Однажды Жорж был в каком-то необыкновенном состоянии. Он читал стихи, пытался петь, а потом вдруг попросил меня ничему не удивляться. Взял свой шарф и завязал мне глаза. Взял за руку и повел за собой. Потом что-то щелкнуло, раздался какой-то звук, будто дерево о дерево трется … Кабинет у него был большой, но все равно, по моим представлениям, мы должны были уже достичь стены, а мы не останавливались. — Осторожно, Катенька, тут ступенька, — предупредил он меня и поддержал так, что его рука легла мне ниже талии. Я так вздрогнула от этого прикосновения и возбудилась, что не заметила какого-то изменения. Потом осознала, что мы идем по лестнице вниз. Потом — по ровной поверхности, а потом я услышала звук открываемой двери. Дверь была тяжелая, кажется, металлическая. Потом он подтолкнул меня, я сделала еще несколько шагов вперед. И он снял повязку с моих глаз. Невозможно описать впечатление, которое произвело на меня то, что я увидела там, в этой «пещере Аладдина». Помещение размером, наверное, метров десять на десять, довольно высокое. Кирпичная кладка образовывала своды, по стенам были развешаны картины, вдоль стен стояли старинные предметы, на полках — книги в кожаных переплетах с застежками, кажется, из золота. И почти отовсюду исходило сияние драгоценных камней. Поверьте, Павел Алексеевич, до войны я часто бывала во многих шикарных домах и квартирах Москвы, посещала и любителей старины. Но нигде я не встречала собранными вместе и десятой доли того, что хранилось в подвале домика в провинциальном городке. Жорж посадил меня на кожаный диван. Необычное, совершенно необычайное ощущение: прикасаться кожей тела к коже мебели. Нечто невероятное! И мы снова занялись любовью. Жорж говорил потом, что в ту ночь я кричала невероятно громко! Екатерина Кирилловна улыбнулась мечтательно! — Было уже почти утро, Жоржу надо было собираться на работу, и мы пошли наверх. Никогда не прощу себе, что была так невнимательна и не осмотрела наш путь подробно. Накинув халат, я сразу же отправилась в свою комнату. То ли необычное приключение, то ли накопившаяся усталость были причиной тому, что я проспала весь день. Я проснулась только под вечер, когда собирались ужинать. Выйдя к столу, я увидела Жоржа и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, как мне показалось, несколько виновато. На следующий день, ближе к обеду, в двери дома постучали. Агния Львовна дверь открыла и сразу же позвала меня. На пороге стоял красноармеец. — Ну, вот теперь точно вижу — вы! — радостно сказал он и поздоровался: — Здравствуйте, Екатерина Кирилловна, поклон вам от мужа вашего товарища генерала Сапожникова Алексея Трофимовича. Оказалось, что в июле сорок первого муж оказался в окружении с остатками нескольких полков. Собрал всех, кого смогли разыскать, и пять дней пробивались к своим, идя вслед за наступающими немцами. После возвращения написал нам на наш адрес в Москву, но ответа, естественно, не получил, кроме своего же письма с надписью, что адресат выбыл в неизвестном направлении. Потом муж искал нас долго, используя все свои связи и знакомства. Узнав, что мы ехали в Сибирь, но оказались в этом городе, еще больше встревожился и, решив, что мы тут голодаем, отправил сюда своего солдата с «передачей для семьи». Правда, «передачей» эти два солдатских мешка, переполненных всякой снедью, называть было трудно. Кроме того, приехавший к нам от него сержант Грибанов Денис Иванович побывал в военкомате и там выправил нам какой-то особый аттестат, по которому мы совершенно законно получали с той поры весьма приличную прибавку к нашему и без того нескудному столу. Правда, несмотря на это, не реже раза в два-три месяца приезжал Грибанов и привозил «посылочки». Как уж мужу удавалось