Из записок Жозефа Рультабия «Прошлой ночью, то есть в ночь на 30 октября, – пишет Жозеф Рультабий, – я проснулся где-то около часу. Бессонница или какой-то шум снаружи? В глубине парка раздался зловещий крик Божьей твари. Я встаю, открываю окно. Холодный ветер и дождь, непроницаемый мрак, безмолвие. Я закрываю окно. Снова странный вопль пронзает ночь. Я быстро надеваю брюки, пиджак. В такую погоду хороший хозяин не только собаку, но и кошку на улицу не выгонит, кто же это совсем рядом с замком подражает мяуканью кота матушки Молитвы? Я беру большую дубинку – единственное оружие, которым я располагаю, – и совершенно бесшумно открываю свою дверь. И вот я в галерее, при свете рефлекторной лампы мне все отлично видно, пламя ее слегка подрагивает, словно от сквозняка. Я чувствую легкий ветерок. Оборачиваюсь. Окно позади меня открыто, то самое, которое находится в конце галереи, куда выходят двери наших комнат, моей и Фредерика Ларсана, – я буду называть ее сворачивающей галереей в отличие от правой галереи, где находятся апартаменты мадемуазель Станжерсон. Обе эти галереи сходятся под прямым углом. Кто же это оставил окно открытым или кто его только что открыл? Я иду к окну, высовываюсь наружу. Под окном, примерно на расстоянии метра, есть терраса, которая служит крышей маленькой комнатке, расположенной на первом этаже и образующей выступ. В случае необходимости можно спрыгнуть из окна на террасу и оттуда уже – в центральный двор замка. Тот, кто избрал этот путь, не имеет, разумеется, ключа от входной двери. Однако почему воображение рисует мне эту сцену ночной гимнастики? Из-за открытого окна? А если это всего лишь небрежность прислуги? Я закрываю окно, посмеиваясь над самим собой и над той легкостью, с какой я возвожу драматические построения на основе открытого окна. И снова крик Божьей твари в ночи. Затем воцаряется полнейшая тишина, дождь перестает стучать в стекла. Замок спит. С бесконечными предосторожностями я иду по ковру галереи. Дойдя до угла правой галереи, я вытягиваю голову и бросаю осторожный взгляд вперед. В этой галерее горит другая рефлекторная лампа, которая прекрасно освещает несколько находящихся там предметов: три кресла и несколько висящих по стенам картин. Что я тут делаю? Никогда еще замок не казался таким спокойным. Все тихо. Что за чутье толкает меня к комнате мадемуазель Станжерсон? Какое предчувствие заставляет меня подойти к ее двери? Откуда этот голос, взывающий ко мне из глубины души: “Подойди к спальне мадемуазель Станжерсон!” Я опускаю глаза на ковер, по которому ступаю, и вижу, что меня ведут следы того, кто уже прошел здесь. Да, на ковре остались чьи-то следы, испачкавшие его уличной грязью, и я шагаю по этим следам, которые ведут меня к спальне мадемуазель Станжерсон. Ужас! Ужас! Я узнаю “элегантные” следы, следы убийцы! Так, значит, он явился сюда в такую мерзкую ночь! Если из окна галереи можно спуститься через террасу вниз, то тем же путем нетрудно и подняться наверх. Убийца здесь, в замке, ибо обратных следов нет. Он проник в здание через окно, открытое в конце сворачивающей галереи, он прокрался мимо комнаты Фредерика Ларсана, мимо моей комнаты, свернул в правую галерею и вошел в спальню мадемуазель Станжерсон. Я стою у двери, ведущей в апартаменты мадемуазель Станжерсон, – это дверь в прихожую, она приоткрыта, я бесшумно толкаю ее. Теперь я нахожусь в прихожей, и там, под дверью в саму спальню, я вижу полосу света. Прислушиваюсь. Ничего! Ни малейшего шума, даже дыхания и то не слышно. Ах! Знать бы, что происходит в молчании за этой дверью! Взгляда на замочную скважину довольно, чтобы понять: дверь заперта на ключ и он остался в скважине. Подумать только, что убийца, может быть, находится там! Он наверняка там! Сумеет ли он ускользнуть и на этот раз? Все зависит от меня. Главное – соблюдать спокойствие и не делать ошибок! Надо заглянуть в спальню. Сумею ли я войти туда через гостиную мадемуазель Станжерсон? Затем мне придется пересечь будуар, а убийца тем временем скроется, выскользнув через дверь в галерею, через ту самую дверь, возле которой я сейчас стою. По моим предположениям, сегодня вечером покушения еще не было, ибо иначе не объяснишь тишину, царящую в будуаре. Ведь в будуаре каждую ночь дежурят две сиделки, они останутся там до полного выздоровления мадемуазель Станжерсон. Раз я почти полностью уверен, что убийца здесь, почему бы не поднять тревогу немедленно? Убийца, вероятно, скроется, но, может быть, мне удастся спасти мадемуазель Станжерсон? А что, если ночной посетитель вовсе не убийца? Дверь была открыта, чтобы он сумел войти. Но кем? И снова закрыта. Кем? Он проник этой ночью в спальню, дверь которой наверняка была заперта изнутри, ибо мадемуазель Станжерсон каждый вечер запирается в своих апартаментах вместе с сиделками. Кто повернул ключ в замке, чтобы впустить убийцу? Сиделки? Две верные служанки – старуха горничная или ее дочь Сильвия? Это маловероятно. К тому же они спят в будуаре, и мадемуазель Станжерсон, крайне обеспокоенная и крайне осторожная, как сказал мне Робер Дарзак, сама следит за своей безопасностью, с тех пор как стала чувствовать себя достаточно хорошо и способна передвигаться по комнатам в своих апартаментах, откуда я ни разу не видел, чтобы она выходила. Эта внезапная тревожность и эта осторожность мадемуазель Станжерсон, поразившие господина Дарзака, заставили и меня тоже призадуматься. Нет ни малейшего сомнения в том, что, когда произошло покушение в Желтой комнате, несчастная ожидала убийцу. А вдруг она ждала его и в этот вечер? Иначе кто же тогда повернул ключ, чтобы открыть дверь убийце, который сейчас находится там? Уж не сама ли мадемуазель Станжерсон? Ибо, в конце-то концов, она ведь могла бояться убийцу и опасаться его появления, но в то же время иметь достаточно веские причины, для того чтобы открыть ему дверь, чтобы быть вынужденной отпереть ему дверь! Какое же это, наверное, страшное свидание! Свидание, связанное с преступлением? Но уж, во всяком случае, не любовное, ибо мадемуазель Станжерсон обожает господина Дарзака, я в этом уверен. Все эти мысли проносятся у меня в голове, вспыхивая подобно молнии, что пронзает мрак. Ах, если бы знать! Если за этой дверью царит такая тишина, значит, она необходима кому-то! И, значит, мое вмешательство принесет скорее зло, чем пользу? Почем я знаю? А что, если мое вмешательство в эту минуту послужит причиной преступления? Ах, как бы увидеть и узнать, не нарушая этой тишины! Я выхожу из прихожей. Иду к центральной лестнице и спускаюсь по ней, вот я уже в вестибюле, я бегу, стараясь как можно меньше шуметь, к маленькой комнатке на первом этаже, где после покушения во флигеле спит теперь папаша Жак. Он одет, глаза его растерянно блуждают. Его ничуть не удивило мое появление, он говорит, что встал с постели, после того как услышал крик Божьей твари и шаги в парке. Да-да, шорох шагов у себя под окном. Тогда он выглянул в окно и увидел, как мимо проскользнул черный призрак. Я спрашиваю, есть ли у него оружие. Нет, с тех пор как следователь забрал его револьвер, у него нет больше оружия. Я тащу его в парк через маленькую дверь черного хода. Скользим вдоль стены замка до самого того места, где расположено окно спальни мадемуазель Станжерсон. Там я велю папаше Жаку прижаться к стене и не двигаться, а сам, воспользовавшись тем, что луна в этот момент скрылась за облаком, встаю напротив окна, но за пределами отбрасываемого им квадрата света; окно полуоткрыто. Из предосторожности? Чтобы иметь возможность быстро уйти через окно, если кто-то войдет в дверь? О-о! Тот, кто решится выпрыгнуть из этого окна, имеет все шансы сломать себе шею! А что, если убийца прихватил с собой веревку? Он должен был все предусмотреть… Ах, знать бы, что происходит в этой комнате! Проникнуть в тайну ее молчания! Я возвращаюсь к папаше Жаку и шепчу ему на ухо одно только слово – “лестница”. С самого начала я, конечно, сразу подумал о дереве, которое неделю назад уже служило мне наблюдательным пунктом, но я тотчас же заметил: окно полуоткрыто таким образом, что на этот раз, взобравшись на дерево, я не увижу то, что происходит в комнате. К тому же я хочу не только видеть, но и слышать, а в случае необходимости еще и… действовать… Папаша Жак, весь дрожа от волнения, исчезает на мгновение и тут же возвращается, но без лестницы, издали подавая мне знаки и широко размахивая руками, чтобы я скорее шел к нему. Когда я очутился рядом с ним, он таинственно прошептал: – Ступайте за мной! Обогнув замок, мы приблизились к донжону, и только тогда он сказал: – Я ходил за лестницей в нижний зал донжона, куда мы с садовником складываем разные ненужные вещи. Дверь донжона оказалась открытой, и лестницы там не было. Потом при лунном свете вот где я ее обнаружил! Он показал мне лестницу, стоявшую в другом конце замка, она была прислонена к выступу, служившему опорой террасе под окном, которое было открыто. Из-за террасы я и не разглядел лестницу… С ее помощью можно было с легкостью проникнуть в сворачивающую галерею второго этажа, и у меня не оставалось сомнений, что именно этот путь избрал незнакомец. Мы бежим к лестнице, но в тот самый момент, когда мы уже собираемся ухватиться за нее, папаша Жак показывает мне на полуоткрытую дверь маленькой комнатки первого этажа, расположенной округлым выступом в конце крыла замка; потолком ее служит та самая терраса, о которой я упоминал. Папаша Жак легонько толкает дверь, заглядывает внутрь и говорит мне едва слышно: – Его нет здесь. – Кого? – Лесника! – И продолжает, снова приникнув к моему уху: – Вы же знаете, что лесник спит в этой комнате с тех самых пор, как начался ремонт донжона! И снова все тем же красноречивым, многозначительным жестом он показывает мне на полуоткрытую дверь, лестницу, террасу и окно в сворачивающей галерее, которое я недавно закрыл. О чем я думал в тот момент? Да было ли у меня время думать? Я скорее чувствовал, чем думал… Что же подсказывали мне мои чувства? Если лесник сейчас наверху, в спальне (я говорю “если”, ибо ничто, кроме этой лестницы и этой пустой комнаты, не давало мне в ту минуту основания в чем-либо заподозрить лесника), если он там, то ему и в самом деле пришлось подняться по этой лестнице и влезть в это окно, так как находящиеся за его новой комнатой помещения, занятые семьей метрдотеля и кухарки, а также самой кухней, преграждали ему внутри замка дорогу в вестибюль и на лестницу… Если это лесник прошел здесь, то ему не составляло труда под каким-нибудь предлогом войти вчера вечером в галерею и проследить за тем, чтобы обе створки окна были плотно закрыты изнутри, но не заперты; стоило ему толкнуть их снаружи, как окно открылось – и он сумел пробраться в галерею. Эта необходимость оставить окно незапертым изнутри значительно сужала круг лиц, подозреваемых в преступлении. Убийцей неизбежно должен был оказаться кто-то из своих, если, конечно, исключить сообщника, а в сообщника я не верю, или… или, скажем, сама мадемуазель Станжерсон проследила за тем, чтобы окно не заперли изнутри… Однако что же это за секрет – страшный, видимо, секрет, – который вынуждает мадемуазель Станжерсон сметать преграды на пути ее убийцы? Я хватаю лестницу, и вот мы снова бежим к задней стене замка. Окно спальни все еще полуоткрыто, шторы задернуты, но не совсем плотно, и широкая полоса света падает на лужайку к моим ногам. Я подставляю лестницу к окну спальни и почти