– Вы чувствуете себя неважно? – невозмутимо спросил меня Рультабий. – Нет, напротив! – Вам хочется спать? – Нисколько… – Ну что ж, мой друг, в таком случае предлагаю вам выкурить эту превосходную сигару. Он протянул мне первоклассную гаванскую сигару, которую подарил ему господин Дарзак, сам же закурил свою неизменную трубку. Так мы просидели в этой комнате до десяти часов, ни разу не нарушив молчания. Рультабий непрестанно курил, нахмурив лоб и устремив взгляд куда-то вдаль. В десять часов он разулся и подал мне знак; я сразу понял, что должен последовать его примеру и снять ботинки. Когда оба мы остались в носках, Рультабий промолвил, но так тихо, что я скорее угадал, чем расслышал это слово: – Оружие! Из кармана пиджака я достал свой револьвер. – Заряжайте! – скомандовал он. Я выполнил. Затем он направился к двери комнаты и с величайшей осторожностью открыл ее. Мы очутились в сворачивающей галерее. Рультабий снова подал мне знак. Я понял, что должен занять свой пост в темном чулане. Я уже было пошел, как вдруг Рультабий догнал меня и поцеловал, затем все так же бесшумно вернулся к себе. Удивленный этим порывом чувств и несколько обеспокоенный, я добрался до правого участка галереи и беспрепятственно пошел дальше; миновав лестничную площадку, я двинулся вперед по левому крылу прямой галереи и достиг темного чулана. Прежде чем войти в чулан, я внимательно изучил шнурок, стягивающий оконный занавес… Мне и в самом деле стоило только коснуться шнурка рукой, чтобы тяжелый занавес упал, скрыв от взора Рультабия световой квадрат: условленный сигнал. Звуки шагов заставили меня остановиться возле двери Артура Ранса. Значит, он не лег! Но почему же он, оставшись в замке, не ужинал вместе с господином Станжерсоном и его дочерью? По крайней мере, я не видел его за столом в тот момент, когда мы стали невольными свидетелями странного поступка мадемуазель Станжерсон. Когда я вошел в темный чулан, мне там очень понравилось. Я видел всю галерею насквозь – она была освещена, как днем. Ничего из того, что там произойдет, не укроется от моего взора. Но что же все-таки там случится? Может быть, что-то очень важное. И снова меня пронзило беспокойное воспоминание о поцелуе Рультабия. Так целуют своих друзей только в особо торжественных случаях или же если им грозит какая-нибудь опасность! Неужели мне грозит смертельная опасность? Вцепившись пальцами в рукоятку револьвера, я стал ждать. Конечно, я не герой, но и не трус. В таком положении я простоял около часа, и в течение этого времени не заметил ничего необычного. Дождь на улице, припустивший около девяти часов вечера, прекратился. Мой друг сказал, что, вероятнее всего, до полуночи или до часа ночи тревожиться нечего. Между тем около половины двенадцатого дверь комнаты Артура Ранса отворилась. Я услыхал слабый скрип ее петель. Я понял, что ее отпирают изнутри с величайшей осторожностью. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, дверь оставалась открытой. Ее подтолкнули из комнаты, и она распахнулась наружу, то есть в галерею, поэтому я не мог видеть ни то, что происходит в комнате, ни то – что за дверью. В этот момент внимание мое привлек какой-то странный звук, повторявшийся уже третий раз и доносившийся из парка; поначалу я не обратил на него внимания, как не реагируют обычно на мяуканье кошек, которые бродят ночами по водостоку. Но в третий раз он прозвучал так явственно и странно, что я невольно вспомнил рассказы о крике Божьей твари. А так как до сих пор крик этот неизменно сопутствовал всем несчастьям, случавшимся в Гландье, меня охватила дрожь. В эту самую минуту я увидел, как из-за двери появился человек и закрыл ее. Я не сразу узнал его, так как, стоя ко