— Только я, с вашего позволения, сначала позвоню. Арслан набрал номер и попросил Рустамова проверить, не значится ли в числе проживающих в гостинице Кравцов, заодно сообщил, что задерживается в доме Тихомирова. Но вскоре, извинившись перед Тихомировым, вновь набрал номер Рустамова: — Понимаешь, Карим, хочу несколько расширить задание. Проверьте-ка заодно еще три фамилии — Барабанов, Мезенцев и Петрунин. — Меня интересует судьба вашего деда и судьба отца, — обратился Арслан к Тихомирову. — Насколько я понимаю, Дмитрий Григорьевич после революции поехал в Туркестан? — Да, отца направили на борьбу с басмачами в двадцать шестом. — Ну а дед ваш, Григорий Сергеевич? — Дед приехал сюда через полгода после отца. Работал врачом, умер от малярии. А вскоре, в двадцать девятом, отец погиб на границе, преследуя банду. — Как вы узнали о существовании монеты? — Из дневника деда, который я обнаружил случайно на чердаке несколько лет назад. Перебирал, знаете ли, там всякий хлам времен Очакова и покоренья Крыма и наткнулся на дневник. Между прочим, я выслал его Зарецкому и недавно получил его обратно. Впрочем, если не возражаете, я покажу вам дневник. Арслан кивнул. Тихомиров прошел к себе в кабинет и вскоре вышел с дневником. — Любопытные вещи, скажу вам, сообщает в нем дед, — протягивая дневник, сказал Павел Дмитриевич. — В нем по части монеты прямо-таки завещание потомкам: сделать все, чтобы она осталась в России. Это я поясняю, почему обратился с просьбой к Зарецкому продать монету. У вас наверняка возник этот вопрос. Можете считать все блажью, сентиментальностью, но, знаете ли, с возрастом все воспринимается более обостренно. Впрочем, это трудно объяснить. Вам наверняка все кажется странным и нелепым. — Нет, почему же? Благородные поступки всегда были свойственны русской интеллигенции. Скажите, пожалуйста, Павел Дмитриевич, как вы разыскали Зарецкого? — О, здесь опять вмешался его величество Случай. Некоторое время тому назад я прочитал сообщение о выступлении на одной научной конференции известного историка, специалиста в области русской монетной системы профессора Зарецкого А. В. Я и подумал, не Саша ли это Зарецкий? Остальное, как говорят, было делом техники, и мое предположение подтвердилось. В три часа Арслан позвонил Рустамову, попросил установить наблюдение за домом Тихомирова. «Не пришел — почему? Испугался? Возможно. Передумал? Маловероятно. Видел, как я входил в дом? Почти абсурд: я пришел в одиннадцать. Проявил сверхосторожность? Не исключено», — перебирал Арслан варианты. Он проинструктировал Тихомирова на случай, если Кравцов придет, и уехал в аэропорт. В аэропорту Туйчиев по списку проверил фамилии вылетевших сегодня пассажиров: Петрунина, Мезенцева, Барабанова и Кравцова не было. Он попросил расписание поездов. Есть вечерний — в 16.30. Арслан вернулся в горотдел, попросил соединить его с Сосниным. — Коля! Привет. Как дела? Нормально. Ну и молодец! Теперь слушай новости. — И он рассказал о визите к Тихомирову. — Значит, так... — закончил он. — Ты узнаешь: может быть, кто-то из троицы выезжал в Энск. Пришли их фотографии и обязательно проверь, не отсутствует ли кто из них. Если да, то обязательно выясни причину и время отсутствия. Не забудь утром встретить поезд из Энска. Будь здоров! Он остановился в конце глухого тупика и долго смотрел на старый дом: давно не штукатуренные стены, маленькие окна с облупившимися ставнями, покосившийся забор. Здесь он родился, но сейчас тут живут чужие люди — дом продали, когда уезжали. Зачем он пришел сюда? Чтобы испытать то липкое и тяжелое чувство, которое возникало всякий раз, когда он вспоминал свое детство? Маму с ее бесконечным, всепоглощающим страхом и большим мрачным Запретом: нельзя долго