уверен, что делаю это бесшумно. Папаша Жак остается у подножия лестницы, а я потихоньку лезу по ней со своей дубинкой. Стараясь не дышать, я с величайшей осторожностью поднимаю и переставляю ноги. Внезапно набегает тяжелая туча, снова разражается ливень. Повезло. И вдруг, когда я уже добрался до середины лестницы, меня останавливает зловещий крик Божьей твари. Мне кажется, что он прозвучал где-то позади меня, всего в нескольких метрах. А если это сигнал? Если какой-то сообщник убийцы увидел меня на лестнице? Что, если этот крик призывает убийцу к окну? Вполне вероятно!.. Вот ужас, человек этот у окна! Я чувствую над собой его голову, слышу его дыхание. А я… я не могу взглянуть на него. Малейшее движение головой – и я пропал! Увидит ли он меня? Опустит ли в темноте голову? Нет! Уходит… Он ничего не заметил… Я скорее чувствую, чем слышу, как он крадучись идет по комнате, и решаюсь подняться еще на несколько ступенек. Голова моя теперь находится на уровне каменного подоконника, лоб – выше подоконника, и взгляд проникает сквозь просвет между шторами. Убийца здесь, он сидит за маленьким столиком мадемуазель Станжерсон и пишет. Я вижу его со спины. Перед ним стоит свеча, но, так как он склонился над ее пламенем, свет отбрасывает тени, искажающие его облик. Я вижу лишь чудовищную, сгорбленную спину. Вещь поразительная: мадемуазель Станжерсон там нет. Постель ее не разобрана. Где же она спит этой ночью? Наверняка в соседней комнате, вместе со своими сиделками. Таково мое предположение. Я радуюсь тому, что дерзкий незнакомец находится здесь один. Можно спокойно, на холодную голову готовить ему западню. Однако кто же этот человек, который пишет там, у меня на глазах, расположившись за этим столом, словно у себя дома? Если бы не следы убийцы на ковре в галерее, если бы не открытое окно и не лестница под ним, вполне можно было бы допустить, что человек этот имеет право войти сюда и что в его присутствии нет ничего необычного по вполне естественным причинам, которых я просто еще не знаю. И все же нет сомнения в том, что этот таинственный субъект и есть тот самый человек из Желтой комнаты, убийца, удары которого мадемуазель Станжерсон вынуждена сносить, не жалуясь, безмолвно! Ах, увидеть бы его лицо! Застать его врасплох! Схватить его! Если сейчас я спрыгну в спальню, он наверняка убежит либо через прихожую, либо через правую дверь, которая ведет в будуар. Оттуда, минуя гостиную, он попадет в галерею – и был таков, я его потеряю. А сейчас он в моих руках. Еще пять минут, и я буду держать его крепко, надежнее, чем если бы он попал в клетку… Что он там делает в полном одиночестве, как проник в спальню мадемуазель Станжерсон? Что он пишет? Спускаюсь. Лестница на земле. Папаша Жак следует за мной. Мы возвращаемся в замок. Я посылаю папашу Жака разбудить господина Станжерсона. Папаша Жак должен ждать меня у господина Станжерсона и до моего прихода не говорить ему ничего определенного. Я же пойду за Фредериком Ларсаном. Большая неприятность для меня. Мне хотелось бы работать одному и, воспользовавшись удачей, самому распутать это дело под носом у спящего Ларсана. Но папаша Жак и господин Станжерсон – старики, да и сам я, похоже, недостаточно крепок. У меня может не хватить сил… Ларсан же привык иметь дело с людьми, которых преследуют и бросают наземь, чтобы затем поднять закованными в наручники. Ларсан открывает мне дверь. Совершенно одуревший, с опухшими от сна глазами, готовый послать меня ко всем чертям, он не желает верить бредням какого-то репортеришки. Приходится уверять его, что убийца и в самом деле там! – Странно, – говорит он, – мне казалось, что сегодня после полудня я оставил его в Париже! Он поспешно одевается и берет револьвер. Мы неслышно выходим в галерею. – Где он? – спрашивает Ларсан. – В спальне мадемуазель Станжерсон. – А сама она? – Ее там нет! – Идем! – Не ходите туда! При малейшем шуме он убежит… У него для этого есть три возможности: дверь, окно и будуар, где находятся женщины… – Я буду стрелять… – А если промахнетесь? Если только раните его? Он снова скроется… Не говоря уже о том, что и он тоже, конечно, вооружен… Нет, предоставьте мне провести эту операцию, я отвечаю за все… – Как хотите, – довольно любезно сказал он. Тогда, удостоверившись, что все окна в обеих галереях наглухо заперты, я ставлю Фредерика Ларсана в конце сворачивающей галереи, перед тем самым окном, которое было открыто и которое я закрыл. – Ни при каких обстоятельствах, – внушаю я Фреду, – вы не должны покидать этот пост до тех пор, пока я не позову вас… Сто шансов из ста, что убийца вернется к этому окну и попытается бежать через него, когда за ним начнется погоня, ибо он пришел отсюда и здесь приготовил себе путь к отступлению. У вас очень опасный пост… – А вы где будете? – спросил Фред. – Я спрыгну в комнату и буду гнать его к вам! – Возьмите мой револьвер, – предложил Фред, – а мне дайте вашу дубинку. – Спасибо, – ответил я, – вы отважный человек. И я взял у Фреда револьвер. Мне предстояло столкнуться один на один с человеком, который писал там, в спальне, и этот револьвер пришелся как нельзя более кстати. Итак, я расстался с Фредом, поставив его у окна 5, обозначенного на плане, и, все так же соблюдая величайшую осторожность, направился к апартаментам господина Станжерсона, расположенным в левом крыле замка. Там я встретился с господином Станжерсоном и папашей Жаком, который выполнил мое указание, ограничившись тем, что сказал своему хозяину, чтобы тот поскорее оделся. Тут я в нескольких словах поведал господину профессору о том, что происходит. Он тоже взял револьвер и последовал за мной; вскоре мы – все трое – очутились в галерее. С тех пор как я увидел убийцу сидящим за столом, прошло никак не более десяти минут. Господин Станжерсон хотел немедленно броситься туда и застрелить его – это казалось проще простого. Но я убедил его, что не следует рисковать, пытаясь убить злодея: он попытается уйти живым. После того как я поклялся ученому, что его дочери нет в спальне и что она не подвергается опасности, он наконец согласился смирить свое нетерпение и предоставил мне руководить всем происходящим. Я еще раз сказал папаше Жаку и господину Станжерсону, что они должны бежать ко мне на помощь лишь в том случае, если я позову их или выстрелю из револьвера, затем я поставил папашу Жака у окна, расположенного в конце правого крыла (окно это помечено на моем плане цифрой 2). Я выбрал этот пост для папаши Жака потому, что, как мне казалось, убийца, когда я буду за ним гнаться, выйдя из спальни, должен броситься по коридору к окну, которое он оставил открытым, а добежав до перекрестка прямой и сворачивающей галерей и увидев вдруг перед этим окном Ларсана, охраняющего сворачивающую галерею, кинется бежать дальше до конца второго этажа. Там он наткнется на папашу Жака, который не даст ему выпрыгнуть в парк через окно, находящееся в самом тупике здания. Именно таким образом должен был при подобных обстоятельствах действовать убийца, хорошо знающий обстановку (я лично в этом уже нисколько не сомневался). Под этим окном снаружи в самом деле имелось нечто вроде выступа, тогда как все остальные окна галерей находились на такой высоте надо рвом, что практически невозможно было выпрыгнуть из них, не сломав себе шею. К тому же все двери и окна были крепко-накрепко заперты, включая и дверь расположенного в конце правого крыла чулана с ненужным хламом, в чем я сам убедился. Итак, указав, как я уже сказал, пост папаше Жаку и удостоверившись, что он стоит в нужном месте, я расположил господина Станжерсона у лестничной площадки, неподалеку от