Ему это позволили в надежде, что мнение опытного специалиста поможет успокоить смятенные умы, вообразившие, будто этот ветхий ящик, игравший музыку, когда бедный Мартен Латуш испускал дух, вовсе не был обыкновенной шарманкой и что такой человек, как Элифас, вполне мог спрятать в нем орудие или некое таинственное средство своего преступления. Антиквар основательно обследовал шарманку и даже сыграл на ней «мертвящую песню», как выразилась Бабетта. – Ну как? – спросили его. – Это такая же шарманка, как и прочие? – Нет, – ответил тот, – вовсе не такая, как прочие. Это одна из самых любопытных и старинных штуковин в своем роде. К нам она попала, видимо, из Италии. – Вы обнаружили в ней что-нибудь ненормальное? – Нет, ничего ненормального я в ней не нашел. – Считаете ли вы, что эта шарманка послужила орудием преступления? – Ничего об этом сказать не берусь, – весьма уклончиво отреагировал антиквар, – я ведь не присутствовал там, когда раздался громкий скрежет от верченья рукоятки, что накручивала злодейскую песню. – Но вы полагаете, что там произошло преступление? – Хм! Хм! Напрасно приставали к этому человеку, чтобы он выразился яснее или хотя бы объяснил, что означает это «Хм! Хм!» Он продолжал твердить «Хм! Хм!», и все тут. Кончилось тем, что этот эксперт со своими хмыканьями привел умы в еще большее смущение. Он, кстати, занимался также продажей картин. Звали его г-н Гаспар Лалуэт. Глава VII. Тайна Тота Несколько дней спустя в три часа пополудни некий пассажир лет сорока пяти, с забавно выступающим брюшком, которое обрамляла красивая толстенькая цепочка массивного золота, вышел из вагона второго класса на платформе Ла Варенн-Сент-Илер. Тщательно укутавшись в складки своего просторного пальто-накидки, поскольку стояли холода, и перекинувшись парой слов с проводником, проверявшим билеты, он двинулся по главной улице городка, достиг по ней берега Марны, перешел через мост и свернул направо с дороги, ведущей в Шеневьер. Он следовал вдоль берега примерно с четверть часа, потом остановился и осмотрел окрестности. Он только что миновал последние дачи обитателей городка, пустовавшие с лета, и находился теперь в местности совершенно плоской и пустынной. Бескрайнее, белое от недавно выпавшего снега пространство начиналось у самых его ног и терялось в мутной дали. И человек на снегу в своем пальто-крылатке, полы которого оживлялись его мерной поступью, походил на большую черную птицу. Далеко-далеко виднелась островерхая крыша одинокого дома, окруженного группой деревьев, которые из-за снега, лежавшего на них, почти совершенно сливались с пейзажем. Наш путешественник, однако, приметил это уединенное жилище и недовольно пробормотал в морозный воздух что-то про «чокнутых», которые решаются жить в таком месте в такое время. Тем не менее, он ускорил шаг, но продолжал двигаться все так же бесшумно, поскольку был обут в резиновые калоши. Его обволакивало огромное, совершенно белое безмолвие. Было около четырех часов, когда человек добрался наконец до деревьев. Здание, окруженное ими, помещалось за высоким забором, солидные решетчатые ворота были заперты. Вокруг, насколько охватывал взгляд, не было видно никакого другого жилья. Человек позвонил в электрический звонок, проведенный к воротам, и тотчас же два огромных пса, два настоящих цербера, выскочили откуда-то с той стороны решетки с диким рычанием, вырывавшимся из их черных глоток. Они проявляли такую бешеную злобу, что, не будь между ними и нашим путником железной преграды, нам наверняка пришлось бы оплакивать несчастье. Человек в крылатке отскочил назад, предпочитая, несмотря на решетку, держаться от этих зверюг подальше. Тут чей-то жутковато гортанный голос прикрикнул: – Аякс! Ахилл! На место, грязные твари! – И показался великан. О! Это действительно был великан, существо совершенно чудовищное! Метра два в высоту, может, даже два с половиной, если бы выпрямился во весь рост. Но сейчас он шагал, слегка ссутулившись, по привычке опустив тяжеленные плечи. Голова у него была совершенно круглая, остриженная под гребенку. Лицо перечеркивали висячие гуннские усы. Что же касается