Потом ушли и они. Воронов вдруг испугался, что сейчас вновь начнется разговор об исчезнувшей Ирме, и решил перехватить инициативу. — Нателла, а Овсянников мог что-нибудь знать про эту самую заимку? — спросил он. — Ванька-то? Знал, конечно! — Ты откуда знаешь? — Дак, мы с ним туда бегали, — ответила Нателла, спокойно глядя на Воронова. — Мы же женихались, было время. Да я тебе и рассказывала. — Так получается, что ты и дорогу туда знаешь? Нателла посмотрела на Воронова как-то по-новому, села напротив. — А ты думаешь-таки, что Ирка туда с Федором сиганула? — оформила она версию. Помолчала и признала: — Эти могли. — Почему именно «эти»? — удивился Воронов. — А что, «другие» не смогли бы? Нателла ответила после крохотной паузы: — С этой дорогой получается, как в «Собаке Баскервилей». Воронов уставился на нее ошеломленно, и Нателла улыбнулась: — Ты, поди, думаешь, что я и книг не видала, и в грамоте не сильна. Ошибаешься, молодой человек. А у Конан Дойля, если помнишь, главный злодей — Степлтон — проложил среди болота только ему одному известную тропинку и только сам по ней шастал. — А здесь тоже болото, что ли? — И болото, и чащоба, и дорожки видной-то нет. Невидная она, в зарослях, через болото идет. — А ты, значит, ее знаешь? — Знала, — поправила Нателла. — Говорю же — ходили с Ванькой Овсянниковым несколько раз туда, да я ведь тогда не о дороге думала. На кой мне дорога-то нужна была? Ванька вел и туда, и обратно. Да к тому же темно ведь было. Так что, может, когда-то давно я бы еще ее вспомнила, а сейчас… Она развела руками. — Ну а если бы, например, мы сейчас могли туда пойти, ты бы могла что-нибудь вспомнить? — спросил Воронов. Нателла замахала руками: — И думать забудь! Никуда я не пойду. «Да, я и сам никуда не собираюсь», — хотел сказать Воронов, но промолчал. И так все ясно. То ли раннее пробуждение было тому виной, то ли вся похоронная процессия, но Скорняков проснулся только поздно вечером, когда ехать в Город было сложно, учитывая, что дорога ему не знакома. Во время ужина было принято решение тронуться в путь с утра, но отоспавшись. Обратная дорога оказалась спокойной и неожиданно приятной, проходившей в беседе «ни о чем», но весьма увлекательной. Едва машина въехала в Город, телефон Воронова зазвонил, и он, обрадовавшись звонку абонента, пообещал вскорости увидеться, после чего повернулся к Скорнякову: — Михаил Иванович, мы можем сейчас заехать на вокзал? Приехал человек, с которым я хотел бы вас познакомить. Поверьте, это будет вам интересно и, скорее всего, полезно. К зданию вокзала Скорняков подъезжать не стал, ссылаясь на какие-то «драконовские законы парковки», а пристроился неподалеку, у входа в какой-то банк, и приготовился ждать. Однако почти сразу же заверещал сотовый телефон, и Воронов поспешил на перрон. Вернулся он вскоре, ведя рядом мужчину, судя по внешнему виду, ровесника Скорнякова. Представил их друг другу: — Скорняков Михаил Иванович — Гридин Павел Алексеевич! Рекомендую, — а сам открыл заднюю дверцу и бросил внутрь машины спортивную сумку, с которой, видимо, и приехал его товарищ. По дороге обменивались обычными для первых минут знакомства репликами, по большей части касавшимися Города, который Гридин посещал впервые. Скорняков, конечно, повез их к себе домой, и, пока они принимали душ и приводили себя в порядок после дороги, Эмма накрыла стол, и все с удовольствием принялись за обед. Постепенно завязался разговор, правда, справедливости ради, надо признать, что завязался он исключительно благодаря Эмме, которая расспрашивала обоих гостей по очереди, зная, видимо, что муж предпочтет отмолчаться. Воронов тоже не баловал ее словоохотливостью, а вот Гридин в сравнении с ними был отъявленным болтуном, изложив в лицах почти все свое многочасовое путешествие по маршруту Москва — Город. Впрочем, возможно, это было связано и с его аппетитом. Он ел, наслаждаясь то одним блюдом, то другим и умудряясь при этом продолжать свой рассказ. Наконец, обед был завершен, и Скорняков предложил, как и предполагал Воронов: — Кофе мы будем пить у меня, дорогая. И пояснил, обращаясь больше к гостям: — И так ты устала сегодня. Потом понял, что слова его прозвучали двусмысленно, и поправился: — У нас, к сожалению, не так часто бывают гости. В кабинете они пили кофе в такой же расслабленной обстановке, а когда чашки были опустошены, Гридин похвалил кофе и поблагодарил за угощение, а Воронов сказал: — Михаил Иванович, вероятно, вы удивлены визитом дяди Паши, но сейчас все поймете. Вы могли бы еще раз показать нам тот ларец с гербом? Увидев замешательство хозяина дома, пояснил: — За дядю Пашу я ручаюсь, как за себя самого, а то и больше. Скорняков несколько мгновений продолжал сидеть, потом поднялся со словами: — Да, мне и в голову не приходило сомневаться. Достал ларец и поставил его на стол. — Вот, любуйтесь. Лицо Гридина мгновенно преобразилось, да и сам он тоже. Движения его стали мягкими, предупредительными. Подойдя к столу, он остановился, наклонился и впился взглядом в крышку ларца. Потом, все так же наклонившись, стал ходить вокруг стола, рассматривая ларец. Постепенно он, казалось, вовсе свыкся с этим предметом. Спросил у Скорнякова: — Прикасались к нему? Увидев удивленное лицо, пояснил: — Ну, он не развалился у вас у руках? К нему не опасно прикасаться? Скорняков улыбнулся: — Не опасно, но бессмысленно. Ничего нового вы не узнаете. Гридин в его словах услышал только позволение прикасаться к ларцу, и взялся за него всерьез. Он переворачивал его с боку на бок, клал на крышку, изучая дно. Попросил лупу и внимательно изучил все стыки. — Павел Алексеевич, — вмешался Скорняков. — Поверьте, друг мой, что мы изучили этот артефакт вдоль и поперек, что называется. Если вы найдете что-то новое, я буду невероятно удивлен. И в голосе своем он не скрывал легкой иронии. Гридина эта ирония, казалось, совершенно не тронула. Он продолжал вертеть ларец, рассматривая его так, будто точно знал, что там есть скрытая от посторонних взглядов какая-то надпись. Потом, будто, услышав последние слова Скорнякова, переспросил: — «Новое»? Хм… новое… Вы ведь знаете, Михаил Иванович, что все новое — это хорошо забытое старое. Вернув ларец в первоначальное его положение, сам и усомнился в своих словах: — Да, видимо, не так уж и «забытое», а? И продолжил совершенно непоследовательно: