— Герасимыч приперся, — проворчала она, пряча улыбку. — Как-то ведь прознал, хрыч старый! «Хрыч старый» на старика совсем не был похож. Напротив, казалось, что мужчина лет шестидесяти, не более, специально подкрасил волосы и нарисовал на лице морщины. Так просто, для солидности. И голос у него был надтреснутый, немолодой. Но походка легкая и рукопожатие твердое. — Иван Герасимович, а это Леша, — представила Ирма Воронова гостю. — Я вот Ирме рассказываю, что издалека вас увидел, да не сразу ее узнал! — широко и радостно улыбался нежданный гость, и добавил: — Очень приятно — Овсянников. Потом повернулся к Ирме и сделал полшага назад: — Ну, ты совсем не изменилась, Ирма, только повзрослела, стала настоящей красавицей и женщиной. Она ведь здесь в школу ходила несколько лет. Ты ведь и заканчивала тут? — обратился он к Ирме. — Да, — кивнула она, не переставая радостно улыбаться. — И выпускные экзамены помню. — Да-да, — кивнул Овсянников, — Лену Гуцул, например. Он хитро взглянул на Ирму, и вдруг оба расхохотались. Хохотали долго и, глянув друг на друга, снова хохотали, стоило на мгновение смеху утихнуть. — Ленка Гуцул, — повернулась Ирма к Воронову, — очень боялась математики, боялась, что забудет формулы. Кто-то ей подсказал, а может, сама додумалась, но только написала она все важные формулы на ногах. Видимо, вспомнив ту картину, Ирма опять расхохоталась. — Надо же все как-то спрятать, и на экзамен она надела самую длинную юбку. Ну, сидит, решает и время от времени «подглядывает». А как это сделать? Только, поддергивая юбку. Ну, закончился экзамен, стоим, обсуждаем задания и решения. Вдруг подходит директор школы и отводит Ленку в сторону. И вдруг как начнет ее ругать! Негромко, но видно, что ругает! Ленка краснела, мялась, а потом вдруг как юбку задерет! И Ирма снова захохотала безудержно. — Да, просто директор ругал ее за то, что она все время задирала юбку. Он-то думал, что она с мальчиками заигрывает по-взрослому, раз школу заканчивает. Вот он ее и стал отчитывать! А Лену так обидело такое подозрение, что она решила сразу же доказать, что мальчики тут ни при чем. Вот и показала формулы. И они снова расхохотались. Ни Воронову, ни тем более бабке этот рассказ не показался смешным. Но Воронов все-таки вежливо улыбнулся, а старуха бесцеремонно вмешалась: — Обедать собираемся! Будешь с нами? Овсянников на грубость никак не отреагировал. Ответил так же приветливо: — Вы уж меня извините, что не ко времени… И, прерывая Ирму, начавшую было протестовать, повторил: — Не ко времени, не ко времени. Да к тому же меня и дома на обед ждут. Жена уже все приготовила, так что неудобно. Он протянул руку Воронову: — Приятно было познакомиться! Вам, как кавалеру, делаю предложение: завтра в этот же час приходите к нам. На обед, да, и поговорить будет интересно. Мы в столицах редко бываем, а вы в наших краях, видимо, еще реже. У ворот повернулся и повторил: — Приходите! Будем рады видеть! 3 В доме Овсянникова их ждали! Жена его, ровесница мужа, ходила по двору в изначально разноцветном, но давно выцветшем китайском «адидасе», в которых в далекие девяностые гуляла вся отчаянная братва, но чувствовала себя спокойно, будто ей было совершенно безразлично, как она выглядит в глазах гостей! Впрочем, какие они для нее были «гости». Просто люди, приглашенные мужем, главой семьи, дома и всей ее жизни! И она принимала их, находясь на своем, только ей принадлежащем месте, совершенно довольная своей судьбой и положением. Делано всплеснув руками, она позвала Ирму и Воронова в дом. Кухня, находившаяся сразу у двери, одновременно была и столовой, но это была настоящая «столовая». На большом столе стояла супница, источавшая ароматы борща! Тут же стояла миска с соленьями, мисочка с грибами и большое блюдо с