устраивать такие командировки — не знаю! Но все это я рассказываю вот почему. Грибанов у нас оставался два дня, и все это время девочки буквально не отходили от него, расспрашивая, конечно, о папе. В школу они, естественно, в эти дни не ходили. Грибанову стелили в гостиной, и мы с Жоржем просто не решились на ночные хождения. Потом у меня начались обычные женские дела, а потом, совершенно неожиданно, Жоржа вызвали куда-то на несколько дней. И наши волшебные ночи на все это время прекратились. Когда наконец мы смогли быть вместе, радости нашей не было предела. К утру мы уже изнемогали от усталости, но вожделения наши не уступали друг другу. И вдруг во мне шевельнулась капризная дама. — Жорж, я хочу отдаться тебе на том самом диване. Ты помнишь, как скрипела его кожа? — обратилась я к любовнику. Меня сразу насторожила пауза. — Какой диван, друг мой? О чем ты? Мне показалось, что он шутит. Неуместно и неумело, но шутит. — Ах вот как! Мы уже забываем пикантные подробности, — я пыталась добиться своего. — Может быть, милейший Жорж, вы и меня не сразу вспомните? — Нет, ангел мой, тебя я просто не смогу забыть никогда, — серьезно ответил он. — Ну а диван в подвале? — Диван в подвале? — и удивляется настолько натурально, что я стала сомневаться: а было ли это? А не впала ли я в легкое безумие удовлетворенной женщины?! — Да, диван в подвале, — подтвердила я почти автоматически. — Но, друг мой, ты ошибаешься. В этом доме нет подвала. Ты же знаешь, что даже запасы мы держим в сарае. Это была правда, запасы, которыми мы питались всю зиму, в самом деле хранились в сарае. И говорил он, глядя мне прямо в глаза, искренне. В общем, я усомнилась и подумала, что, может быть, все это мне приснилось. Ну, мало ли что бывает! Тем более что вскоре произошел еще один случай, когда я была уверена, что все происходит со мной в реальности, а утром выяснилось, что мне все померещилось, но это уж совсем интимное. Вы и так уже бог знает что обо мне подумали! Вот так мы и продолжали жить странной семьей. Наступила осень, потом зима, снова долгие вечера и ночи, когда мы с Жоржем уходили в какой-то иной мир. Поверьте, я вам об этом рассказываю, чтобы потом не пришлось возвращаться. Весной сорок четвертого Жорж пришел домой раньше обычного и рассказал нам с Агнией, что к нему в школу приходил офицер из военкомата. Сообщил, что пришел запрос из Крыма. Сестра Жоржа еще в тридцатом году вышла замуж за врача и уехала к нему в Крым. У них родились два мальчика — Борис и Глеб. Когда наши оставили Крым, Тамара, младшая сестра Жоржа, с семьей остались там. В общем, все, что удалось узнать, это то, что Тамару и ее мужа убили, кажется, крымские татары. Их детей, двух мальчиков, спасли соседи. Кажется, тоже крымские татары… Мальчиков привезли где-то в середине июня. Господи, какие они были изможденные! Знаете, в тот момент я начала ненавидеть немцев! Ну а окончательно ненавистью я заболела осенью того же, сорок четвертого… Я ведь, в сущности, мало что знала о семье Суховых, хотя и жила у них, и отношения у нас с Жоржем были очень серьезные. В конце октября снова, в который уже раз, приехал Грибанов. Когда Агния открыла ему двери, рядом с ним стояло человеческое существо, как сама Агния потом сформулировала, а в руках у Грибанова был какой-то огромный пакет, почти сразу же заверещавший. За спиной у него угадывалась еще одна фигура, придерживавшая какие-то мешки, лежавшие на тележке. — Вы, Агния Львовна, пожалуйста, это вот возьмите у меня, — попросил сержант как-то виновато, что ли… Потом, когда вошли на кухню, положил мешки и сразу же взял из рук Агнии тот самый пакет. Положил его на стол и развернул. В пакете лежала солнечная девочка! Никогда я такого не видела! Шапка непокорных курчавых