двери в прихожую его дочери. Все говорило о том, что, когда я застигну убийцу врасплох, он попытается бежать из спальни через прихожую, а не через будуар, где находились женщины и дверь куда была, наверное, заперта самой мадемуазель Станжерсон, если, как я предполагал, она укрылась в будуаре, чтобы не встречаться с убийцей, который должен был прийти к ней. В любом случае он обязательно попадет в галерею, где у всех возможных выходов его будут ждать расставленные мной люди. Выбравшись туда, он увидит слева от себя, совсем рядом, господина Станжерсона; тогда он кинется вправо, в сторону сворачивающей галереи, тем более что это и был заранее намеченный им путь к отступлению. На пересечении двух галерей он заметит, как я уже объяснял выше, с левой стороны, в конце сворачивающей галереи, Фредерика Ларсана и напротив, в конце правого крыла, – папашу Жака. Мы с господином Станжерсоном будем преследовать его сзади. На этот раз он попался. Ему от нас не уйти! План этот казался мне самым разумным, самым надежным и притом самым простым. Если бы мы имели возможность поставить кого-то из нас непосредственно за дверью будуара мадемуазель Станжерсон, сообщавшегося со спальней, вероятно, кое-кому из тех, кто не привык размышлять, показалось бы, что гораздо проще взять приступом обе двери комнаты, где находился убийца, то есть дверь будуара и дверь из прихожей. Но в будуар мы могли проникнуть только через гостиную, дверь которой предусмотрительная мадемуазель Станжерсон заперла изнутри. Так что этот план, который вполне соответствовал бы уровню интеллекта любого средней руки полицейского, практически был неосуществим. Однако я, привыкший размышлять, пожалуй, сказал бы так: если бы даже у меня имелся свободный доступ в будуар, я все-таки предпочел бы тот план, который только что изложил. Любой другой план, предполагающий прямое нападение через двери спальни, разделил бы нас в момент борьбы с убийцей, в то время как мой план собирал всех воедино для атаки в том месте, которое я вычислил почти с математической точностью. Место это – пересечение двух галерей. Расставив таким образом своих людей, я вышел из замка и бегом бросился к лестнице, снова приставил ее к стене и, зажав в руке револьвер, стал взбираться вверх. Если кому-то вдруг вздумается посмеяться над столь тщательно продуманными мерами предосторожности, я позволю себе в таком случае напомнить о тайне Желтой комнаты и о тех неоспоримых доказательствах необычайной хитрости и коварства убийцы, в коих мы убедились. И еще: если кому-то покажутся излишне пространными все мои замечания и наблюдения, особенно в тот момент, когда следовало целиком сосредоточиться на быстроте передвижения, скором принятии необходимых решений и действии, я бы возразил следующее: мне хотелось как можно полнее и подробнее представить все детали плана нападения, задуманного и приведенного в исполнение столь же быстро, сколь медленно он разворачивается под моим пером. Я нарочно стремился к этой медлительности и предельной точности, дабы быть уверенным, что ничего не упущено, что достоверно переданы все условия и обстоятельства, сопутствовавшие странному явлению, которое впредь, до того как ему будет найдено естественное объяснение, должно, на мой взгляд, лучше всяких теорий профессора Станжерсона послужить доказательством распада материи, я бы даже сказал так: “Мгновенного распада материи”». Глава XVI Странное явление распада материи Из записок Жозефа Рультабия (продолжение) «И вот я снова у каменного подоконника, – продолжает Рультабий, – и снова голова моя возвышается над этим камнем; сейчас я загляну в спальню сквозь щель между шторами, которые так и остались незадернутыми, я сгораю от нетерпения: в каком положении застану я убийцу? Хорошо бы он сидел ко мне спиной! Хорошо бы он все еще