зеленью, видимо, только что собранной с грядки. Обед в этом доме был особой церемонией, как видно, отработанной годами и доставляющей удовольствие не только своей неспешностью, но и тем, что хозяева демонстрировали наличие в доме своего, особого порядка. Овсянников, подойдя к столу последним, дождался, когда все взгляды сойдутся на нем, посмотрел на жену, потом на Воронова, но обратился будто бы к ней: — А что, хозяйка, не смочить ли нам горло перед обедом, а? Отвергать инициативу хозяина Воронову показалось неприличным, и он кивнул. Обедали неспешно. Жена Овсянникова, видимо по привычке, спросила, что интересного нашли, и учитель сразу же перевел разговор на Воронова и Ирму: — А вот нашел я новых помощников, людей увлеченных, из столицы, между прочим! Может, и помогут там какие-никакие следы отыскать. Мне-то в тамошние библиотеки да архивы не собраться никак. Жена едва вытерпела монолог мужа, всплескивая руками: — Из Москвы? Прямо из Москвы? Ой, как хоть вы там? И, не ожидая ответа, она стала знакомить их со своими взглядами на положение дел в Москве, России и мире в целом, пересказывая телевизионные выпуски новостей и аналитические программы, которыми так богато современное российское телевидение. Ирма время от времени пыталась отвечать на риторические вопросы хозяйки, а Воронов с хозяином дома сидели молча, понимая, что в данный момент их мнение тут никому не интересно. Только после обеда, когда они шли следом за Овсянниковым в его «келью восковую», он сказал: — Ей, конечно, трудно: целыми днями дома, поговорить не с кем. Так что вас ей не столько я привел, сколько провидение послало. «Келья восковая» оказалась домиком, сколоченным из толстых досок, хранящим прохладу даже в такой жаркий день. — У меня от жары, знаете ли, мозги слипаются, — с усмешкой признался Овсянников. Встав посреди домика, повел руками по сторонам: — Рассаживайтесь кому как удобно, будем знакомиться, гости дорогие. И, садясь в деревянное кресло у стола, предложил: — Я, пожалуй, по нескромности с себя начну. Чтобы вас не сковывать. Ирма, хоть и училась у меня, а только в качестве учителя и знает. А в последние годы тут такие дела интересные, что рассказывать о них надо с самого начала. Приехал я сюда в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году из Города с дипломом тамошнего университета. Приехал уже в июле, хотя в направлении срок был указан в середине августа. А мне, по правде говоря, очень хотелось стать на ноги. До этого-то времени я все дома жил, с родителями. И вбил я себе в голову, будто герой Тургенева или Чернышевского, что пора мне уже самому служить народу, а не на шее родителей сидеть. Да и время-то, если помните, к этому подвигало! Горбачев, перестройка, новое мышление! Не знаю, как вы, а я верил во все это. Овсянников замолчал, и Воронову показалось, что он просто хочет успокоиться. Видимо, Михаил Сергеевич со своими новациями до сих пор сидел у него в печенках. — По диплому я «историк, преподаватель истории и обществоведения», и когда приехал, то директор от радости аж засветился, честное слово, — улыбнулся Овсянников. — Дело в том, что решено было тогда строить тут мост. Река-то наша иной раз так весной разливается, что на ту сторону перебраться невозможно. Раньше-то было сложно, а сейчас вовсе жизнь замирает. Ну да не о том речь. Решено, значит, было ставить тут мост. А был в те времена закон, что все работы, связанные с использованием земель, ну, не сельхоз, а просто земли, нельзя начинать, не обследовав на предмет археологической значимости. Проще говоря: есть ли тут археологические памятники или нет? И государство обязало организации, которые такие работы ведут, оплачивать такие вот археологические исследования. Овсянников посмотрел на нас: — Не очень я вас заговорил? Ирма