его физиономии в целом, то она внушала такие же опасения, как и морды грызущих решетку псов. Он схватил их за ошейники своими невероятными ручищами, заставил ослабить хватку и отбросил назад, словно щенков. Посетитель слегка задрожал (пустяки, легкий озноб, на ветру не слишком тепло) и пробормотал сквозь зубы: – Меня, конечно, предупредили насчет собак, но никто почему-то ни словом не обмолвился о великане! Меж тем чудище (мы говорим о великане) приблизило свою зверскую рожу к решетке. – К-т-т-м? – промычало оно. Посетитель догадался, что это должно означать «кто там?», и, соблюдая почтительную дистанцию, ответил: – Я бы хотел поговорить с господином Лустало. – Ч-г-в-м-н-д? Посетитель, обладавший, очевидно, хорошей сообразительностью, опять догадался, что на сей раз это означает «чего вам надо?» – Передайте ему, что это срочно. По делам Академии. Он протянул свою визитную карточку, которую держал наготове в кармане пальто. Великан взял ее и удалился, бурча что-то себе под нос. Шел он в сторону крыльца, которое, видимо, вело к главному входу в здание. Сразу же вернулись Аякс с Ахиллом и, просунув свои ужасные морды сквозь прутья решетки, стали молчаливо изучать посетителя налитыми кровью глазами. Казалось, они кусок за куском оценивают свой законный обед, по какому-то недоразумению оказавшийся вне пределов досягаемости. Посетитель, на которого этот бесцеремонный осмотр произвел сильное впечатление, отвел взгляд, отошел на несколько шагов и потоптался там в неуверенности. – Я знал, – сказал он сам себе, – что придется запастись терпением. Но не думал, что мне понадобится еще и все мое мужество. – Он глянул на часы и продолжил свой монолог, словно надеясь звуками собственного голоса отогнать навязчивые мысли о трех чудовищах, охранявших это уединенное жилье. – Еще не поздно, – добавил он. – Тем лучше! Похоже, я проторчу здесь и час, и два, и три… прежде чем он меня примет. Говорят, он не любит прерывать по пустякам свои опыты и запросто может о вас позабыть. Великому Лустало все прощается! Эти несколько фраз позволяют нам оценить радостное удивление посетителя, когда он неожиданно увидел, что к нему по дорожке от дома спешит никакой не великан, а сам великий Лустало собственной персоной! Великий Лустало, честь и слава мировой науки, был весьма мал, то есть заметно ниже среднего роста. Мы-то уже знаем, что вне своих ученых занятий он был равнодушен и рассеян, присутствуя в кругу людей лишь как далекая и отстраненная тень, безразличная ко всему, что не касалось его науки. Эта общеизвестная черта Лустало, похоже, не осталась безызвестной нашему посетителю, ибо он изумился до крайности, видя великого маленького ученого мужа, поспешавшего к нему навстречу во всю прыть своих крохотных ножек. Подбежав к решетке, он приветствовал визитера такими словами: – Это вы господин Гаспар Лалуэт? – Да, мэтр… Это я… к вашим услугам, – промямлил г-н Лалуэт, сорвав с головы мягкую фетровую шляпу и отвешивая подобострастный поклон. Надобно заметить, что по особым случаям эксперт-антиквар всегда напяливал на себя пальто-крылатку и мягкую фетровую шляпу, чтобы как можно больше походить на знаменитых литераторов прошлого, например на лорда Байрона или Альфреда де Виньи с его сыном Чаттертоном[36]. Ведь г-н Лалуэт более всего на свете почитал изящную словесность и даже сам, если помните, был «отмечен Академией». Улыбающаяся розовая физиономия великого Лустало показалась меж устрашающих морд огромных церберов и почти вровень с ними. О, какое зрелище! – Значит, вы тот самый эксперт, который осматривал шарманку? – спросил великий Лустало, чьи маленькие глазки, обычно затуманенные каким-нибудь высоконаучным мечтанием, стали вдруг против обыкновения живыми и проницательными. Он с любопытством моргал ими, изучая посетителя. – Да, мэтр, это я! Новый поклон, новый взмах шляпой в морозном воздухе. – Ну что ж, входите… Здесь стоять, пожалуй, холодновато. – И великий Лустало без единого признака рассеянности отодвинул внутренний засов, запиравший решетку. «Входите!» Легко сказать… если Ахилл с Аяксом твои друзья. Едва решетка открылась, псы