Вера, похоже, прониклась сказанным и уставилась на следователя, как прилежная ученица на строгого учителя. — У меня к вам практически один-единственный вопрос, — начал Валдис Гриндель. — Нет, пожалуй, два, если вы, конечно, не возражаете, — поправился он. — Первый: заходила ли к вам тридцать первого декабря прошлого года ваша подруга Нина Печорская? — Заходила, — прозвучал конкретный ответ. — Во сколько она к вам пришла? — поинтересовался Валдис Давидович. — Где-то в районе часа дня, — последовал незамедлительный ответ. — А когда она ушла от вас? — спросил старший следователь, хотя вопрос этот был уже третьим по счету. Впрочем, где два вопроса, то там вполне может быть и четыре… Круглова на мгновение задумалась. — Мы пообедали, поздравили друг друга с наступающим Новым годом, поболтали о том о сем… И она ушла, — так ответила Вера Круглова и добавила: — Куда-то спешила. — Во сколько это было? — быстро спросил Гриндель девушку. — Часа в три, должно быть, — ответила хозяйка. — Ясно… Валдис Давидович улыбнулся и признательно посмотрел на свою собеседницу. Вот что значит верно построенный допрос: алиби у Нины Печорской на момент убийства уже не имеется. Было — и вдруг лопнуло мелкими брызгами, как мыльный пузырь. Впрочем, Валдис Гриндель так и предполагал. Если Нина Печорская лжет во всем остальном, с какой стати она будет говорить правду про свой визит к Вере Кругловой? Печорская вполне могла вернуться от подруги домой. И в районе семи часов вечера, когда произошло убийство супруга, вполне могла находиться в своей квартире — Гриндель был совершенно уверен в этом. Допустим, про предсмертную записку, когда она утверждала, что она написана рукой мужа, Печорская могла и ошибиться. Допустим, капитану Еремину на допросе в отделении милиции она назвалась чужим именем из-за примитивной бабьей вредности. Но в том, что она с часу дня и почти до одиннадцати вечера просидела у своей подруги Веры Кругловой, Нина вне всякого сомнения, врала. Вывод напрашивался сам собой: ежели она соврала и отнюдь не по одному пункту, нет веры ее словам и по всем остальным… Глава 9. Любопытная записка Экскурс в прошлое Модеста Печорского, в общем, ничего особого не принес. Родился будущий коммерсант и предприниматель в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. Родители — обыкновенные городские мещане, имевшие в городе доходный дом, который приносил прибыль, достаточную для безбедного проживания и обеспечения единственного сына Модеста всем необходимым. Обучался Модест Печорский во Второй классической гимназии на Протоке и едва не окончил ее с серебряной медалью — срезался при сдаче экзаменов по латинскому и греческому языкам. Почему-то языки давались Модесту с большим трудом, а проще сказать — вовсе не давались. В университет, как многие выпускники гимназии, он поступать не стал и определился на службу конторщиком в Торговый дом «Наследники Д. И. Вараксина», торговавший водкой, вином, наливками, поставляемыми ко двору великого князя Николая Николаевича, а также иностранными крепкими напитками. Со временем дослужился до должности директора конторы Торгового дома — а это для его возраста было очень и очень неплохо — и едва не сделался компаньоном этих самых наследников купца первой гильдии и потомственного почетного гражданина Дмитрия Ивановича Вараксина. По крайней мере, имел с наследниками соответствующий разговор, и те обещали подумать и дать ответ в самое ближайшее время. Однако сделаться компаньоном купеческого Торгового дома не получилось, поскольку пришедшие революция, а следом за ней Гражданская война расстроили все намеченные планы. Многие горожане в то время не жили, а выживали, и Модест Печорский был в числе таковых. А вот когда в город пришел НЭП, в Печорском сказалась коммерческая жилка, существовавшая в нем, похоже, всегда, ведь именно она повлияла на выбор Модеста — не поступать в университет и продолжать учебу, а устроиться на службу в купеческий Торговый дом. При новой экономической политике, принятой Страной Советов, Модест Печорский развернулся: стал арендатором двух городских фабрик, кондитерской и швейной, и заполучил несколько продуктовых