– В каком братстве? – уточняет Бентли, чиркая что-то в блокноте. – Вроде в САЭ? Короче говоря, я решила, что у меня паранойя, и пошла себе дальше. Там разговорилась с каким-то блондином – блин, даже не помню, как его звали. Мы немного поболтали, а когда я встала, чтобы сходить в туалет, вдруг заметила, что эта девушка так и пожирает меня взглядом. Тогда я ничего такого не подумала. Решила, что, может, эта девица трахается с этим парнем, или он ее бойфренд, не знаю, и она разозлилась. Но… На этом месте широко распахиваю глаза, наполняю их горькими слезами, и только полный идиот не догадается, что я этим хочу сказать: «Мистер Бентли, это была та самая девушка – та самая, которая только что пыталась всех нас убить!» – Это была та самая девушка? – На все сто процентов. Я хорошо запомнила, потому что она специально повернулась и посмотрела на меня, типа как с лютой злобой! А потом ушла с этим парнем. Хотя это было реально дико – она, типа, вела себя так, будто отобрала его у меня или еще чего. А я даже не помню, как его звали! – Можете описать его? Возраст? Он состоял в братстве? Запинаясь, даю ему более или менее соответствующее действительности описание Уилла. – Видать, это оказалось последней каплей… Она уже и так почти окончательно свихнулась, плюс, наверное, как-то выяснила, что нам стало известно про ее папашу – серийного убийцу. Бентли вдруг откладывает свой блокнот в сторону и доверительно нагибается ко мне, упершись руками в колени. – Хлоя… Я в курсе, что ваши моральные принципы отличаются от принципов обычных людей, но… – Погодите-ка – что? – Мы знаем про программу. – Кто это «мы»? – Кое-кто в полиции. Я, в частности. Я много лет работал с Леонардом над этой программой. Вы вроде славная девушка, и Леонард говорит, что у вас очень хорошая успеваемость. – Я, между прочим, прошла в финал национального конкурса молодых дарований! – Серьезное достижение. Но я хочу, чтобы вы на секундочку подумали про Эмму и про тот факт, что она наверняка не хочет, чтобы кто-то знал, кем был ее отец. Множество народу старательно держало это в тайне, поскольку иначе журналисты просто порвали бы этих двух малышек на куски в своих таблоидах. – И вы в том числе держали это в тайне? – Это было еще до меня, но мой отец был ведущим детективом по делу Рипли. Все буквально влюбились в этих девчушек. Фыркаю. – Тогда эти «все» сильно их переоценили. Это его не смущает. – Так как думаете – сможете сохранить часть про отца Эммы в секрете? – Обожаю секреты, – говорю я, потуже закутываясь в его куртку. – Если вы только объясните мне одну вещь. Вид у Бентли немного скептический, но он кивает. – Лично меня она вынудила прийти туда обманом. А как заманила остальных? – Вообще-то примерно таким же способом. Чарльзу она отправила сообщение с подмененного номера – как бы вашего, а потом завладела его телефоном. Тревору по той же схеме выдала себя за какую-то девицу, которая якобы не прочь с ним перепихнуться. Просто не могу не восхититься – и сама точно так же поступила бы, и Тревор точно явился бы даже в какую-то непонятную пещеру, если б думал, что ему что-то обломится. – Но что касается Эммы и руководителей программы, то она просто попросила их прийти. Полагаю, что они не видели, к чему все идет, – заканчивает Бентли. Не думаю, что полностью согласна с ним насчет Эммы. По-моему, кое-что насчет своей сестры та все-таки подозревала, пусть даже и не желая этого признавать. * * * Андре старался не смотреть на доктора Уимена, который сидел в дальнем конце коридора отдела полиции, уткнувшись лбом в согнутые руки. Вид у того был бледный. Андре уводили в другую часть здания для снятия показаний, потом криминалисты брали у него всякие пробы, но теперь можно было идти на все четыре стороны, если только за ним кто-нибудь заедет – время ночное, общественный транспорт не ходит. Он зябко обхватил