— Иду по коридорам, представляю, как посмотрю в глаза тем, кто меня сюда отправлял, кто на меня такие надежды возлагал, чувствую, как пот по спине струится и краска лицо заливает. Иду, ничего и никого не вижу, и буквально врезаюсь в кого-то! Поднимаю глаза — Валера! Работает у наших археологов. Шебутной такой парень, но хороший, знающий, веселый. Рассказал я ему о своей беде, он спрашивает: ты надолго приехал? Да и не знаю, говорю, наверное, обратно поеду. «А ты, — говорит, — не спеши. Подходи сюда через три часа». В общем, повез он меня на раскопки, которые вели университетские археологи, и рассказал все преподавателю, который ими руководил, тоже археологу. Тот-то за идею сразу ухватился, расспросил меня, говорит: ложись спать, завтра поговорим. На завтра садимся в машину к Валере и мчим в наш райцентр. Я такого и не ожидал, но мужики эти — Валера и преподаватель — будто только тем и занимались, что такие заключения делали для строителей. Честно скажу, все, что относилось к строительству, меня мало интересовало. Для меня гораздо важнее было другое: не прошло и недели, как началась эта самая археологическая разведка. Детали вам ни к чему, а общее знать надо, чтобы рассказ понимать. Идет эта самая разведка и обозревает окрестности. Может, в других местах это как-то иначе делают, а у нас именно так. Идет она, значит, обозревает, и если видит большую поляну в тайге или несколько полян средних размеров, рядом расположенных, то глядят внимательно, высматривают на земле выпуклые окружности диаметром метров семь-восемь в среднем. Такая окружность остается через несколько десятилетий на месте, где стоял прежде шатер, собранный из тонких и длинных стволов, которые вкапывали в землю, сверху связывали в пучок, а поверху натягивали шкуры зверей. Вот и готово жилище, понятно? Все слова Овсянников сопровождал жестами, показывая, как именно много веков назад возводили жилье те, кто тут скитался в поисках лучшей жизни. — Разведку вести, между прочим, довольно рискованно, если делают это люди несведущие. А откуда у нас взять сведущих? Мне дали команду собрать всех, кто перешел в десятый и одиннадцатый классы, набралось человек двадцать, так ведь никто из них в этом ничего не понимает, да и заблудиться может в тайге-то. Но археолог этот, Кедровкин, светлая ему память, оказался блестящим организатором. Ну, прежде всего, видимо, на этом заключении для строителей он неплохие деньги поимел и к материалам своей докторской многое добавил, но и работал он отлично. Все время, пока мы тут работали, он и сам мотался туда-сюда, как челнок, и людей привлек. Во-первых, конечно, того Валеру, с которого все началось, а во-вторых… Приходит ко мне в школу незнакомый человек и говорит: прислали тебе в помощь, фамилия моя Клевцов, зовут Борис Борисович, по рекомендации Кедровкина, ясно? И как-то сразу поставил он себя начальником: туда пойди, то организуй, то согласуй. И все погоняет: скорее, скорее, чего тянешь! Поначалу-то я даже рад был, что есть кому командовать. Повторяю, — улыбнулся Овсянников, — я-то ведь вчерашний студент, какой из меня начальник. Ну, а Клевцов этот, как потом выяснилось, тоже не за «спасибо» старался. Он, оказывается, числился заместителем директора музея где-то на севере и Кедровкин обещал взять его в аспирантуру, если будет основа диссертации. А по тем временам кандидат наук — большой человек, заметный, уважаемый. Овсянников глянул на часы и охнул: — Идемте на воздух. Там у меня под навесом все для чаепития хранится, а солнышко оттуда уже ушло. Посидим в тени на свежем воздухе. Я вас уже, поди, заговорил? — Ну что вы, — ответила Ирма. — Не знаю, как Алеше, а мне очень интересно. Я ведь обо всем этом только от вас и слышу сейчас. Так что рассказывайте, рассказывайте, Иван Герасимович! Овсянников, колдуя над керосинкой, наливая воду и смешивая чай и травы из разных баночек, продолжал: — Уж не знаю, каким образом, а Кедровкин устроил так, что и стройка началась почти сразу же. Написал он куда-то письмо на бланке, сам отвез и сам привез ответ: дескать, под ответственность местных властей, которые обязаны следить за ходом археологических работ. И появилась тут строительная техника, стали завозить стройматериалы, начали что-то измерять, в общем, работа пошла. И у археологов работа пошла. Организатором Кедровкин оказался прекрасным! Светает у нас в это время часов после пяти. Клевцов в пять уже выходил на разведку. Его работа проста — наметить маршруты для поисковиков. В семь утра Валера ведет на поиск три бригады человек по семь-восемь в каждой. Состоит бригада из двух-трех студентов, которых Кедровкин сам отобрал из числа интересующихся археологией, и с ними три-четыре наших старшеклассника, которые хоть немного знают местность. Валера их всех сопровождает до начала их маршрутов, которые уже обследованы Клевцовым и самим Валерой. Отводит их к начальной точке маршрута, еще раз все объясняет, а потом еще и ходит за ними, проверяет. Обед брали с собой сухим пайком, чтобы разведку вести неотрывно часов восемь-девять, чтобы вернуться засветло, пока с пути сбиться почти невозможно. Овсянников стал разливать чай по чашкам, выставил на стол вазочки с халвой, конфетами, печеньем. — А вы, я смотрю, чай пьете вприкуску, — улыбнулся Воронов. Учитель улыбнулся: — В наших местах «чай» — это своего рода клуб по интересам. Иной раз как сядем в учительской после шестого урока, так и сидим до позднего вечера. Бывало, что приходилось просить, чтобы на машине домой подбросили. Между прочим, в этом доме и размещались все археологи в тот раз. Ирма снова удивилась: — «В тот раз»? Значит, был и другой «раз»? Овсянников взял в руку блюдце, на котором стояла чашка, сделал несколько глотков и ответил: — Был, и не один. Просто с этого лета все началось. Именно в то лето я впервые узнал о «чертовом городище». 