты и Шлоссер… Вы ей поверили. – Мы просто ее выслушали. Все, что она говорила, выглядело правдоподобно. Но я хочу разобраться. Просто расскажи мне. Я ничего не понимаю. Если не хочешь вдаваться в подробности личных отношений, не надо. Ну представь… Ты болеешь, в дом приходит твоя дочь, о которой никто ничего не знает, рассказывает, что вы не общаетесь сорок лет. Как к этому относиться? – Эмма разыгрывает мифоманку. Понимаешь? Сильва покачал головой. Он ничего не понимал. Абсолютно ничего не понимал. И Грета начала рассказывать. – Это было трудное решение, но я его приняла. Ребенок вне брака! В те годы… Барона Шпонгейма, моего отца, чуть не хватил удар. Но потом, когда она родилась, отношение ко мне в семье изменилось. Эмма была чудным ребенком. Ласковая, умная, красивая девочка. Ее все любили, баловали. Замуж за Карла я вышла, когда Эмме исполнилось четыре года. У Карла не было детей, первый брак оказался бездетным. Он полюбил Эмму как собственного ребенка. Он даже хотел удочерить ее, но… вмешалась свекровь. Между ними назревала серьезная размолвка, и я, чтобы сгладить возможные конфликты, уговорила Карла не делать этого. Когда Эмме исполнилось лет десять, я начала подозревать, что с дочерью что-то не то. Замечала ее странности только я. Все остальные – отец, муж, брат, дядя, знакомые – они продолжали видеть ангельское личико и умиляться над ее рассказами. Называли фантазеркой. Она с ранних лет научилась пользоваться расположением людей. Именно пользоваться. Манипулировать людьми. Хм… За день до смерти мой отец переписал завещание. – В пользу Эммы? – спросил Сильва. Грета вздохнула и указала глазами на бокал: «Айн виних»27. Чуточку. Он плеснул ей «шабли». «Чуточку» установила Грета, жестом указав: достаточно. – Нет. В нашу с братом пользу. А до этого было другое завещание, в котором отец отписывал все свое движимое и недвижимое имущество внукам – Эмме и Альберту, сыну брата. У него двое детей, но дочь родилась уже после смерти нашего отца. – А почему? И… как случилось, что он написал завещание и сразу умер? – Мы задавали этот вопрос нотариусу. Он ответил, что отец вызвал его срочно и попросил составить завещание. Барон Шпонгейм был зол. На Эмму. Это все, что знал нотариус. К сожалению, мы так и не узнали, что произошло между ним и моей дочерью. Отец умер. – Он болел? Какая причина смерти? – Врачи сказали: инфаркт. – А вскрытие? – Мы не делали. – Но как же так? Он переписывает завещание, через день умирает… Подозрительно. – Но мы ничего не знали про завещание. Мы никогда с ним не говорили на эти темы. Никто, кроме нотариуса, не знал. У нас не возникло никаких подозрений. А когда нотариус огласил… и рассказал, что завещание было переписано за день до смерти, было слишком поздно: отца уже кремировали. Собственно, мы вообще не знали ни про первое, ни про второе завещание. – А ты уже была в ссоре с Эммой? – Да. Незадолго до этого умер Карл. Потом папа. Очень трудный период. – А как воспринял ссору с Эммой твой отец? – Плохо. Он был на ее стороне. Правда, он был недоволен тем, что она не пришла на похороны Карла. – Но ведь зачем-то он переписал завещание!