себя за плечи, все еще пытаясь избавиться от озноба, пробирающего до костей после длительного пребывания в этом подземном склепе. Интересно, сколько они там проторчали на холоде? Единственное, чего ему сейчас хотелось, – это оказаться дома. Действительно дома, а не в общаге. Андре вытащил телефон и после основательных размышлений отправил сообщение брату: «Долго рассказывать, но я сейчас в отделе полиции на Дейв-Томас-сёркл. Можешь меня забрать? Хочу несколько дней побыть дома». В строке ответа сразу стали плавать черные кружочки, и вскоре там выскочило единственное слово: «Пух!» – на языке Исайи это означало: «Уже еду, но хочу знать все от и до, и я выжму из тебя все до последней капли, пока мы будем объедаться чем-нибудь жирненьким!» Андре это вполне устраивало. Он был только рад возможности чуть подольше побыть наедине с собой, чтобы еще немного погреться и поразмыслить о том, свидетелем чего только что стал, – какую-то часть недавних событий так и не удавалось уложить в голове. Это уже позади. Абсолютно все же уже позади. Загадка разгадана – теперь все могут вернуться домой целые и… невредимые? Но тут в дверях появилась Хлоя, явно не в своей собственной куртке. Андре сразу отделили от остальных, как только они приехали в отдел, так что он предположил, что у нее тоже взяли показания и взяли криминалистические пробы. – Ничего не рассказывай, – шепнула она ему, устраиваясь на скамье прямо рядом с ним. Он выпрямился. Не рассказывать про что? Что она зла на него? Интересно, Хлоя догадалась, что это именно он вызвал полицию по пути на «вечеринку» Меган – или как там это еще назвать, – или же все-таки считает, что это сделали Елена или Уимен? Весь подобравшись, Андре наблюдал за ней, пытаясь делать это незаметно. Вид у нее был вроде совершенно невозмутимый – болтая ногами, она играла в «Дог Дэш» на своем телефоне. «Ты только что проломила другой девчонке башку! – подумал Андре. – Я видел ошметки ее мозгов». – Как думаешь, тут есть что пожрать? – поинтересовалась вдруг Хлоя. – Наверняка, – отозвался Андре, страстно желая, чтоб она поскорей куда-нибудь свалила. Вскоре так она и поступила, практически испарившись в конце коридора. Андре сглотнул – в горле так пересохло, что оно было готово растрескаться. Неподалеку в небольшой нише стоял столик с колбой перестоявшегося кофе и пластиковыми стаканчиками. Немного подрагивающими руками он наполнил два из них и отнес туда, где сидел Уимен. Тот взял предложенный кофе с удивленной, но печальной улыбкой, которая так и не добралась до его глаз. Вид у него был такой, словно он испытывает не душевную, а физическую боль. – Ну, как вы? – спросил Андре. – Простите, но я… Это просто натуральное дежавю. Я всего лишь хотел защитить этих девушек, помочь им жить нормальной жизнью… – А вы никогда не думали, что с Меган что-то не так? Уимен шумно выдохнул. – Когда мне позвонили из Калифорнии – когда они только заподозрили, что у Меган может быть психопатия, я только о ней и мог думать: как бы ей помочь. Я знаю, что наши личные отношения могли значительно осложнить ее участие в программе, но я думал, что это все-таки хоть как-то облегчит ей взаимодействие с окружающим миром. – Но, доктор Уимен… Почему вам для начала вообще захотелось помогать Грегори Рипли? Уимен слегка поморщился, словно ответ был совершенно очевиден. – Потому что он был глубоко психически неуравновешенным человеком – просто я не представлял, насколько неуравновешенным. – Но когда вся страна требовала его казни, почему вы дали показания в его пользу перед вынесением приговора? – Я – квакер[136], Андре, и не верю в смертную казнь. Множество людей заявляет, что тоже против нее, и система кое-где идет у них на поводу, но все это морализаторство моментально исчезает в случаях вроде дела Рипли. Я не считаю, что государство должно лишать человека жизни, равно