гулять — устанешь, нельзя бегать — заболеешь, нельзя есть холодное — заработаешь ангину, возьмешь в руки снег — схлопочешь двустороннее воспаление легких, откроешь форточку — обеспечен менингит, не подходи к Галке из соседнего подъезда — в позапрошлом году ее брат болел желтухой, выкинь сейчас же конфету, которой тебя угостил Петя, — у Пети на мочке уха подозрительно красное пятно... Да, Запрет висел над ним так долго, что, когда он стал взрослым и уж некому было предостерегать, оказалось, делать этого и не нужно: осторожность и страх стали его сутью. Сейчас он уже не помнит, когда и кто сказал ему эту обидную истину, это было давно, но слова запали в душу и все эти годы мучили его. «Ты не способен на поступок». Он долго жил как сжатая пружина и в самом деле уверовал, что не способен. Нет, он все время мучительно искал себя, мечтал о том, что когда-нибудь заявит о себе и снимет клеймо нерешительности, разорвет путы извечного для него страха. «Не способен на поступок». Теперь это звучит смешно. Он, наконец, преодолел страх — но какой ценой? Переступив грань закона. Тогда в один миг страх исчез, и он взял чужое. Украл. Нет, страх в тот момент не исчез, а вырос до необъятных размеров и перестал восприниматься. Потом была радость обладания монетой. Он часами любовался рублем, даже ночами лечился от бессонницы тем, что вынимал монету из коробки, включал торшер и вглядывался в медальный профиль несостоявшегося императора, потом засыпал, держа рубль в кулаке, как ребенок с новой игрушкой. Но вдруг в один прекрасный день он поймал себя на мысли, которая показалась ему чудовищной: рубль Константина уже не радовал его. Пытаясь найти причину этому, он пришел к безрадостному выводу: виной то, что он не может ни с кем поделиться своим счастьем, монета становилась «вещью в себе», ею не похвастаешься. Рушилась стройная система оправдания поступка, которую он воздвиг: «Я поступаю так, чтобы монета оказалась в надежных руках, этот мальчишка не сможет ею распорядиться. А у меня она сохранится как историческая ценность». Ишь ты, подумал он о себе, теоретическую базу под преступление подвел и глазом не моргнул. Совесть дремлет, почему не воспользоваться. А ну-ка разденься да погляди на себя в зеркало, давай, давай, не стесняйся и не жмурься. Не бойся, никто не увидит, какой ты голенький стоишь. В чем дело? Ты чего жмешься, посинел весь, переминаешься с ноги на ногу на холодном полу правды? Стыдно? Если так, каждый день рассматривай свое отражение — может, и в люди выйдешь. Да нет, поздно уже. Ну и пусть — все равно запачкался, не отмоешь, так уж лучше я куш сорву. Большой куш. Чтоб на безбедное существование хватило до конца дней, и грех с души сниму: передам в руки человеку, который должен владеть ею по праву. Закончив разговор с Арсланом, Соснин посмотрел на часы и заторопился. Выполнение задания Туйчиева требовало максимальной оперативности, счет отпущенного ему времени практически шел на минуты: с учетом времени работы учреждений, где трудились Мезенцев, Петрунин и Барабанов, в его распоряжении оставалось порядка двух часов. «Пожалуй, самому не управиться, — решил Соснин, — придется просить помочь Манукяна». Разъяснив Манукяну задачу, Николай поручил ему заняться Петруниным, а на себя взял Мезенцева и Барабанова. В проектном институте, где работал Мезенцев, Николаю сообщили, что Игорь Павлович два дня назад взял отпуск без сохранения содержания на неделю. — Он выпускник МИСИ, — объяснил Соснину начальник отдела кадров, — а у них там встреча выпускников. — Она достала из папки заявление Мезенцева, в левом верхнем углу которого выделялась сделанная красными чернилами резолюция: «ОК — в приказ». — А вы, случаем, не знаете, когда должна состояться