лавок на центральных улицах города, что в те времена (да и последующие) разрешала — хотя и не особо приветствовала — советская власть. Проживал он после смерти родителей на улице Кирова в одном из бывших купеческих особняков, в отдельной квартире, состоящей из двух жилых комнат, кухни и закутка для прислуги, которая вела его домашнее хозяйство, поскольку жены у него не имелось. Прислугою у него была приезжая из деревни девушка по имени Глафира, с которою, похоже, Модест Вениаминович проживал, как муж с женой. Ну а что? Есть готовит, стирает, прибирается, в постель ложится. Что еще мужчине нужно? Вообще, судя по отрывочным сведениям, добытым для майора Щелкунова, отношения с женщинами у Печорского складывались трудно. Виною всему была первая и, как это нередко случается, неудачная любовь Модеста к девушке по имени Татьяна. Дело было еще в годы учебы Печорского в гимназии. Они уже несколько раз целовались, и вот-вот должна была состояться первая близость, как вдруг Татьяна стала холодна к Модесту. Он не понимал, в чем дело, метался, страдал, пытался вызвать возлюбленную на откровенность, но та от разговоров всячески уклонялась и избегала с ним встреч. Наконец, через полтора месяца Татьяна уехала с новоиспеченным женихом в город Тирасполь, где у того имелся собственный сахарный заводик. После этого отношения Печорского с женщинами не ладились, скорее всего, оттого, что он не желал более влюбляться и не очень доверял слабому полу, который на поверку оказывался не столь уж и слабым. В тысяча девятьсот двадцать девятом году государство не возжелало далее продлевать Печорскому срок аренды швейной и кондитерской фабрик, посчитав, что само справится с содержанием подобных предприятий и, естественно, с получением прибыли. Это было время заката НЭПа, и сданные в аренду частным предпринимателям фабрики и заводы возвращались обратно в лоно государства. Коммерсанты вполголоса роптали, но тягаться с окрепшим государством не имели ни сил, ни желания. Кроме того, наиболее прозорливые из предпринимателей предвидели такой конец их коммерческой карьеры и старались по возможности побольше накопить разных материальных средств в виде денег и ювелирных изделий, чтобы потом, когда у них отнимут отданные в аренду предприятия, им было на что доживать отведенные Всевышним годы. Печорский был из среды прозорливых и небезосновательно считал, что новая экономическая политика — явление временное и существовать будет недолго. Так оно и случилось. Тем не менее продуктовые лавки остались у него в собственности и так просуществовали вплоть до начала войны и даже немного дольше — до сентября тысяча девятьсот сорок первого года. В войну опять пришлось выживать, и многое из накопленного в годы НЭПа было потрачено на питание и поддержание хотя бы подобия комфорта. После выхода в свет Особого решения Совета народных комиссаров от тысяча девятьсот сорок четвертого года касательно создания сети коммерческих магазинов и ресторанов Модест Вениаминович одним из первых открыл в сорок шестом году сразу два коммерческих продуктовых магазина и ресторанчик при одной из трех функционирующих в городе гостиниц. В том же сорок шестом году он поселился в доме повышенной комфортности на Грузинской улице, первоначально выстроенном исключительно для работников Наркомата связи. Надо полагать, что Печорский заселился в такой дом благодаря протекции и деньгам, поскольку в последний год весьма преуспевал и имел от своих торговых предприятий немалый доход. Опять-таки в сорок шестом году, Модест Вениаминович женился и привел в свою квартиру двадцатитрехлетнюю супругу по имени Нина. Самому Печорскому в сорок шестом стукнуло уже пятьдесят семь. Очевидно, молодая женщина выбрала его не только из-за имеющейся к нему симпатии, но и за приличный достаток, каковым готов он был поделиться со своей избранницей. Жили супруги поначалу мирно и даже счастливо, однако в конце сорок седьмого года у них что-то разладилось, начались ссоры и даже скандалы. А потом за несколько часов до нового, тысяча девятьсот сорок восьмого года Печорского убили путем удушения бельевой веревкой. Кто, за что и почему — полное