опередила Воронова: — Ну, что вы! Вы не извиняйтесь! Вот вы свой рассказ закончите, так я вас вопросами замучаю в ответ. Учитель, кивнув, продолжил: — В общем, именно в тот самый год и получено было такое решение насчет моста. Местная власть спешила выполнить указание «сверху», да и вообще, мост был нужен, а строителям тоже не хотелось время терять. И закавыка была вот в чем: шла, оказывается, грызня между археологами за такие «обследования». Это ведь они сами определяли объемы. А что такое «объемы»? Это, просто говоря, деньги! А на деньгах, как известно, не написано, куда и как их тратить. Можно ведь написать «разработка концепции» да несколько человек по этой статье отправить, например, на консультации в Херсонесский музей-заповедник в августе месяце. А Херсонес-то — это Севастополь, а Севастополь-то — это Крым! И какой ученый откажется поехать в Крым в августе на пару недель для подробных консультаций на морском бережку? — хитро и, пожалуй, ехидно усмехнулся Овсянников. — И что, ездили? — не удержалась Ирма. Овсянников поскреб подбородок, и чувствовалось, что сарказм в нем бурлит. — В этом-то все и дело, что не получилось. И не получилось именно из-за вашего покорного слуги, который, впрочем, в тот момент ничегошеньки не понимал. Во-первых, почему наш директор так обрадовался? Дело в том, что такие заключения, как я уже сказал, кормили не одного человека, и получить такой заказ хотели все. Ну а если хочешь что-то получить, то, будь любезен, держать руку на пульсе. В ту пору ведущим по археологии в нашем регионе считался Свердловск, который ныне Екатеринбург. И тамошние ловкачи, узнав о том, что будет строиться мост, приехали прямо к нашему районному начальству. И не просто приехали, а «по рекомендации». На нашем севере-то таких «исследований» море разливанное, дело отработанное. Можно ведь, например, дочку или сына начальника принять в вуз, или его жену на время проведения работ в этом месте назначить каким-нибудь лаборантом и платить ей хорошие деньги за ничегонеделание, верно? Много возможностей, сами понимаете. Ну, в общем, приехали, стали предлагать условия, а наши возьми да и откажись: мы, дескать, в университет Города обратимся, нам так удобнее. Ну, приехавшие долго спорить не стали, портфели в руки — и к дверям. А на прощание сказали: в Городе археологов нет, а к нам вы еще на брюхе приползете! Овсянников усмехнулся: — Вот и не знали наши местные власти, что им делать, головы ломают, с чего начать, а тут я! Собственной персоной, да еще и из того самого университета! Мне, между прочим, первым делом предложили решить жилищный вопрос. Еще до разговоров об археологии и университете. Предлагали полдома в райцентре, который на той стороне, и предложили этот вот дом! Ну, сами видите, выбрал я дом и ни разу не пожалел о том. Овсянников обвел взглядом домик, и улыбка сопровождала это обозрение. — Ну вот, — продолжил он. — Поехал я в свой родной Город, в свою альма матер, свой университет! Пришел на факультет, меня все узнают, здороваются, интересуются моими успехами. Секретарша в деканате обрадовалась, доложила, вхожу в кабинет, а меня — как ушатом холодной воды: садись, Ваня. Я-то уже всюду «Иван Герасимович» и человек важный, а тут… Ну, ладно, сел, думаю, сейчас я его обрадую и реванш возьму, а мне второй ушат: ничего не получится, время ушло, все студенты уже разъехались, только через год. Я, дурачок наивный, ему карты выкладываю, мол, через год свердловчане все загребут, а он мне так, назидательно: «Рано интриговать начинаете, юноша, легковаты вы для этого, вас еще никто знать не знает! Вы сперва вес наберите, а потом уж начинайте свои игры». В общем, будьте здоровы! Овсянников даже сейчас, спустя много лет, как-то неловко развел руками: дескать, как же так…