золотых волос! День тот был пасмурный, и на кухне было темновато, но всем показалось, что засияла какая-то волшебная лампа. Я подошла ближе. Под великолепием невиданных огненно-рыжих волос сияли глаза такой бездонной синевы, что я невольно ахнула. Ахнула и Агния. Но она не просто ахнула. Она поднесла руку ко рту, будто сдерживая крик, потом повернулась к Грибанову? — Мария? Я ничего не поняла, но Грибанов как-то судорожно кивнул головой и сел, положив голову на руки. А Агния приникла к девочке и рукой позвала к себе мальчика. На мгновение она оторвалась от девочки и спросила: — Ты — Марат? Мальчик на мгновение задумался, потом кивнул головой, и Агния заплакала. Она лежала на столе почти всем телом и плакала, уткнувшись лицом в крохотную златовласую девочку с синими глазищами… Тогда я и узнала, что брат Жоржа Марьян был военным врачом и в составе своей части в начале зимы сорокового года был направлен в Литву. Суховы очень любили его и его жену, златовласую и синеглазую Марию, и почти каждый день получали письма от них, и сами писали. Знали, что Мария ждет второго ребенка, но последнее письмо пришло, датированное восемнадцатым июня сорок первого года. Они долго не знали, что Мария родила дочь, такую же золотоволосую и синеглазую, как она сама. Узнали только сейчас, когда шестилетний Марат выложил на стол кожаный мешочек, в котором были все документы, сложенные туда их отцом перед тем, как отвести их в какой-то подвал на окраине города. Где это было и кто там с ними жил больше трех лет, Марат не знал. Он вообще молчал, лишь изредка кивая или мотая головой, подтверждая догадки взрослых. Прошло полгода, прежде чем он улыбнулся в первый раз. Единственный вопрос задал он в тот долгий вечер, обращаясь к Грибанову: — Ты уедешь, нас кормить не будут? …Жорж сразу же оформил все документы, чтобы все дети стали официально их с Агнией детьми. Мы даже сидели два вечера подряд, решая, как быть с отчествами. Видимо, мужа своей сестры Жорж недолюбливал, потому что еще весной, оформляя документы на обоих племянников, записал их под отчеством Георгиевичи. Детям брата он хотел сохранить отчества Марьяновичи, но Агния была против: — Как ты им потом объяснишь, что у них разные отчества? Мы даже могилы родителей им показать не сможем, — говорила она, не сдерживая слез. Жорж возражал не очень активно, а я поддерживала, конечно, Агнию. Так осенью сорок четвертого года в семье Суховых появились сразу четверо детей. Мальчиков он сразу же отвел в школу, а крохотная Мария дни проводила с нами. Ну а в апреле сорок пятого за нами приехал уже привычный Грибанов. Привез письмо мужа. Павел сообщал, что его, после боев в Прибалтике, решено перевести в Москву, для работы в академии. Он писал, что был категорически против, пытался отказаться, но его вынудили согласиться. Грибанов ничего не говорил, и я только потом узнала, что муж был очень серьезно ранен, и вопрос стоял об увольнении в запас по здоровью. Но ему, используя все свои связи, удалось добиться не увольнения, а перевода в «учителишки», как он сам стал себя называть. Я себя в то время чувствовала тоже плохо, серьезно болела, поэтому пришлось с возвращением немного повременить. Потому что в первую же ночь после приезда Грибанова меня отвезли в больницу. Но в середине мая мы уже сели в поезд и поехали в Москву. Когда мы приехали домой, я написала Суховым. Поблагодарила за все, приглашала бывать у нас без церемоний. Ответ получила, но позже и очень сухой. Потом еще получила только поздравление с новым, 1946 годом и всё! И больше — ни буквы, будто меня и не было никогда. Согласитесь, что такое резкое изменение неприятно! А в декабре восемьдесят четвертого года позвонила Агния: умер Жорж. Я так огорчилась, что чуть не потеряла сознания, а потом слегла. И пока я еще лежала, позвонил Глеб, тот самый мальчик из Крыма, и сообщил, что умерла Агния. Она смогла прожить без Жоржа всего неделю. Мне снова стало плохо, дочери успокаивали, но как уж тут успокоишься, когда близкие уходят в могилу! Понятно ведь, что и моя лесенка туда уже готова. Екатерина Сапожникова замолчала и закурила новую сигарету. 