мне спиной, он склонился над довольно объемистым пакетом. Закрыв за собой дверь и взяв в руки пакет, неизвестный повернулся лицом к темному чулану, и тогда я понял, кто передо мной. Это был лесник. Это он выходил в столь поздний час из комнаты Артура Ранса. «Зеленый человек». На нем был тот самый костюм, в котором я видел его на дороге возле харчевни «Донжон» в первый день, как приехал в Гландье; да и сегодня утром, когда мы с Рультабием выходили из замка и встретили его, он тоже был в этом костюме. Конечно, это лесник. Я отчетливо разглядел его. Мне даже показалось, будто лицо его выражало некую тревогу. Крик Божьей твари прозвучал на улице в четвертый раз, тогда лесник поставил свой пакет на пол и подошел ко второму из окон, если считать их от темного чулана. Я боялся пошевелиться, опасаясь нечаянно выдать свое присутствие. Подойдя к окну и уткнувшись лбом в стекло, он стал всматриваться в сумрак парка. Так простоял он с полминуты. Ночную тьму временами рассеивал ослепительно-яркий свет луны, скрывшейся затем в черных тучах. «Зеленый человек» дважды поднимал руку, подавая какие-то непонятные для меня сигналы, потом, отойдя от окна, снова взял свой пакет и направился по галерее прямиком к лестничной площадке. Рультабий наказывал мне: «Чтобы предупредить меня, вам надо лишь отпустить шнурок, который держит занавес на окне…» И вот настал нужный момент. Но о чем я должен предупредить Рультабия? Впрочем, мое ли это дело? Мне следовало выполнить данное им указание, и все. Я отпустил шнурок. Сердце мое громко стучало. «Зеленый человек» дошел до лестничной площадки, и тут, к величайшему моему удивлению, я увидел, как он спускается по лестнице, ведущей в вестибюль, тогда как я ожидал, что он продолжит свой путь по галерее в правое крыло. Что делать? Я тупо смотрел, как падает, закрывая окно, тяжелый занавес. Сигнал был подан, однако я не увидел Рультабия на углу сворачивающей галереи. Никто не приходил, никто не появлялся. Я был в полной растерянности. Прошло с полчаса, это время показалось мне нескончаемой вечностью. Как теперь поступить, если даже я увижу что-нибудь еще? Сигнал был подан, я не мог подать его второй раз… С другой стороны, выйти из моего укрытия в такой момент я не решался: это могло смешать все планы Рультабия. В конце концов, мне не в чем было себя упрекнуть, и если случилось что-то, чего мой друг не ожидал, ему оставалось винить только себя. Не имея больше реальной возможности предупредить его о чем-либо, я отважился пойти на риск: выйдя на цыпочках из чулана и стараясь ступать совсем невесомо, я, вслушиваясь в тишину, направился к сворачивающей галерее. В сворачивающей галерее – ни души. Я подошел к двери Рультабия. Прислушался. Ни малейшего звука. Тогда я тихонько постучал. Никакого ответа. Я повернул ручку, дверь отворилась. Я очутился в комнате. Рультабий лежал на полу, вытянувшись во весь свой небольшой рост. Глава XXII Негаданная жертва В невыразимой тревоге склонился я над телом друга и с радостью обнаружил, что он спит! Он спал тем глубоким, болезненным сном, каким, я видел, заснул Фредерик Ларсан. Значит, он тоже стал жертвой снотворного, которое подсыпали нам в пищу. Но как же, однако, мне-то удалось избежать этой участи! Поразмыслив хорошенько, я понял, что снотворное, вероятно, подмешали в вино или воду, ибо в таком случае все объяснялось само собой: за едой я обычно ничего не пью. От природы я склонен к полноте и потому соблюдаю, как говорится, «сухой» закон. Я с силой встряхнул Рультабия, но мне так и не удалось заставить его открыть глаза. Сон этот, несомненно, был делом рук мадемуазель Станжерсон. Она, конечно, решила, что больше, чем отца, ей следует опасаться этого молодого