вскочили со своих мест, и бедный г-н Лалуэт уже решил было, что настал его последний миг, но тут Лустало прищелкнул на них языком, и оба цербера, рванувшиеся к вожделенной жертве, моментально остановились. – Не пугайтесь моих собачек, – промолвил он. – Они у меня кроткие, как ягнята. И вправду Аякс и Ахилл ползали сейчас по снегу на брюхе, облизывая руки своему хозяину. Г-н Гаспар Лалуэт героически переступил через порог. Лустало в свою очередь поприветствовал гостя, потом запер решетку и пошел впереди, указывая дорогу к дому. Оба пса поплелись за ними, и г-н Лалуэт не смел даже обернуться из страха каким-нибудь неловким движением побудить их к нападению или игре, которая, учитывая их размеры, привела бы к не менее плачевным и непоправимым последствиям. Так они достигли крыльца и поднялись на него. Дом г-на Лустало при ближайшем рассмотрении оказался большим и красивым сельским особняком, надежно сложенным из кирпича и песчаника. Усадьба, кроме собственно дома, включала в себя также несколько построек поменьше в саду и во дворе, возведенных, без сомнения, ради необъятных научных изысканий Лустало, уже совершивших подлинный переворот в физике, химии, медицине, во всех тех сомнительных теориях, положенных человечеством по собственному косному невежеству в основу предрассудка, гордо именуемого им наукой. Особенностью великого Лустало являлось то, что он всегда работал в одиночку. Его характер, довольно подозрительный, совершенно не выносил какого бы то ни было сотрудничества. Он жил в этом уединенном доме круглый год с единственным слугой, тем самым великаном по имени Тоби, и с двумя собаками. Все об этом прекрасно знали и не удивлялись. Гений имеет право на уединение. Г-н Гаспар Лалуэт, по-прежнему двигаясь за хозяином, попал в тесный вестибюль, к подножию лестницы, ведущей на верхние этажи. – Я провожу вас в гостиную, – объявил великий Лустало. – Нам там будет удобнее беседовать. Он стал подниматься по лестнице. Г-н Лалуэт, само собой, – за ним, а оба пса замыкали шествие. Миновав второй этаж, они начали взбираться на третий. Там они остановились, поскольку четвертого этажа попросту не существовало. Гостиная великого Лустало помещалась под самой крышей. Толкнув дверь, они вошли в нее и очутились в комнате с голыми стенами, совершенно пустой, если не считать круглого одноногого столика и трех соломенных стульев. Обе собаки увязались следом. – Чуть высоковато! – заметил великий Лустало. – Но, знаете ли, бывают такие бесцеремонные посетители, что ничуть не стесняются шуметь: ходят туда-сюда, топают, будто у себя дома. Вот я их и оставляю на чердаке – так они мне не мешают, когда я работаю в подвале. Ну садитесь же, дорогой мой господин Лалуэт. Ума не приложу, что привело вас ко мне, но буду чрезвычайно рад доставить вам удовольствие. Я узнал из газет, которые читаю от случая к случаю… – Ах, дорогой мэтр, я их и вовсе не читаю! Сам, по крайней мере. Госпожа Лалуэт порой читает их мне – таким образом, я не теряю времени зря и вместе с тем держусь в курсе всех событий, которые… Он не закончил, ибо поведение великого Лустало, столь любезного секунду назад, внезапно его встревожило. Маленькая персона великого мужа вдруг застыла на стуле, как восковая, а глаза, только что живые и мигающие, сделались неподвижными и напряженными. Это были глаза человека, который пытается расслышать нечто, доносящееся издалека. В тот же миг псы, занявшие позиции по обе стороны от г-на Лалуэта, разинули свои чудовищные пасти и испустили протяжный, жалобный вой, словно по покойнику. Ошарашенный и несколько напуганный г-н Лалуэт, которого, впрочем, нелегко было сбить с толку и лишить хладнокровия, поднялся на ноги. Рядом с ним великий Лустало каменел на своем стуле и все еще, казалось, прислушивался к чему-то, доносящемуся издалека. Наконец он вернулся к действительности с другого конца света, вскочил с неожиданной резвостью чертика из табакерки и принялся колотить собак своими крошечными кулачками, чтобы те умолкли. Потом, повернувшись к г-ну Лалуэту, опять усадил его и заговорил с ним более суровым, чем раньше, даже неприятным тоном: