— Да уж, не говорите. Так вот. Как там жили Хёенберги в своем замке — неизвестно. Известно, что в герб, который был им дарован, было включено и описание великого подвига их родоначальника. — Значит, я видел герб этих самых Хёенбергов. — Вы недослушали. Хёенберги редко появлялись в ближайших имениях, а тем более при дворе императора. Все считали их родом нищим и вымирающим. До тех пор, пока вдруг к одной из дочерей Хёенбергов не посватался какой-то человек. О нем совсем мало что известно, только отдаленные слухи, пересказы которых попали в родовые летописи других родов. Кстати, уверяют, будто и сама легенда о подвиге и появлении рода Хёенбергов появляется в те же времена, что и этот неизвестный. Он, утверждают слухи, был настолько богат, что смог обеспечитьвсехбратьев и сестер своей невесты так, что они до самой смерти жили в достатке. — Интересно, — признал Гридин. — Интересно, — согласился Горицын, — но это еще не все. В те времена войти в рыцарское достоинство было невозможно. И жених уговорил, а точнее, думаю, купил, согласие одного из рыцарей известного рода объявить его, жениха, своим внебрачным сыном, который был зачат во время Крестового похода от некоей туземной принцессы. А теперь, дескать, сын нашел своего отца и этим самым отцом признан. И будто бы у этого старого рыцаря не было сыновей, которым он оставил бы свои владения, а на иное наследство своего «отца» этот неожиданный «сын» и не притязал, так что никто ему не мешал. — Ну а потом? — Потом была жизнь, и тоже довольно странная: Хёенберги не принимали участия в придворных интригах, но почему-то влияние их росло постоянно. На протяжении почти полутора столетий сыновья Хёенбергов брали в жены дочерей обедневших, но весьма славных древних фамилий, насыщая, если можно так сказать, свою родословную. Ведь на рождающегося в таком браке ребенка ложился отблеск славы предков и отца, и матери! — Все это очень интересно, но я пока не понимаю, что тут загадочного? Ну, был такой рыцарский род, ну, укреплял он свое могущество, но почему сегодня его имущество, если я правильно говорю, стало такой неожиданностью даже для знатоков? — Дело в том, что род Хёенбергов исчез. — Вымерли? — Нет. Исчезли. — Ну, я понимаю, что исчезли, но как это произошло? — А вот этого как раз никто и не знает. Остались только воспоминания, точнее, легенды, записанные уже в восемнадцатом веке, то есть спустя триста-четыреста лет. — И что в этих легендах? — Рассказ о том, что соседи, якобы, вдруг заметили их исчезновение. А ведь «соседи» в данном случае могли проживать и в десятках километров от замка Хёенбергов. И о том, как они смогли это исчезновение «обнаружить», можно только догадываться. В общем, отправились в замок, но не смогли туда попасть. Ворота были прочно заперты изнутри, и на крики никто из-за стен замка не откликался. Соседи приезжали туда несколько раз с тем же результатом. Наконец, решили приехать со снаряжением для штурма крепостей, забрались туда и нашли ворота не только запертыми, но и заваленными изнутри крупными камнями так, чтобы пробиться снаружи было просто невозможно. Людей в замке не было. Ни одного человека, никаких следов недавнего пребывания. Ни пищи, ни чего другого, что говорило бы о недавнем пребывании тут людей. Ни какого-нибудь мусора, ни золы в печах, ни ветоши. Ну, в общем, будто бы тут никто никогда не жил. И даже слуги тоже бесследно исчезли, и никто их более не видел. — И что потом? — Потом? Об этом — ничего. Учтите, я вам пересказываю легенду, а не отчет о проведении полицейского расследования, — развел руками Горицын. — Кроме того, автор воспоминаний откровенно признается, что повторяет воспоминания своего отца, а тот, в свою очередь, — своего и так далее. То есть это не сопоставление каких-то разных точек зрения, а последовательное изложение единственного рассказа. Да и книга, честно говоря, сама по себе немного мифическая. Дело в том, что подлинник ее никто не видел, а опубликована она была