встреча? — ознакомившись с заявлением, спросил Соснин. — В заявлении он ничего не указал, но если мне не изменяет память... — Она замолчала, немного подумала и уже решительно закончила: — Да, да, именно сегодня, пятого. Игорь Павлович, знаете ли, очень торопился, говорил: не опоздать бы. Соснин взял из личного дела Мезенцева его фотографию, заверив, что завтра утром вернет, поблагодарил начальника отдела кадров и попросил никому не рассказывать о визите. Уже садясь в свой видавший виды «Запорожец», Николай подумал, что сначала надо все же поехать в аэропорт, а уже потом к Барабанову. «С Мезенцевым следует все довести до конца, чтобы никаких неясностей не оказалось. Если в аэропорту будут данные о его вылете в Москву в последние два дня, — решил он, — то ясно: Тихомирова посетил не он». ...Ошибки не было. Соснин дважды просмотрел документы на шесть московских рейсов четвертого и пятого числа: Мезенцев в них не значился. На всякий случай он просмотрел документы и за третье число — результат тот же. «Что это может означать?» — думал Николай. Он попросил дать ему документы на рейсы в город Энск за четвертое и пятое. Ежедневно туда отправлялся один рейс, поэтому документов было немного. Каково же было удивление Соснина, когда он обнаружил, что четвертого числа в Энск вылетел Барабанов. «Час от часу не легче, — подумал Соснин. — Итак, Барабанов. Посмотрим, что скажут у него на работе. Стало быть, надо ехать к нему в трест. Все равно надо взять его фото». В стройтресте Соснину сообщили, что Барабанов со второго числа в трудовом отпуске и, по рассказу сослуживцев, собирался поехать в брату куда-то в Сибирь. «Насколько я разбираюсь в частях света, Энск к Сибири не имеет никакого отношения. Может, брат не в Сибири, а в Энске живет? Но даже тогда он не исключается. Он мог воспользоваться этим обстоятельством для встречи с Тихомировым. Письмо Тихомирова Зарецкому, судя по рассказу Андрея, известно ему, равно как и Мезенцеву и Петрунину. Надо ехать к нему домой». Полина Александрова Барабанова встретила Соснина настороженно: она никак не могла понять, почему супругом заинтересовался уголовный розыск. Она подтвердила, что муж действительно собирался навестить брата в Иркутске и на этой почве у них произошла размолвка: она была против поездки. Они поссорились и не разговаривали. Четвертого числа утром он уехал, по ее мнению — к брату, но утверждать этого она не может, потому что не провожала его. — Полина Александровна, в Энске у вас или у мужа есть родственники? — спросил Соснин. — В Энске? — удивленно спросила она. — Абсолютно никого. — Ну а близкие друзья? — Я же сказала: ни родственников, ни знакомых. А что все же случилось? — Ничего страшного. Просто в связи с одним делом нам понадобилось побеседовать с вашим супругом. Поверьте, никаких оснований для беспокойства нет. «Значит, Барабанов уехал четвертого, — размышлял Соснин по пути в Управление, — и это совпадает с данными аэропорта. Но билет он взял в Энск, а брат проживает в Иркутске. Весьма странно, если учесть, что в Энске у него никого нет. Почему же никого? А Тихомиров? Да, Тихомиров вполне может интересовать его. Выходит, Петрунин говорил правду, что Барабанов оставался один некоторое время с умирающим Зарецким. Стало быть, все сходится на Барабанове. А Мезенцев? Что, собственно, мы имеем против Мезенцева? В Энск, по крайней мере, уехал не он. Да, но и в Москву он почему-то не попал. Разве только поездом? Сейчас поеду в Управление, свяжусь с Москвой». В Управлении его уже ожидал радостный и возбужденный Манукян. Весь вид его говорил о том, что ему удалось выяснить нечто существенное. — Докладываю, Николай Семенович, — весело сверкая глазами, встретил он Соснина. — Петрунин с третьего