как и что в мире существуют какие-то неискупаемые грехи. Я хотел помочь ему. – Думаете, ему удалось бы помочь? Если б он остался в живых? – Нет, и знаете почему? Потому что в области психологии до сих пор практически не тратили ни времени, ни сил на изучение психопатии. Квакеры верят в то, что именуется реституционным правосудием. Это значит, что, когда кто-то совершает дурной поступок, вы не лишаете его жизни или изолируете от общества, но требуете от такого человека каким-то образом искупить вину или возместить нанесенный ущерб. Андре молча смотрел на свой горький кофе. После всех своих исследований он уже знал про этот крутой поворот в карьере Уимена, но никогда не задумывался о нем с подобной точки зрения. И вдруг ощутил смущение – Уимен все-таки не какой-то там свихнувшийся «безумный профессор» из кино, а человек настолько серьезный и честный, что было почти больно даже просто подумать об этом. Наверное, трудно вообразить, каково сейчас приходится Уимену, который чуть ли не полжизни убил на то, чтобы помочь этим близняшкам обрести хотя бы некую видимость нормальной жизни – и все лишь для того, чтобы произошло нечто подобное: то, что он вроде был обязан вовремя распознать и остановить. Андре все никак не мог заставить себя произнести еще кое-что – он уже подумывал, не самое ли время именно сейчас, посреди этого всеобщего хаоса, наконец признаться насчет своего диагноза. Хотя когда открыл рот, у него вырвалось лишь: – Теперь, наверное, программу закроют? Уимен был явно ошарашен, но это выражение мгновенно сменилось сочувственным. – Нет, Андре, я не стал бы на этот счет беспокоиться. Это же на вас, ребята, напали, а не наоборот. С несколько отсутствующим видом он похлопал Андре по спине, и тот ощутил укол стыда. В этот момент в коридоре появился один из копов с Эммой и увел Уимена вместо нее в один из кабинетов. Выражение лица у Эммы было пустым, закрытым. Она присела на скамью, совершенно неподвижно застыв и аккуратно поставив подошвы туфель на пол. Если ночные события и травмировали ее, она этого никак не показывала. – Прости… это насчет твой сестры, – отважился Андре. Перепахав книгу Фиолы и сосредоточившись исключительно на попытках разрешить стоящую перед ними загадку и на собственной безопасности, он даже ни разу не задумался над тем, что где-то рядом есть две девушки примерно его возраста, которые обе знали, что их отец совершил несколько самых ужасных преступлений в криминальной истории страны. Это был тот самый человек, который нянчился с ними в младенчестве, покупал им игрушки на Рождество и целовал на ночь. Их отец был настоящим чудовищем, а мать в известном смысле бросила обеих на произвол судьбы. Полученной травмы хватило бы сразу на несколько жизней, не говоря уже про одну. Эмма повернулась к нему лицом. Ее бледно-зеленоватые глаза были абсолютно нечитаемы и сфокусировались на стене где-то у него за спиной. – Что бы я ни говорила Меган, это никак не позволяло ее контролировать. Андре с трудом попытался подобрать какой-нибудь рассудительный ответ. – По-моему, ты не обязана контролировать собственную сестру. – И все-таки в некотором роде это так, – отозвалась Эмма. – Потому что я единственная, кто ее по-настоящему знал. Я не хотела, чтобы она была такой. Меган всегда была умней и хитрей меня, вечно видела в чем-то угрозу и строила какие-то хитроумные планы. Она надолго умолкла. Андре попытался прислушаться к голосам детективов дальше по коридору, но из кабинетов регулярно доносились перемежаемые шипением помех переговоры по радио. Эмма неотрывно смотрела на свои покрытые песком туфли. Вдруг она подняла на Андре задумчивый взгляд. – А ты знаешь, что портрет моего отца печатали на открытках? – Что?! – Ну, на таких маленьких открытках для коллекционеров, типа игральных карт. На них были всякие знаменитые убийцы, и люди их собирали.