неведение! И если он, майор Щелкунов, не выяснит это, то больше не выяснит никто… * * * Виталий Викторович шел домой из городского управления милиции в крайне задумчивом состоянии. Его до сих пор занимало это убийство коммерсанта Печорского на Грузинской улице. Впрочем, «до сих пор» — не совсем точное определение. Правильнее выразиться иначе: дело это занимало его все больше и больше. Первопричина его интереса во многом была связана с Ниной Печорской, что не выходила у него из головы с того самого момента, как он увидел ее. В том, что она невиновна в смерти мужа, Виталий Щелкунов был абсолютно уверен! И убежденность его была сродни граниту. Или столь же крепкой, как древняя кладка стен Грузинской церкви, которую как только не ломали в дни всеобщего хаоса, а вот разрушить храм так и не сумели. Пришлось властям пойти на кардинальные меры — взрывать… Так бывает: видишь человека впервые, а кажется, что ты знаком с ним по меньшей мере лет двадцать, все знаешь о нем и, естественно, готов безоговорочно ему верить. И чаще всего эта вера оправдывает себя — этот человек оказывается именно таким, каким ты его себе и рисовал в своем воображении. Непонятно только, откуда берется столь глубокое знание человеческой природы после первого с ним знакомства, когда и слов-то почти еще не сказано… Так что шел майор Щелкунов, как говорится, топал «на автомате», ничего не замечая вокруг. И когда кто-то шедший навстречу толкнул его плечом и, не извинившись, проследовал дальше, Щелкунов не сразу отреагировал, а оглянувшись, успел только заметить, что это была женщина. Дома он заварил себе крепкий чай, пошарил на кухне по закромам, но ничего не отыскал, кроме четвертинки ржаного хлеба и пары ссохшихся луковиц. Потом вспомнил: сегодня уже под вечер, когда они собирались пить в его кабинете чай с пряниками, что принесла в бумажном кулечке младший лейтенант Кац, он сунул в карман своей шинельки пряник, потому как его вызвал к себе начальник городского уголовного розыска майор Фризин. Так что попить чаю с Зинаидой и оперуполномоченным Рожновым он не успел, а когда вернулся в кабинет, его помощников там уже не оказалось. Виталий Викторович прошел в коридор, сунул руку в карман и вытащил вместе с рассыпающимся пряником бумажный лист, сложенный до размеров спичечного коробка. Щелкунов точно помнил, что в его кармане кроме пряника ничего не было. Недоумевая, он развернул листок и прочел: «Если тебе еще интересно, кто замочил[2] карася[3] на Грузинской, позюкай[4] с фармазоном[5] Калиной. Он живет у своей шмары[6] в Кривом Овраге». Вот это поворот… Виталий Викторович отложил записку и посмотрел на пряник. Откусил от него малость и сделал большой глоток чаю. Если записка, ловко подкинутая ему той самой женщиной, что якобы случайно столкнулась с ним, касается дела Печорского — а о чем еще в ней может толковаться, как не об убийстве пожилого коммерсанта, — тогда следует непременно найти этого фармазона Калину и поговорить с ним. Авось, вскроется что-то новенькое, с помощью чего он сможет доказать невиновность Нины Печорской. Конечно, доказывать придется исключительно в свободное от службы время. Глава 10. А любовник-то все-таки был На следующий допрос Нина Печорская пришла отнюдь не разбитой и растерянной, какой предполагал увидеть ее Гриндель, но, напротив — готовой к решительному отпору. Это следователь почувствовал сразу, как только ее увидел, и был несколько сбит с толку. Он-то рассчитывал на то, что Печорская, поразмыслив в одиночестве и взвесив все «за» и «против», начнет давать признательные показания, естественно, стараясь выгородить себя и свести к минимуму свое участие в убийстве мужа, сваливая все напасти на незадачливого любовника, которого она, конечно же, по истечении времени все-таки назовет… «Вот ведь сучка упертая», — в сердцах подумал Валдис Давидович, но все же произнес заранее приготовленные фразы: — Вынужден предупредить вас, что запираться бесполезно. Мы имеем несомненные доказательства вашей причастности к убийству вашего супруга Печорского Модеста Вениаминовича. Молчание будет расцениваться как усугубляющее действие вашей вины. Настоятельно советую вам чистосердечно рассказать нам все, что произошло в канун Нового года, и тем самым смягчить себе наказание. — А я и не собиралась молчать, — уверенно и твердо ответила Печорская. — Скажу вам, как есть, — я ни в чем не виновата. — А я говорю вам, что мы знаем все, — сузил глаза Валдис Давидович, почему-то нервничая, что за ним наблюдалось крайне редко, да и то лишь на заре следовательской деятельности. Уверенность нагловатой дамочки определенно сбила его с толку. — Вот и о ваших ссорах с мужем мы тоже наслышаны, о чем нам поведали ваши ближайшие соседи… — Да, мы с Модестом Вениаминовичем в последнее время не очень ладили, это правда, — прервала старшего следователя Нина. — Не знаю, что с ним такое случилось, но он стал скуп, придирчив и несносен в общении. Все, что я ни говорила, он принимал в штыки, и я старалась просто не заговаривать с ним, чтобы избежать очередных нападок на себя и конфликтов. Он же и так был не особо разговорчив, а тут либо молчал целыми днями, либо ворчал и привязывался ко мне с придирками по всякому поводу и без такового. Понять, почему он сделался таким несносным, я никак не могла. — Конечно, сейчас вам ничто не мешает очернить покойника и обвинить в разладе в ваших отношениях его. Ведь он не может ни возразить, ни вообще что-либо ответить, — язвительно произнес Гриндель и тотчас пожалел о своем тоне. Следователь не должен поддаваться эмоциям и уж тем более выказывать их допрашиваемому, исключая моменты, когда ради того, чтобы добиться на допросе нужного результата, вынужден изображать добряка, зануду или человека недалекого и прямолинейного. Впредь придется следить за собой и не давать вырываться эмоциям наружу. — Я не очерняю покойного, мне это ни к чему, — спокойно парировала выпад старшего следователя Нина. — Я говорю то, что присутствовало в наших отношениях с мужем. И вы не сможете доказать обратного… — Еще как смогу, — заверил подозреваемую Гриндель. — Пока ваш муж осыпал вас подарками и не жалел ничего для вас — он вам был нужен. Но когда ваши непомерные требования стали все более возрастать, то ваша алчность стала задевать его. Он вынужден был отказывать вам в дорогих и незаслуженных подарках и тотчас сделался вам ненавистным. И вы убили его! — едва не воскликнул Валдис Давидович и снова пожалел о сказанном. Пафос тоже при допросах был излишен. — Я никого не убивала, — несколько устало произнесла Нина Печорская, что отметил для себя Гриндель и приободрился. Опрашиваемый, который устал от допроса, скорее совершит какую-нибудь ошибку, нежели человек, решительно готовый сопротивляться. — Не убивали… — повторил за Ниной Валдис Давидович. — Да все ваши показания откровенная ложь. — Что — ложь? — вскинула голову Печорская. — Да все! То, что предсмертная записка написана рукою вашего мужа, как вы утверждали, — это ложь. У меня на руках акт почерковедческой экспертизы, где дано заключение, что записка написана не его рукой, то есть предсмертная записка — подделка! Ваш муж ее не писал. Писал кто-то другой. Вам понятно, о чем я говорю? То, что вы тридцать первого декабря вернулись домой около одиннадцати вечера, — еще одна ваша ложь… — Старший следователь постарался на этот раз остаться беспристрастным. — Вы вернулись домой намного раньше и на момент убийства вашего мужа присутствовали в своей квартире. На чем базируется этот мой вывод? — опередил Валдис Давидович готовое сорваться с уст Нины Печорской возражение. — На еще одной вашей лжи. Опять-таки доказанной. Той, что вы с часу дня до почти одиннадцати вечера были у вашей закадычной подруги Веры Кругловой. И вы действительно у нее были! — с интересом глянул на допрашиваемую Валдис Давидович. — Правда, не до десяти или половины одиннадцатого, а всего лишь до трех часов дня. После чего, куда-то торопясь, поспешно удалились. Это показания Кругловой, вашей подруги, — пододвинул ближе к Нине протокол допроса Гриндель. — Можете посмотреть… Что скажете на это? Отвернувшись в сторону, Нина Печорская угрюмо молчала. — Вы солгали и, утверждая, что пробыли у своей подруги до позднего вечера, пытались тем самым втянуть и ее в ваши противозаконные делишки. И если бы она показала, что вы были у нее до половины одиннадцатого вечера, она бы стала соучастницей тяжкого преступления и отправилась бы вслед за вами в тюрьму, практически ни в чем не повинная. Вот какая вы… подруга. Сами же вы во время удушения вашего супруга находились в квартире и если и не принимали участия в его убийстве, то видели, как оно осуществляется. Говоря сейчас неправду, вместо того чтобы честно и искренне рассказать о том, что случилось в вашей квартире в районе семи вечера тридцать первого декабря прошлого года, вы, тем самым, становитесь соучастницей убийства. Однако я полагаю, — тут старший следователь уперся строгим взором в лицо Нины, — вы не просто соучастница. Вы организатор жестокого преступления и непосредственный его участник. — Меня не было дома в то время, о котором вы сейчас говорите, — вымолвила Печорская. — Вот как? — делано удивился Валдис Давидович. — А где же вы тогда были? Только не говорите, что ваша подруга Круглова ошиблась и вы действительно пробыли у нее почти до одиннадцати вечера. Установилось тягостное молчание. Было хорошо заметно, что Печорской хочется высказаться, в какой-то момент она даже открыла рот, чтобы что-то произнести, но отвернулась, прикрыв лицо ладонью. — Ну же, говорите… не молчите! В ваших интересах рассказать мне всю правду. Я хочу вам помочь. Или вы пытаетесь придумать какую-то ложь во спасение? — остро посмотрел на допрашиваемую старший следователь. — Это будет не ложь, — совсем тихо произнесла Нина Печорская, все еще не решаясь рассказать правду. — Тогда расскажите правду, — резонно предложил Валдис Давидович и продолжил уже в своей обычной манере вести допрос: — Признайтесь, наконец, что после посещения подруги Веры Кругловой вы вернулись домой. Вы торопились, поскольку к назначенному часу к вам должен был прийти ваш любовник. Он и заявился. Вы приступили к… — Гриндель немного помолчал, подбирая слова, — так сказать, к утехам… И тут вдруг случились какие-то непредвиденные обстоятельства. Смею даже предположить, какие именно… Неожиданно с работы возвращается ваш муж. Он видит жену в объятиях постороннего мужчины и… А что еще ему остается делать! Кидается на вашего любовника с кулаками. Тот, сопротивляясь — тоже как бы вынужденная мера, — душит его случайно попавшейся под руку бельевой веревкой. Молодость побеждает старость, и вот уже ваш муж — мертв! Ваш любовник, может, даже и не хотел убивать его, но так получилось… — Старший следователь вздохнул, как бы переживая ситуацию, понимая ее и где-то даже сочувствуя Нине. — Вы, естественно, в ужасе от произошедшего и решаете скрыть преступление, обставив дело так, будто ваш муж сам решил покончить с жизнью. Почему? Это вас особенно не заботит. Да и мало ли какие обстоятельства могут толкнуть его на такой роковой шаг… Так вот, — Валдис Давидович почти ласково посмотрел на Нину, — для имитации самоубийства вы с вашим… возлюбленным привязываете один конец той же бельевой веревки к ручке двери. Перекидываете другой конец веревки через дверь, делаете петлю, просовываете в нее голову Печорского и вешаете его на двери, будто это он сам взял и удавился. Для пущей убедительности в том, что произошло самоубийство, вы находите письма и документы мужа и пишете якобы его почерком предсмертную записку. Скорее всего, записку написал ваш любовник, поскольку женский почерк имеет свои специфические особенности, а записка, по заключению экспертов-почерковедов, написана именно рукой мужчины. Надо полагать, почерк в записке получился похожим на почерк вашего мужа не сразу, и вашему любовнику пришлось какое-то время потрудиться, чтобы написать ее именно почерком, схожим с почерком Печорского. Потом вы выпроваживаете любовника, после чего, выждав время до одиннадцати, когда вы, по вашей легенде, только что вернулись от подруги, выскакиваете на лестничную площадку, кричите благим матом и зовете соседей на помощь. — Гриндель замолчал, торжествующе посмотрел на Печорскую, после чего добавил уже несколько усталым тоном: — Что вы на это скажете, Нина Александровна? Ведь именно так все и было! А возможно, — нахмурил брови Валдис Давидович, — вы специально