числа находится в Энске. — В Энске? — переспросил Николай. — Так точно, — подтвердил Манукян. — В командировке до десятого. Там у них филиал, и он выехал для проведения занятий. — Да они что, заодно действуют? А Барабанов тоже в Энске — с четвертого. Не хватает Мезенцева для полного комплекта. Попросив Манукяна отнести фотографии троицы для размножения и отправки Туйчиеву, Николай связался с Москвой. Вечером, без двадцати семь, из Москвы сообщили: встреча выпускников гидротехнического факультета МИСИ состоялась сегодня, Мезенцева на встрече не было. Он вел себя в жизни скромно и чего достиг? Логическая посылка: «Скромность украшает человека» — оказалась на проверку несостоятельной. Ага, попался! Значит, он подсознательно готовит себя не к спасению монеты для истории и даже не к обладанию ею, а к обогащению. Конечно, с самого начала он решил ее продать, но не хотел признаться себе в этом. Деньги не бог, но помогают, усмехнулся он и еще раз мысленно прошелся по линии своего поведения после кражи. Вроде бы все предусмотрел. Да-да, он предусмотрел все, и подозрение на него пасть не может, хотя надо признать: Туйчиев — орешек крепкий. Что ж, тем почетнее победа. Вот так, дорогой Арслан Курбанович! Забавная штука — жизнь. Ведь ее можно рассматривать не только как подарок судьбы, но и как пожизненный смертный приговор. И тогда каждый новый день надо встречать с опаской — не последний ли? Он избавился от страха и сейчас надеется на лучшее. Конечно, смерть всех уравняет: и праведников и преступников, но пока живешь, не надо отказывать себе в радости. Недавно по телевидению крутили чаплинские ленты, он хохотал до упаду, но одна короткометражка его потрясла: он понял, в чем величие Чарли. Маленький человек под проливным дождем стоит на трамвайной остановке и держит над головой дырявый зонт. Трамваи подходят один за другим, но ни в один из них невозможно сесть — они переполнены. Наконец чудом ему удается протиснуться в трамвай. И здесь начинается... Оказывается, влезть в него было не самым сложным. Гораздо сложнее удержаться в вагоне под сокрушительным напором тех, кто давит сзади. Человека неумолимо несут к передней площадке, он сопротивляется, но безуспешно, и в конце концов вылетает из передних дверей. Трамвай трогается, а герой остается под дождем. Жизнь — это тот же трамвай, недостаточно войти в него, надо удержаться. Монета сделает его более устойчивым, и он сможет спокойно доехать до конца маршрута. Напрасно Тихомиров пытался разговорами развлечь гостя: Арслан слушал его невнимательно, думал о своем. Николай прав: никого из троицы полностью исключить нельзя... Утром надо провести опознание. Впрочем, если даже Павел Дмитриевич опознает Петрунина, это не значит, что удастся заполучить монету. Он наверняка поспешит избавиться от нее, и уникальная монета будет навсегда утеряна... — Эту любовь, — слышит Арслан откуда-то издалека голос Тихомирова, — дед пронес как святыню до конца дней своих... Лучше подождать до десятого, до конца его пребывания в Энске. Не исключено, что еще придет. Монета, конечно же, у него. А Барабанов? Что ему надо в Энске? И с Мезенцевым непонятная история. Куда он-то уехал? Звонок показался Арслану нестерпимо пронзительным, и поначалу он не сразу сообразил, что кто-то пришел. В прихожей послышались голоса: — Покорнейше прошу простить меня за опоздание. Сердечко пошаливает. Голос Арслану был знаком. Он машинально посмотрел на часы — пятнадцать минут десятого — и быстро прошел в кабинет Тихомирова. — Прошу вас, проходите. Сейчас вы чувствуете себя лучше? — Скажите, когда вы взяли монету? — спросил Арслан. — В тот момент, когда профессора опускали на носилках вниз. — Почему вы прилетели в Энск под фамилией Барабанова?