тогда, когда в германских государствах рыцарям еще верили на слово, без доказательств и проверок. В общем, история, рассказанная только одной стороной. — И что это значит? — Такие ситуации провоцируют некритический подход. То есть, говоря так, чтобы понял и неспециалист — могут и наврать, — улыбнулся Горицын. — Впрочем, был у кого-то и другой намек, правда, так и не вошедший ни в одни мемуары или исследования, что тот самый юноша, который основал род Хёенбергов, был из колдунов, а все остальное — плод его магических ухищрений, но, как сами понимаете, всерьез это никто не воспринимает. Тем не менее появление любой вещицы с этим гербом вызывает оживленный интерес. Он замолчал, пожевал губами. — Я ответил на ваши вопросы? — Нет. Есть еще один. Вы упомянули о каком-то немецком коллекционере, нашедшем медальон с гербом Хёенбергов. А Катерина Кирилловна говорила, что этот человек вскоре умер. Так это? Вообще откуда такая информация? Горицын помолчал. Видно было, что он раздумывает: стоит ли об этом говорить. Наконец, решился: — Видите ли, мы, люди, занимающиеся коллекционированием, стараемся постоянно обмениваться информацией обо всем, что нас касается или может коснуться. Иначе нельзя, особенно в наше ненадежное время. Когда я услышал слова Като, я посмеялся: слишком уж фантастической показалась мне эта история и забыл. И надо же такому случиться, что через день мне позвонил мой приятель, живущий теперь в Дании. Его я и спросил, скорее случайно спросил, а он выдал мне эту новинку! Конечно, я попросил его узнать больше, вот он и узнал. Я был очень огорчен: бедного коллекционера буквально растерзали у него дома. — Растерзали? — Да. Мой приятель сказал, что, по словам дочери несчастного коллекционера, с которой он разговаривал, отца будто пытали перед смертью. После небольшой паузы Горицын спросил: — Ну что, я ответил на все ваши вопросы? — Честно говоря, я и сам не знаю, — признался Гридин. — Ведь вопросов нет только тогда, когда нет знаний. А как только человек хоть что-то узнает, так сразу хочет узнать еще больше. — Да, вы правы, человека тянет в неведомое, — согласился Горицын. Идя по бульвару после встречи, Гридин размышлял, пытаясь разобраться в той череде событий, давних и сегодняшних, которые причудливо перемешались, создавая совершенно невообразимую картину. Во-первых, что за историю он выслушал от Сапожниковой? На бред выжившей из ума старухи это никак не походило: Сапожникова была «в себе» настолько, что ей могли бы завидовать девушки и молодые женщины, медленно соображающие, с трудом читающие и с ошибками пишущие! Все поведение открывало ее, как человека адекватных реакций и достаточно широкого кругозора, позволяющего воспринимать любую информацию объективно и заинтересованно. Кроме того, демонстрацию «секрета» герба никак нельзя было назвать фокусом: все происходящее Гридин видел с расстояния нескольких десятков сантиметров, видел отчетливо, без замутнений. Значит, Сапожникова на самом деле видела все, о чем рассказывала. Значит, что-то такое все-таки было. Значит, продолжал Гридин, был какой-то подвал с сокровищами? Стоп! Сапожникова говорила, что там были картины, но в подвале картины хранить трудно: там сыро, нет движения воздуха, невозможно соблюдать температурный режим, который поддерживают в хранилищах музеев. Значит, картины, а, точнее, «картины» — это все-таки фантазия. Ну, не фантазия в смысле откровенного вранья, а какое-то искажение действительности, воспроизводимой через много-много лет. Рассказ о том, как они шли в этот самый подвал, был натурально исполнен, выдумать можно было бы и получше, но «сыграть» такое трудно. И, кроме того, «сыграть» такое можно, если есть какой-то режиссерский замысел! А это уже слишком громоздко. Да и потом, какой смысл? Значит, решил Гридин, будем исходить из того, что она не врет сознательно, и что-то все-таки происходило. Ну, во всяком случае, придется так считать, пока не доказано обратное. Так, с этим чуть-чуть