Он встал и подошел к Эрику, который, сидя у себя за столом, наклеивал на папки этикетки. Ульф попросил у него толстый конверт. – Помнишь тот поводок, – сказал он Эрику. – Я хочу вернуть его обратно снабженцам. Эрик поднял глаза и, заметив в руке Ульфа поводок, протянул руку и спросил: – Можно? Он внимательнейшим образом осмотрел поводок, уделив особое внимание вытисненным золотом буквам. – А что это за «Ван Дог»? – Это лейбл, – ответил Ульф. – Понимаешь, это дизайнерский поводок. Мне сказали, что «ван Дог» – это последний писк моды. Эрик с сомнением посмотрел на поводок. – Снабженцы никогда бы не стали выдавать дизайнерские поводки. Это просто не в их духе. А где же тот, первый? – Потерялся, – ответил Ульф. – Тогда, значит, мы должны так и отчитаться. Ульф покачал головой. – Но если мы отчитаемся, что поводок потерян, то придется заполнять анкету об утерянном оборудовании. А ты, наверное, помнишь, что в анкете об утерянном оборудовании имеется графа «Служебные обстоятельства, при которых означенный предмет был утерян или испорчен». Помнишь? И что же мы напишем в этой графе? У нас в отделе собак нет, и это им прекрасно известно. Эрику явно стало неуютно. – Но вдруг они скажут: «Это не наш поводок». Что тогда? – Этот их запрос мы просто проигнорируем, – ответил Ульф. – Когда что-то игнорируешь, оно имеет тенденцию испаряться. А наша совесть будет чиста. Эрик немного над этим поразмыслил, а потом, наконец, сказал: – Ну да. Ульф улыбнулся. – Или ты можешь им сказать, что у нас появился новый повод для расследования. Эрик посмотрел на него в ответ безо всякого выражения, потом, порывшись в столе, нашел толстый конверт и подал его Ульфу. Ульф написал записку и сунул ее в конверт вместе с поводком: «Относительно недавнего запроса, касающегося собачьего поводка: заказано по ошибке; поводок прилагается. Прошу уведомить аудиторский отдел». Немного поразмыслив, он решил разбавить последнюю фразу словом «срочно». Конечно, аудиторы имеют право настаивать, чтобы другие делали все срочно, но эти самые другие тоже могут взять термин на вооружение. Ульф запечатал конверт и положил на стол к Эрику в лоток с «исходящими». Перед его мысленным взором предстал образ некоего вышестоящего бюрократа: вот он получает поводок и сопровождающую записку и начинает подозревать – и вполне справедливо: где-то что-то идет не так, как оно должно идти, но что именно – ему остается только гадать. Это было утешительное видение. А ведь это может войти в привычку, подумал он: пакостить, когда можешь, по мелочам, всяческим бюрократам, которые отдают распоряжения людям, занятым реальными делами. Как это было бы по-детски, но иногда нужно вести себя по-детски, точно так же, как иногда бывает нужно вести себя по-взрослому. Главное – уметь понимать, когда именно. Эрик закончил наклеивать этикетки на папки и достал из ящика стола журнал, посвященный рыбалке. Ульф мельком заметил заголовок на обложке: «Крупная форель, – гласил заголовок. – Новости. Рекордные уловы». Эрик принялся перелистывать журнал. А потом спросил небрежным тоном: – А что это за «Ко Самуи»? Как там кормят, прилично? Ульф замер, когда до него дошел смысл Эрикова вопроса. Да как он смел? Как он смел читать записки, оставленные на чужом столе, сложенные так, чтобы содержимое было недоступно постороннему глазу? Он ничего не ответил. Только метнул на Эрика яростный взгляд; Эрик отвел глаза. Ульф уставился на свои руки, стараясь обуздать охвативший его гнев. Если он не мог доверять Эрику в отношении своей личной корреспонденции, то в чем вообще он мог ему доверять? Он обвел комнату взглядом; Эрик поднялся из-за стола и взял запечатанный