находился за этим столом и писал… А вдруг… Вдруг его уже нет здесь? Но он не мог убежать! Разве я не завладел его лестницей? Пытаюсь взять себя в руки. Вытягиваю голову. Смотрю: он там, я снова вижу его чудовищных размеров спину, изуродованную тенью, отбрасываемой свечой. Только он уже не пишет, и свеча стоит не на маленьком столике. Свеча стоит на паркете перед склонившимся над ней человеком. Странная поза, но это мне на руку. Я с облегчением перевожу дыхание. Поднимаюсь еще выше. Я уже на верхних ступеньках, левой рукой я хватаюсь за подоконник, в последний, решающий момент сердце мое готово выпрыгнуть из груди. И вот наконец револьвер у меня в зубах. Теперь и правая моя рука свободна, я берусь ею за подоконник. Один резкий рывок, затем подтягивание на руках – и я буду на окне… Только бы не упала лестница! Но, увы, это-то как раз и случилось… Мне пришлось оттолкнуться от лестницы, уперевшись в верхнюю перекладину чуть сильнее, чем следовало бы; едва нога моя успела оторваться от нее, как лестница покачнулась и, царапнув по стене, рухнула наземь… Но в этот момент я уже коснулся коленями подоконника… С быстротой, показавшейся мне неправдоподобной, я распрямляюсь во весь рост… Однако убийца оказался проворнее меня. Он услыхал, как лестница царапнула по стене, и я вдруг увидел, что чудовищная спина выпрямилась, человек этот встал и обернулся… Я уставился на него. Да полно, мог ли я его разглядеть? Стоявшая на полу свеча в достаточной мере освещала только его ноги. Все, что было выше стола, казалось неясной тенью, тонуло во мраке… Я заметил косматую голову, заросшее бородой лицо, обезумевшие глаза… Бледный лик обрамляли широкие бакенбарды… Цвет их, насколько я мог различить в полутьме за одну секунду, был рыжий… Так мне показалось… так я подумал… Лицо это было вовсе мне незнакомо. Таково было мое мимолетное впечатление от этого образа, увиденного мельком в полумраке, пронизанном колеблющимися бликами… Лицо было мне незнакомо, или, во всяком случае, я не узнавал его! Однако нужно действовать! Стать ветром, стать бурей, стать молнией! Но увы… Увы!.. Я… Я спугнул его… Спугнул убийцу! Заметив меня на окне, он вскочил и бросился, как я и предполагал, к двери в прихожую, распахнул ее и кинулся прочь. Но я уже бежал следом за ним с револьвером в руке. – Ко мне! – вопил я изо всех сил. Стрелой промчался я по комнате и тем не менее успел зацепить взглядом оставленное на столе письмо. В прихожей я уже почти настиг убийцу, ибо на то, чтобы открыть дверь, у него ушла по меньшей мере секунда. Я едва не коснулся его! Однако он успел захлопнуть у меня под носом дверь, которая вела из прихожей в галерею. Но и у меня словно крылья выросли: я очутился в галерее в трех метрах от него… Мы с господином Станжерсоном бежали за ним на одинаковом расстоянии. Человек этот, опять-таки, как я и думал, свернул направо, то есть выбрал заранее подготовленный для отступления путь… – Ко мне, Жак! Ко мне, Ларсан! – кричал я. Теперь злодей уже не мог уйти от нас! Я издал радостный клич, неистовый, победный клич! Убийца долетел до пересечения двух галерей всего на две секунды раньше нас, и произошла намеченная мной встреча, та самая роковая, неизбежная и неотвратимая. Мы все столкнулись на этом перекрестке: господин Станжерсон и я, прибежавшие из правой галереи, папаша Жак, явившийся с другого конца той же самой галереи, и Фредерик Ларсан, примчавшийся из сворачивающей галереи. Мы едва не упали, налетев друг на друга и ничего не соображая. Но убийцы… не было! Мы тупо озирались по сторонам, и в глазах у нас отражался ужас перед этим невероятным фактом: убийца исчез! Попросту испарился. Где он? Где он? Где он? Всем своим существом мы вопрошали: «Где он?» – Не может быть, чтобы он убежал! – вскричал я, охваченный гневом, превосходившим мой ужас.