человека и его неусыпной бдительности, ведь он все знал и умел все предвидеть! Я вспомнил, как метрдотель, прислуживая нам, особо рекомендовал великолепное шабли, которое наверняка побывало на столе профессора и его дочери. Так прошло больше четверти часа. В этих исключительных обстоятельствах, когда моему другу во что бы то ни стало надо было проснуться, я решил прибегнуть к суровым мерам и вылил на голову Рультабия кувшин воды. Он открыл глаза – наконец-то! – но взгляд у него был жалкий, сумрачный и безжизненный, я бы даже сказал, без проблеска мысли. И все-таки это была определенная победа. Я решил подкрепить ее и, приподняв его, влепил Рультабию пару пощечин. О счастье! Я почувствовал, как он напрягся в моих руках, и услышал его шепот: – Продолжайте, только не так шумно! Продолжать хлестать его по щекам и не шуметь при этом показалось мне делом невозможным. Тогда я принялся щипать и трясти его, и вскоре он уже кое-как держался на ногах. Мы спаслись! – Меня усыпили, – молвил он. – Ах, я провел ужасные четверть часа, прежде чем окончательно свалился… Но теперь все прошло. Не покидайте меня… Не успел он закончить фразу, как до нашего слуха донесся страшный крик, прокатившийся по всему замку, воистину смертный вопль. – Какое несчастье! – взвыл Рультабий. – Мы опоздали! Какая жалость! Он кинулся к двери, но, ударившись о стену, упал, так как все еще нетвердо двигался. В это время я с револьвером в руке уже бежал по галерее; словно безумный летел я к спальне мадемуазель Станжерсон. Домчавшись до пересечения сворачивающей галереи с прямой галереей, я увидел, как из апартаментов мадемуазель Станжерсон выскочил какой-то человек и в несколько прыжков очутился на лестничной площадке. Я не смог совладать с собой и спустил курок… Револьверный выстрел с грохотом прокатился по всей галерее, но человек, продолжая свой бешеный бег, уже успел скатиться по лестнице. Я преследовал его с криком: «Стой! Стой, или я убью тебя!..» Достигнув, в свою очередь, лестницы, я увидел бегущего навстречу мне из глубины галереи левого крыла замка Артура Ранса, кричавшего: – Что случилось? Что случилось? Мы с Артуром Рансом сбежали вниз по лестнице почти одновременно; окно в вестибюле было открыто. Мы отчетливо видели фигуру удиравшего человека и, не отдавая себе в этом отчета, инстинктивно разрядили все обоймы в его направлении. Преступника отделяло от нас не более десяти метров, он пошатнулся, и мы уже решили, что он вот-вот упадет, когда следом за ним выпрыгнули в окно, но неизвестный вдруг кинулся прочь с новой силой. Я был в носках, американец – босиком, у нас не было никакой надежды догнать его, если даже наши револьверы оказались бессильны! Мы выпустили свои последние патроны, а он все бежал, бежал… Но мчался он по правой стороне центрального двора, туда, где кончалось правое крыло замка, в тот самый угол, окруженный рвами и высокой оградой, где никак нельзя было скрыться и откуда имелся только один выход – дверь маленькой комнаты, расположенной выступом, в которой жил теперь лесник. Бегущий впереди человек, хоть и был наверняка ранен нашими пулями, все-таки сумел оторваться от нас метров на двадцать. В это время сзади, над нашими головами, открылось одно из окон галереи, и мы услыхали голос Рультабия, отчаянно кричавшего: – Стреляйте, Бернье! Стреляйте! И посветлевшую в этот миг от лунного сияния ночь прорезала еще одна вспышка. При свете ее мы увидели папашу Бернье, стоявшего со своим ружьем у входа в донжон. Выстрел был метким. Тень рухнула на землю. Но успев добежать до угла правого крыла замка, человек этот упал уже за углом, то есть мы видели, как он падал, но на землю-то он упал с другой стороны стены, которую нам не было