пригласили к себе любовника, чтобы вдвоем прикончить ненавистного вам супруга. И инициатором уголовных деяний являетесь именно вы! Осмотр и вскрытие тела Печорского показывают, что он был сначала задушен, после чего повешен на двери. Да что я вам это говорю, — всплеснул руками Гриндель. — Вы же это сами все прекрасно знаете. Зачем же отрицать очевидное? Это бессмысленно и глупо. Поэтому вам лучше сейчас дать признательные показания. Старший следователь цепким взглядом посмотрел на Нину, надеясь отыскать на лице женщины признаки страха и растерянности. Однако увидел признаки чего-то иного — удивления и внутренней борьбы. «Ну что ж, если она борется с собой — давать или не давать признательные показания, — подумал Валдис Давидович, — надо ей в этом помочь». — Как видите, я допускаю, что ваше участие в душегубстве мужа минимальное и было, скорее всего, полной для вас неожиданностью, нежели преднамеренным убийством. Предполагаю, что душили совсем не вы, — тоном понимающего, умудренного жизненным опытом педагога, желающего собеседнику исключительно добра, произнес Гриндель. — Я допускаю даже, что вы и не думали об убийстве мужа, принимая у себя любовника. И если бы не случился неожиданный приход его к вам домой, в то время, когда вы… были со своим любовником… в состоянии близости, никакого убийства не произошло бы. Но, — с печальным видом покачал головой Валдис Давидович, — Печорский заявился нежданно, причем в самый неподходящий для вас момент, — Валдис Гриндель искоса взглянул на Нину, пытаясь поймать выражение растерянности на ее лице (чего, увы, не случилось), — и произошло то, что произошло. Тогда это — просто рядовая драка, причем стихийно возникшая. Приведшая, к сожалению, к печальному исходу. Это совсем другая статья Уголовного кодекса, согласно которой вам грозит довольно незначительное наказание по сравнению с тем, которое могло бы грозить за предумышленное убийство. И если бы вы уговорили вашего любовника взять всю вину на себя, то… Старший следователь неожиданно замолчал, как бы спохватившись, что и так сказал лишнее и теперь сожалеет об этом. После чего посмотрел на Нину и убедился, что обвиняемая поняла все, как нужно. Расчет Гринделя был прост: Нина Печорская хватается за соломинку, впрочем, не соломинку, а за канат, который Валдис Давидович любезно подал ей, и сознается, что в момент непреднамеренного убийства мужа ее любовником она просто находилась рядом. Таким образом, она признается в наличии любовника и, тем самым, в соучастии в убийстве мужа, которое ей непременно предъявит суд. И пойдет Печорская вместе со своим любовником топтать зону на долгие годы. А все же жаль, что в мае прошлого года отменили смертную казнь. Впрочем, двадцать пять лет исправительно-трудовых лагерей тоже неплохое наказание… Нина Александровна колебалась. Но не в том, стоит ли последовать ненавязчивому совету старшего следователя прокуратуры, ведь никакого преступления она не совершала. Она сомневалась в том, говорить ли ей об Анатолии, любимом человеке, на которого тоже может пасть подозрение в убийстве, причем в первую очередь. Да и перед следователем ее признание в наличии любовника не выставит ее в лучшем свете, более того, может только существенно навредить. Однако в какой-то момент Нина подумала, что следователь вроде бы как искренне расположен к ней, раз подсказывает, на его взгляд, наиболее приемлемый выход из создавшегося положения, и решила сознаться… Не в совершении уголовного преступления или соучастии в нем, а в том, что у нее, и правда, имеется любимый человек… — Я, конечно, не должна об этом говорить… — нерешительно начала Нина. — Это нужно не мне, а в первую очередь вам самой, — деликатно поправил подозреваемую Валдис Давидович и замер в предвкушении долгожданного признания. — Ну, раз так, — отважилась Нина, — то я расскажу вам все… — Слушаю вас очень внимательно, — едва обуздывая нетерпение, произнес Гриндель и потер ладонью о ладонь в предвкушении триумфа. — Но делаю я это единственно с целью доказать свою невиновность в… несчастье, постигшем моего мужа… — все еще не решаясь рассказать об Анатолии, проговорила Печорская.