4 В гостях у Овсянниковых сидели допоздна. После долгого чаепития с мужем состоялось почти столь же длительное и с женой, которая будто преградила им путь столом, на котором батареей стояли банки с вареньями и компотами и самый настоящий самовар с сапогом, а в любезном приглашении царствовала непреклонность. Ну, как тут откажешься! Домой шли уже в полумраке, отгоняя комаров и мошек, которые их облепили, и пришли искусанными и злыми. Поэтому, когда Ирма, уже почти раздетая, сбегала и принесла бутыль мутноватой жидкости, пару огурцов и шмат сала, Воронов эстетствовать не стал, нарезал сало и намахнул стаканчик самогонки, которая ему сразу понравилась, а потом, буквально через пару минут, еще один. Выпил и погрузился в легкую расслабленность, размышляя, как хорошо вот так, без лишних забот, жить в таежной тиши. Ни тебе звонков «какделастарик», ни тебе ворчаний, как в московском окружении, сплошное удовольствие! То ли долгий день, то ли деревенская самогонка тому причиной, а ко сну Воронов отошел сразу. И уснул с удовольствием. Неизвестно когда, но удовольствие было прервано. Причем, вероятно, в довольно скором времени. Сначала Воронов через сон услышал какое-то бубнение и подумал, что это из сна и сейчас пройдет. Не проходило. Он повел рукой по кровати — Ирмы не было. «Наверное, с бабкой разговаривают», — подумал он. Ругает, поди, ее бабка за что-то, но ругает негромко, чтобы его, Воронова, не разбудить. Он уже удобнее устроился, чтобы снова заснуть, как вдруг раздался удар. Ну, не удар даже, а скорее толчок или шлепок. Да, наверное, шлепок. Будто кто-то в пылу спора пристукнул ладонью по столу. «Это что они так разошлись», — удивился Воронов. Бубнение стало громче. Услышав вновь какой-то резкий звук, Воронов после короткой паузы все-таки решил подняться и выйти к спорщицам. Он уже был возле двери, когда Ирма подошла к двери и со словами: — Тише ори, Лешу разбудишь, — заглянула внутрь. Видимо, она сделала это специально, потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель. Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он обратился в слух. Ирма, видимо, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно. «Интересно, — подумал он, — Ирма услышала мои шаги и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня». Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась. — Ты что, думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? — Мужской голос был переполнен сарказмом. — Да, пошел ты, «любимый»! — не сдерживала себя Ирма. — Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала, как кони! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я вернулась не вовремя! — Ну, так, ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! — хохотнул мужской голос. Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил: — Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать! — Наплевать ему, — после короткой паузы усмехнулась Ирма. — А чего же ты, Феденька, прибежал как цуцык? Соскучился? Кровать решил проверить? — Да, по хрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль! Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса. — Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит! — Да ты, как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, — сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность. Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе — уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но — голосом. — Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим… — Да нет на мне долга. Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно. Оба молчали. После паузы Федор спросил все так же тихо, рассудительно: — Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма? И снова замолчал. — Не ломаю я ничего, Федя. Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом. — Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! — отчеканила она по слогам. Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора: — Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел, чтобы все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь. По звукам стало ясно, что он поднимается, идет, видимо, к двери. Потом звуки снова затихли, и Федор сказал: — Он мне-то мало верит, а уж тебе… Видимо, он двинулся к двери, потому что Ирма спросила, чуть повысив голос: — Он здесь?