21 Курила она сосредоточенно, будто обдумывая что-то. Потом решительно затушила сигарету, посмотрела прямо в глаза Гридину, будто с вызовом, и продолжила: — В общем, все это предыстория. Сама история началась недели через три после смерти Агнии. Мне приснился Жорж. Причем приснился именно в том самом подвале. И я, уж простите, старуха, во сне почувствовала себя молодой женщиной, ощущающей всю привлекательность своего тела! И пережила все, что с этим связано… Ну, вы понимаете… Утром я и проснулась с этим ощущением. Даже посмеялась немного. Днем было какое-то смутное ощущение недосказанности, но я не обратила на него внимания. Через несколько дней снова тот же сон. Вернее, не тот же, а новый. Но все, что было в этом сне, как бы дополняло и уточняло сон прежний. И снова я чувствовала себя молодой. Вам если смешно, вы смейтесь, я не обижусь. Короче говоря, сны эти стали приходить с какой-то даже периодичностью. Раз в пять-шесть дней. И становились все продолжительнее. И как-то раз днем я этот сон вспомнила. И знаете, что самое странное? Мы не только занимались любовью, но и беседовали. У нас в реальности так все и было: мы ночи проводили в любви и разговорах. И разговоры были не какие-нибудь слащаво-мечтательные, а беседы о мире, о справедливости. — Сапожникова улыбнулась несколько смущенно. — И вот во время такой беседы я поднимаюсь с нашего ложа и иду вдоль старинного стола. Точно такого, какой там и стоял. Гляжу на этот стол, проходя мимо него, и вижу что-то вроде герба, который, как виделось во сне, украшал некоторые предметы, находящиеся в подвале. Постепенно этот герб стал являться мне все отчетливее и подробнее. Я стала замечать какие-то детали, которые я не заметила тогда, понимаете? Даже если мы с Жоржем спускались в этот подвал, я была слишком возбуждена, чтобы думать о деталях интерьера, и не могла бы это запомнить. Потом произошло вот что. Как-то я была у своей приятельницы. Она — жена Василия Петровича Горицына, очень известного коллекционера, тончайшего знатока антиквариата. Ему за одну-единственную экспертизу платят очень большие деньги. Так вот, мы пили кофе, а на столике лежит какой-то красивенький альбом. Спросила разрешения посмотреть и вдруг вижу медальон того же вида, что и герб, снившийся мне! Вот я и говорю Василию, что видела этот герб много раз, причем на разных предметах. Сказала, а он в смех: если бы, говорит, ты такое видела, тебе можно было бы в клуб антикваров вступать без рекомендаций! Я, конечно, заинтересовалась, но он куда-то спешил. Сказал только, что этот герб очень похож на многие другие, но отличается интересной деталью. Что это за деталь, он сам толком не знал, потому что герб считался утраченным и забытым полностью. Пообещал рассказать, если что-то узнает. На этом тогда и закончили. Правда, Вася оказался человеком слова. Позвонил, наверное, через полгода. Сообщил, что очень долго искал ответ на мои вопросы и узнал, к сожалению, совсем немного. Медальон этот на аукцион известной фирмы предложил ее, фирмы, старый и проверенный клиент из Германии. Имя его они не назвали, но сказали, что верят ему абсолютно. Сам он им якобы сказал, что медальон нашел в магазинчике старьевщика в каком-то городке то ли в Польше, то ли в Прибалтике. Купил, дескать, как безделушку, а приехал домой, посмотрел по разным каталогам и справочникам и ахнул!