Ульфом конверт. – Пойду отнесу это на отправку, – объявил он. Ульф только кивнул. Теперь Ульф остался в кабинете один. Он выждал с минуту, потом поднялся и подошел к столу Эрика. Ульф уважал личные границы, но теперь решил показать Эрику, каково это – когда кто-то другой лезет в твои личные бумаги. Открыв верхний ящик, он быстро осмотрел его содержимое. Там лежала коробочка со скрепками, с кодом отдела снабжения, нацарапанным сбоку Эриковой рукой; карандаш со слегка пожеванным кончиком; пара дешевых, какие продаются в киосках, очков для чтения – Ульф видел их на Эрике всего пару раз; реклама лесы, вырванная из журнала, посвященного лову на удочку. Он задвинул верхний ящик и заглянул в нижний. Там лежало несколько рыболовных журналов, в том числе и тот, который Эрик читал сегодня. Ульф узнал обложку с надписью «Крупная форель», и теперь он мог разглядеть фотографию: крупная форель лежала рядом с линейкой и специальными весами для рыбы. А потом, под журналами, Ульф обнаружил потрепанного вида записную книжку. Ульф вынул книжку из ящика и раскрыл. Это был дневник рыбака, который вел Эрик. Устроен дневник был просто: на левой странице каждого разворота были две колонки; первая была озаглавлена «Дата и время», вторая – «Вид и вес»; правая страница была целиком отдана на откуп колонке «Наблюдения и выводы». Ульф улыбнулся. Какие, интересно, выводы можно было сделать из неравной борьбы, описанной в первых двух колонках? Что рыбу вытащили из воды? Что если опустить в воду крючок с насаженной на него приманкой, то вам удастся – с большой вероятностью – извлечь неразумную и ничего не подозревающую рыбу из родной стихии на берег? И что любая рыба, с которой обойдутся подобным образом, умрет? Он пролистал наполовину заполненную книжицу; последняя запись была сделана неделей раньше. Здесь-то он и увидел следующий комментарий: «Сегодня поймал превосходную форель. На одну из новых мормышек. Одна было клюнула, но сорвалась (какая неудача!). Потом попалась еще одна красотка и вторая, помельче. Последнюю надо было бы отпустить (не набрала нужного веса), но озерного сторожа поблизости не было, и я ее оставил. Очень вкусно. Вывод: мелкая форель может быть гораздо вкуснее крупной». Ульф быстро прочитал запись и уже собирался захлопнуть книжку и положить ее обратно в ящик. Но внезапно передумал. Эрик мог вернуться в любой момент, но у него все еще было время отксерить последнюю страничку и положить записную книжку обратно в ящик. Так он и сделал, воспользовавшись копировальной машиной, стоявшей у шкафа с папками. Он даже успел вернуть дневник обратно в ящик Эрикова стола. Он встал и уже собирался направиться к своему столу, как в кабинет вошел Эрик. Он застыл в дверях, посмотрел на Ульфа, а потом – на свой стол. Ульф сохранял равнодушный вид. Он чуть было не принялся посвистывать, но вовремя остановился. Еще в полицейском колледже – давным-давно – их учили, что человек насвистывает, когда чувствует себя в чем-то виноватым. В наши времена никто уже больше не свистит, сказали им тогда. Если кто-то насвистывает – значит, ему есть что скрывать. Ульф сел за свой стол. Сунул в карман ксерокопию, так ничего и не сказав Эрику. Так вот, подумал он, что чувствует шантажист: удовлетворение при мысли о том, что у него в руках – свидетельство чужого дурного поступка. И ощущение власти: знание того, что кто-то нарушил закон – в данном случае закон о минимальном размере пойманной рыбы – дает тебе власть. Ульф позволил себе улыбку. Шантажировать он Эрика не будет – но он научит его уважать чужие границы. Ульф наблюдал, как Эрик садится за стол. Заметил, что у Эрика сделался задумчивый вид, будто он пытался что-то припомнить. Увидел, как он открывает верхний ящик стола, потом нижний. Как Эрик достает на секунду свой дневник, а потом с явным облегчением прячет его обратно. Тут Ульф чуть было не нарушил молчание. У него чуть не вырвалось: «Скажи, Эрик, правда ли, что нелегально выловленная форель особенно вкусна – но ты, конечно, этого не знаешь, да?» Но нет, он этого делать не будет. До поры до времени он будет держать это при себе, а на следующее утро – придется прийти пораньше – он положит копию страницы Эрику на стол. А потом, если Эрик припрет его к стенке, он попросту будет все отрицать. Это послужит Эрику уроком. И тут Ульф мысленно схватил себя за руку. Да как это можно, подумал он. Как это только можно, быть настолько мелочным – и бесчестным? Какую постыдную вещь я чуть было не совершил, едва не опустившись до уровня Оке Хольмберга? Поступок, достойный шантажиста. Он нащупал в кармане ксерокопию. Вынул, бросил на листок короткий взгляд, а потом незаметно, под столом, разорвал на мелкие клочки. Их он выбросил в корзину для бумаг. Ему было невыносимо стыдно; не стоило ему так поступать, но, по крайней мере, он вовремя опомнился. Ульф почувствовал облегчение, как человек, подвергшийся искушению, но сумевший ему воспротивиться. Но его испытания на этом не закончились; еще одно, новое, ждало его завтра за обедом. Именно тогда ему придется сказать Анне о Джо. Ему придется стать гонцом, который приносит дурные вести, и Ульфу это совершенно не нравилось, хотя ему и предстояло провести время в ее обществе, да еще в ресторане – обстоятельство, которое при нормальных условиях привело бы его в восторг. Он подумал о «Ко Самуи» и попытался представить, на что это будет похоже: мягкое освещение, диванчики с красной обивкой, небольшой фонтан – может быть, даже с лотосами – и вездесущим запахом лимонного сорго. В ресторанах с названиями вроде «Ко Самуи» обстановка, как правило, была именно такой. Интересно, подумал он, есть ли в Таиланде шведские рестораны? Скорее всего нет, а жаль, потому что тайцам вполне мог бы прийтись по вкусу смёрребрёд [23], будь у них шанс его попробовать. Да есть множество шведских вещей, которые могли бы прийтись им по вкусу, подумал Ульф, пускай атмосфера в Бангкоке и мало напоминала скандинавскую. Однако – продолжал рассуждать про себя Ульф – фильмы Бергмана вряд ли имели бы в Таиланде успех, потому что тайцам, скорее всего, нравятся несколько более шумные фильмы. Индусам, по крайней мере, нравились именно такие; Ульф, бывало, смотрел болливудское кино, не без удовольствия наблюдая танцевальные номера, в которых, как правило, принимал участие весь актерский состав. Подобные вещи нечасто встречаются в картинах Бергмана, или, если уж на то пошло, в скандинавском кино в целом; хотя «АББА», к которой Ульф так никогда и не смог проникнуться любовью, опасно близко подходила к этому пределу. Госпожа Хёгфорс, конечно, обожала «АББУ», и Ульфу время от времени был слышен за стенкой задорный притоп – сквозь пущенный на полную громкость «Super Trouper». Ей бы поберечься, думал Ульф в таких случаях: на совести у «АББЫ» немало жертв. Когда пожилые люди слишком уж веселятся, у них могут начаться проблемы с равновесием – а все «АББА» виновата. Ульф подумал о Мартине; до того, как его пес потерял слух, «АББУ» он весьма уважал и, бывало, подгавкивал в такт их энергичным ритмам. Теперь, когда играла «АББА», вид у него становился озадаченный: реакция, которую доктор Хоканссон приписывал тому, что Мартин ощущает вибрации от музыки. «Именно так, – заметил ветеринар, – чувствуют музыку глухие музыканты. И с животными то же самое». Нет, Швеция и Таиланд все-таки очень разные, продолжал размышлять Ульф, но всем пошло бы на пользу, усвой Таиланд слегка более шведский подход к жизни. Навязываться, конечно, никто не собирается; это было бы исключительно не по-шведски, но Бангкок вполне мог бы стать чуточку более рациональным местом, прибавь он себе немного шведскости. По крайней мере, шведские тук-туки были бы экологичнее тех изрыгающих клубы дыма экипажей, которые недавно фигурировали в одной виденной Ульфом телепередаче. Ульф, однако, не был уверен, как именно тайцы воспримут пожелание не изрыгать клубы дыма. Как правило, людям такое не особенно нравится; подобные комментарии кажутся им наглыми, но рано или поздно им придется прислушаться к тому, что им говорят. Тут мысли Ульфа вернулись к предстоящему визиту в ресторан: он представил себе Анну – как она сидит напротив, изучая меню. Как бы ему хотелось побольше знать о тайской кухне, чтобы рассказать ей о всевозможных блюдах – но, скорее всего, все будет наоборот. Она расскажет ему о том, что есть в меню, а он смиренно выберет то, что она ему подскажет. Ему это доставит радость, и – он был в этом уверен – ему понравится все, что бы она ни выбрала. Но тут эта воображаемая картина омрачилась; он представил, как Анна с тревогой ждет его приговора, а у него нет иного выбора, кроме как сказать: да. Одно-единственное слово положит конец браку – целому миру. Такое короткое, такое позитивное слово может иметь столько негативных последствий. Ульф вздохнул. Иногда вздох становился единственным возможным ответом этому миру. Бывает, конечно, что человеку хочется издать какой-то более позитивный звук – ахнуть от удовольствия, например, – но все равно выходит только вздох. Именно такую реакцию вызывает у нас мир: вздох. Мы вздыхаем из-за всего того, что нам не хочется делать, но мы делаем все равно; а также из-за того, что нам хотелось бы сделать – но мы не делаем; все это и много чего еще: вздох. Weltschmerz [24]. Немецкие словечки бывают иногда удивительно кстати, и это конкретное очень подходило к тому, что ощущал сейчас Ульф. Weltschmerz: всего в двух слогах скрывались необозримые пространства, исполненные сожалений и скорби; такие же необъятные, как северные шведские равнины: безлюдные, нетронутые, первозданные – бесконечно далекие от всякого человеческого тепла. Глава пятнадцатая. Не «АББА» Той ночью Ульфу приснился на удивление живой сон, которому суждено было оказать куда большее влияние на реальность, чем обычному кошмару. Ульфу снилось, будто он едет в своем «Саабе» по загородной местности, а рядом сидит Мартин. Воздух свеж; ветерок, проникая в открытые окна, треплет Мартиновы уши, так, что становятся видны вставленные в них миниатюрные слуховые аппараты: непривычное зрелище. Ульфа охватывает чувство довольства: они едут куда-то без особой цели и особенно не торопятся туда попасть. Но тут атмосфера сна внезапно меняется. Впереди, за поворотом, он видит полицейскую заставу. Из-за барьера выступают две фигуры и делают Ульфу знак остановиться. В одной из фигур Ульф признает Комиссара Альбёрга. Альбёрг изысканно вежлив; он расспрашивает Ульфа о здоровье и самым дружеским образом ерошит Мартину шерсть. Но потом он внезапно заглядывает на заднее сиденье и замечает там решетку радиатора, которую Вилигот Даниор подарил Ульфу в знак благодарности за поддержку. «Это, – провозглашает Комиссар, – не что иное, как взятка, Варг. Вы уволены». Ульф запротестовал, что он ни в чем не виноват. – Я как раз собирался подавать рапорт, – сказал он. – Как раз туда ехал. На Комиссара это не произвело никакого впечатления. – Куда – туда? – спросил он. – Куда вы ехали? – В прошлое, – торопливо ответил Ульф. – Я ехал в… – тут он замялся и умолк. Куда же он ехал с этой решеткой? Он и понятия не имел. И тут Мартин повернулся к нему и сказал – на превосходном шведском: – Ты, знаешь ли, сам во всем виноват. На какое-то мгновение Ульф совершенно забыл о Комиссаре и думал только о том чуде, которому он только что стал свидетелем. Мартин никогда раньше не разговаривал – и тут вдруг заговорил на прекрасном, пускай и немного старомодном шведском. Ульф проснулся, все еще под впечатлением от этого абсурдного сновидения. Открыл глаза и уставился в потолок. Свет от уличных фонарей проникал сквозь луврские жалюзи на окне и отбрасывал на стену полосатую тень, которая самым неприятным образом напомнила ему о решетке «Сааба». Ульф сел в кровати и посмотрел на часы. Было пять утра, и до подъема оставалось еще полтора часа. Он снова подумал о своем сновидении. Решетка все еще была у него, стояла, прислоненная к стенке в свободной комнате. Он все собирался что-то предпринять, но прокрастинация привела к бездействию, и теперь было уже слишком поздно. Произошла та же история, что и с поводком, но в этот раз все было гораздо серьезнее. Если станет известно, что он принял от кого-то подарок, – пускай он его и вовсе не просил, – тогда его сон может стать явью. А если его уволят, то пострадает его пенсия. Кроме того, ему будет непросто найти себе новую работу, потому что никто не захочет нанимать следователя, которого уволили за взятку. Взятка… Как же это было несправедливо. За всю свою карьеру Ульф ни разу не запачкал себе руки; он был болезненно честен – до такой степени, что ему трудно было выдавить из себя даже самую белую ложь. И все же, чем дольше находится у него эта решетка, тем труднее ему будет выпутаться из этой ситуации – и тем сильнее он будет скомпрометирован, если ее кто-то увидит. Иногда представители властей заходили к полицейским домой безо всякого предупреждения, чтобы посмотреть, как они живут. Именно так ловили нечистых на руку офицеров, которые жили не по средствам: и попасться могли не только взяточники, но и те, кто бездумно позволял людям вроде Вилигота Даниора преподносить им подарки. Ульф выбрался из кровати и открыл окно. Набрал полную грудь свежего утреннего воздуха. Решение было принято. Выбросить решетку где попало он не мог: весь опыт детектива подсказывал ему, что, когда люди пытаются избавиться от орудия преступления, они неизбежно попадаются. В нынешние времена камеры наблюдения есть буквально на каждом углу, и ты никогда не знаешь, кто может за тобой наблюдать. А еще были случайные прохожие, у которых имелась привычка замечать выкидывающих что-то преступников, причем последние и понятия не имели, что их кто-то заметил. Отвези он решетку на городскую свалку – его заметят и там. Брось он ее где-нибудь у дороги – из-за угла обязательно появится велосипедист или фермерша выглянет некстати из окна своего дома. Нет, он будет действовать по-другому. Завтракать Ульф не стал, но сделал себе вместо этого двойное эспрессо. Укрепив таким образом силы, Ульф достал из пустующей комнаты решетку «Сааба», завернул ее во вчерашнюю газету и разбудил Мартина, который несмотря на свою депрессию, всегда спал очень крепко. У Ульфа еще оставался старый поводок, которым он теперь пользовался вместо того нового, который пришлось вернуть в отдел снабжения. Он прицепил его к ошейнику Мартина, и они вышли из дома. Сжимая решетку под мышкой, Ульф подошел туда, где стоял «Сааб». Мартин, который поначалу вел себя довольно вяло, теперь оживился, с энтузиазмом внюхиваясь в утренний воздух. Вечно менявшаяся социальная география города была известна Ульфу не хуже, чем любому полицейскому с улиц. Он знал, где обитают банды; знал, где местные связи натягиваются, сталкиваясь с привозными ценностями; знал места разгула уличной преступности – и именно туда-то он сейчас и направлялся. Севед он выбрал потому, что Блумквист недавно говорил о проблемах этого района. «Вот говорят, это особенно уязвимое место, – заметил он. – Я бы сказал, что это особенно опасное место. Но… – тут он пожал плечами, – я не социолог, Варг. И не криминалист. Я – полицейский. – И тут он добавил кое-что, запавшее Ульфу в память: – Есть там одна улица, где все, что не прибито гвоздями, исчезает. Попробуйте оставить что-нибудь в машине на пять минут – вернетесь, хвать, а вещи уже нет. Добравшись до Севеда, Ульф наугад выбрал улицу и поставил «Сааб» на парковку у продуктового магазинчика. Там уже горел свет и толпились люди – видимо, утро в этой части города наступало довольно рано. – Пойдем-ка, Мартин, погуляем, – сказал Ульф. – Ненадолго. Где-нибудь на полчасика. Пес поднял на него глаза, прочел по губам слово «погуляем» и замахал хвостом. Оставив все окна в машине открытыми, Ульф ушел. Ему в этих местах было немного неуютно, но он говорил себе, что здесь никому не известно, что он – следователь. В глазах местных он был всего лишь еще одним человеком с собакой, незнакомцем, который, должно быть, направлялся к своему дилеру – не особенно важная птица. Ульф с Мартином гуляли минут сорок или около того. На одной из улочек к ним начала было проявлять интерес компания подростков, но у них явно вызвал опасения Мартин, который был довольно крупной собакой и выглядел так, будто он способен о себе позаботиться. Подростки внимательно за ними наблюдали, но так ничего и не предприняли. Ульф шел вперед, глядя прямо перед собой, и гадал, что подростки делают на улице в такой час: ни один уважающий себя подросток не станет бодрствовать в шесть утра. Эти молодые люди – сказал он себе – должно быть, несут ночную вахту. Скоро они отправятся спать, и тогда им на смену придет дневная вахта. Ульф спланировал прогулку таким образом, чтобы вернуться на ту улицу, где он оставил «Сааб», с другого конца. Завернув за последний угол, он принялся искать глазами машину. Ее не было. Ульф застыл на месте. План был таким простым. Он ненадолго оставит машину без присмотра, и решетка будет украдена – в точности, как предсказывал Блумквист. Вот и все – ничего сложного. Но что-то пошло не так. Украли саму машину. Ульф быстро пошел вперед, мысленно проклиная свой идиотский план. Когда он дошел до места, где раньше стоял «Сааб», то увидел валяющуюся на земле решетку, выкинутую ворами из машины. Мартин обнюхал решетку и выжидательно посмотрел на хозяина, но Ульфу было нечего ему сказать. Он закрыл глаза. Ему хотелось плакать. Он любил эту машину – так ее любил. А теперь какой-то мерзкий тип, исполненный ненависти ко всему, что символизировал собой этот автомобиль, будет разъезжать на нем туда и сюда, убивая коробку передач и, без сомнения, сожжет «Сааб» на каком-нибудь пустыре, как только машина ему надоест. Ульф почувствовал, как слезы бессильной злости и ненависти к себе жгут ему глаза. Слезы по всему тому, что было утеряно. Слезы по общественному доверию. Слезы по потерянной идее общины, по взаимному уважению. Слезы по идеалам, в которые он, как и многие другие, еще хотел верить – но которые, похоже, были мертвы. Через пару часов Блумквист нашел Ульфа в кафе напротив работы. Ульф заметил его не сразу; он сидел, уставившись в свой кофе. Подняв глаза, он увидел, что Блумквист стоит рядом и смотрит на него с озабоченным выражением на лице. – Вы в порядке, Варг? – спросил он.