видно. Через каких-нибудь двадцать секунд Бернье, Артур Ранс и я – все трое – очутились за углом этой самой стены. «Тень» лежала недвижно у наших ног. Разбуженный, очевидно, от своего летаргического сна шумом и выстрелами, Ларсан, открыв окно своей комнаты, кричал, как совсем недавно это делал Артур Ранс: – Что случилось? Что случилось? А мы… мы склонились над «тенью», над таинственной мертвой «тенью» убийцы. Вскоре к нам присоединился окончательно теперь пробудившийся Рультабий, я кричал ему: – Он умер! Все кончено! – Тем лучше, – сказал Рультабий. – Отнесите его в вестибюль замка… – Но потом спохватился: – Нет, нет! Положим его в комнате лесника! Рультабий постучал в дверь к леснику… Никто не отозвался, что, впрочем, меня ничуть не удивило. – Ну конечно, его нет, – заметил репортер, – иначе он давно бы уже вышел! Придется отнести это тело в вестибюль… Когда мы собрались вокруг «мертвой тени», ночь вдруг сделалась такой черной из-за огромного облака, скрывшего луну, что мы могли только касаться этой «тени», не различая ее очертаний. А между тем мы сгорали от нетерпения, нам хотелось знать! Подоспевший папаша Жак помог нам донести труп до вестибюля замка. Там мы опустили его на первую ступеньку лестницы. Пока мы шли, я чувствовал на своих руках еще горячую кровь из ран… Папаша Жак сбегал на кухню и принес фонарь. Склонившись над «мертвой тенью», он осветил лицо убитого, и мы узнали лесника, того самого, кого хозяин харчевни «Донжон» прозвал «зеленым человеком» и кого еще час назад я видел выходящим из комнаты Артура Ранса с пакетом в руках. Однако об этом я мог рассказать одному лишь Рультабию, что, впрочем, я и сделал несколькими минутами позже. Не смею умалчивать о том величайшем удивлении, я бы даже сказал – жестоком разочаровании, которое выразили Жозеф Рультабий и Фредерик Ларсан, присоединившийся к нам в вестибюле. Они ощупывали труп, смотрели на это мертвое лицо, на этот зеленый костюм лесника и повторяли друг за другом: – Непостижимо! Непостижимо! А Рультабий еще добавил: – Ерунда какая-то! Папаша Жак всячески выказывал глупую скорбь, сопровождавшуюся смехотворными причитаниями. Он утверждал, что это ошибка и что лесник не мог быть убийцей его хозяйки. Нам пришлось заставить его умолкнуть. Он так громко стонал, словно потерял родного сына, мне даже показалось, что такое неуемное проявление добрых чувств к леснику объяснялось страхом, который он испытывал: как бы, чего доброго, не подумали, будто он радуется его трагической смерти, ведь каждому и в самом деле было известно, что папаша Жак терпеть не мог лесника. К тому же я заметил, что из всех нас, прибежавших кто в чем попало, босиком или в носках, один только папаша Жак был одет как подобает. Однако Рультабий не спускал глаз с убитого; стоя на коленях на каменных плитах, он при свете фонаря папаши Жака стал раздевать лесника! Обнажил его грудь. Она была вся в крови. Потом вдруг, взяв из рук папаши Жака фонарь, Рультабий направил его свет на огромную зияющую рану. Затем встал и сказал странным, исполненным какой-то дикой иронии тоном: – Этот человек, которого вы считали убитым револьверными пулями и дробью, умер от ножевого удара в сердце! Я снова, в который уже раз, подумал, что Рультабий сошел с ума, и в свою очередь сам склонился над трупом. И только тогда понял, что на теле лесника и в самом деле не было ни одной пулевой раны, только в области сердца виднелся глубокий порез, сделанный острым лезвием. Глава XXIII Двойной след Я еще не успел прийти в себя от изумления, в которое повергло меня это открытие, когда мой юный друг, ударив меня по плечу, воскликнул: – Следуйте за мной! – Куда? – спросил я. – Ко мне в комнату. – Что мы там будем делать?