определились. Теперь о ее материнстве. Она явно была шокирована, узнав о Родионе, и Гридин подумал, что ее в свое время действительно обманули Суховы. Обманули, заставив поверить, что ее ребенок умер, и оставили мальчика у себя? Пожалуй, такое возможно, особенно если учесть, как поспешно Сапожникову и ее дочерей заставили уехать. Ведь девочки услышали бы младенца в любом случае, окажись он дома. А услышав, могли как-то случайно рассказать об этом матери, и тогда уж Сапожникова в сказку о смерти младенца никак бы не поверила. Да, скорее всего! Правда, остается вопрос «зачем?» Зачем было Суховым затевать все это? У них ведь и так оказалось четверо детей, зачем пятый? Теперь о рассказе Горицына. Честно говоря, Гридин сомневался, что этот рассказ ему чем-то поможет. Какая-то история в духе романа о привидениях или гоголевской истории о чертях и ведьмах. Понятно, что эту сказку выдумали, как выдумывают сейчас свои истории современные писатели. И вот что еще важно понять, так это… Но тут ход неспешных рассуждений Гридина был прерван звонком мобильного телефона. Сам Гридин мобильники не любил и старался ими не пользоваться, но директор их фирмы Всеволод Леонидович Рубин хотел, как он сам любил говорить, «постоянно контролировать ситуацию». Вот и сейчас звонил именно он. Гридин поднес аппарат к уху и услышал: — Павел Алексеевич! И голос давал понять, что Рубин находится в очень суровом настроении, на грани криков и обещаний «выгнать всех». — Павел Алексеевич, где вы находитесь? — Что случилось, Сева? — попытался как-то прояснить ситуацию Гридин. — Я спрашиваю: где вы находитесь? — Ты чего это со мной, как с мальчиком разговариваешь? — поинтересовался Гридин тихим и вежливым тоном, стараясь держать себя в руках. — Павел Алексеевич, где вы находитесь? — все так же напористо повторил директор. Три «Павла Алексеевича» подряд — это уже угроза реальная. — Я сейчас на Чистопрудном. А что? — Ах, на Чистопрудном. А почему, позвольте полюбопытствовать, на Чистопрудном, а не там, куда я вас направил? Направил, между прочим, на работу, за счет заказчика! Видимо, этот самый заказчик что-то узнал и катит бочку, понял Гридин, и ответил: — Вы меня направили на мой участок работы, так? — Не перебивайте меня, — теперь уже почти кричал шеф. — Я спрашиваю, на каком основании вы разбрасываетесь деньгами заказчиков? — Да, с чего ты взял… — попробовал хоть что-то объяснить Гридин, но шеф снова закричал: — Если такое повторится… Но тут уже не выдержал Гридин. — Если ты еще слово скажешь в подобном тоне, то мою работу будешь делать сам, понятно?! Я буду у тебя через час! Жди! 23 Нервный разговор с Севой Рубиным, человеком в общем-то деликатным, еще раз напомнил Гридину: на этот раз все как-то не так. Впервые за все годы работы его не познакомили с заказчиком, не дали побеседовать, не дали узнать подробности этого самого задания. С делом Гридин познакомился через посредника. Насколько это было глупо, становится ясно только сейчас, и это само по себе странно. Результаты этих странностей уже сказывались, и сказывались самым неприятным образом. Теперь же, задетый непонятным нахрапом Рубина, Гридин задал себе вопрос: а почему все это идет не от Сапожниковой? Она ведь не проявила никакого своего интереса, пока речь не зашла о Родионе. О Родионе, а не о сокровищах из подвала! Кстати, вспомнил Гридин, она ведь уверена, что «кроме Романа никто этим и не интересовался»? Тогда сам собой возникает вопрос: зачем ему это надо? Вопрос важный, и на него Гридин должен получить ответ. Кстати, дело становилось все более непонятным, а значит, и все более интересным. И еще одно «кстати»: почему Суховы — Георгий и Агния — скрывали Родиона от матери? Ну, положим, тогда, в сорок пятом, это можно было понять: нравы того времени не одобрили бы этого странного сожительства любовников под патронатом жены. Да и муж Сапожниковой тоже ее по головке не погладил бы. Но ведь никто не требовал объявить об этом публично!