– Да, – сказал Ульф. – Вымогательство. Выжимание денег с помощью угроз. Удивление Оке, казалось, возросло. – Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Ульф фыркнул. – Вам может не нравиться термин, но грязь есть грязь, как вы ее ни называйте. – Грязь? – Шантаж, – сказал Блумквист. – Убийство души. Оке непонимающе взглянул на него. – Убийство? – Души, – подсказал Блумквист. Оке потряс головой. – Нильс мне помогал. Ничего он меня не шантажировал – да и кого-либо другого, если уж на то пошло. Ульф рассмеялся. – Не он шантажист, а вы, Хольмберг. – Я? – Оке явно был поражен до глубины души. – Я? Шантажист? Ульфу стало ясно, что Оке и вправду верит в собственную невиновность. Какую-то секунду он раздумывал, в чем тут, собственно, дело. Оке явно хотел объясниться, но имел в виду не шантаж, а нечто другое. Еще одно доказательство тому, что люди могут признаться в чем угодно, если думают, будто тебе известно нечто, о чем на самом деле ты и понятия не имеешь. – Вам бы лучше все объяснить, – сказал Ульф. Это должно подействовать, подумал он. – Деньги я всего лишь одолжил, – быстро заговорил Оке. – Клянусь вам. Я правда собирался их вернуть. Мне сказали, схема абсолютно надежная, и мы получим семнадцать процентов прибыли, с гарантией, через шесть месяцев после первой инвестиции. Ульф сохранял бесстрастное выражение. – Но этого не произошло? – Нет, ничего мы не получили. А потом я обнаружил, что это – как это называется? – схема Понци. Они собирают деньги с кого могут, а потом из этих средств выплачивают дивиденды более ранним вкладчикам. Классический Понци. Блумквист в недоумении потряс головой. – Но как вы могли на это попасться? Вы же журналист? – Я был в отчаянном положении, – ответил Оке. – Влип в крупные неприятности. – Тут он огляделся и понизил голос. Шум от пресса все еще заглушал звуки их разговора, да и народу в столовой было немного: еще пара человек сидели в дальнем конце зала. – Я был в долгах. И кредиторам надо было платить. Один из них угрожал подать на меня в суд. Ульф застонал. Сам он панически боялся долгов и не мог представить себе кошмара хуже, чем висящий на тебе долг, который ты не в состоянии выплатить. Он очень сочувствовал Греции, когда лето красное закончилось и немцы призвали греков к порядку. Греки, конечно, сами виноваты, и все же… – Я одолжил деньги из Журналистского благотворительного фонда, – продолжал тем временем Оке. – Я был его попечителем. Ульф опять застонал. Нет ничего хуже, подумал он, чем украсть деньги, собранные на благотворительность. Оке опустил взгляд, уставившись себе на руки. – Я сожалею, – сказал он. – Сожалею об этом больше, чем я в силах вам об этом рассказать. Блумквист смотрел на него с негодованием. – Благотворительный фонд, – проворчал он. – Знаю, – сказал Оке. – Знаю. Ну и в общем, я должен был их вернуть, и здесь-то и появляется Нильс. Мы когда-то встречались с его нынешней девушкой. Мы с ней всегда оставались лучшими друзьями – практически как брат и сестра. Ульф поднял на него глаза. – Эбба? – Да. Мне не хотелось, чтобы она узнала об этой ситуации, и когда я спросил Нильса, не сможет ли он помочь мне с деньгами, я еще попросил его держать эти платежи от нее в секрете. И он согласился. Ульф, наконец, начал понимать, в чем тут дело. – Так, значит, никакого шантажа не было? – Господи, нет, – сказал Оке. – Вообще-то он, скорее, просто дал мне эти деньги, даже не в долг, – он немного помолчал. – Такой уж он человек, знаете. Этот его имидж… – Не соответствует действительности, – закончил за него Ульф. – Да, – подтвердил Оке. – Именно так. Но если вернуться к моему рассказу, то я вернул каждую копейку из того, что я одолжил. Я чувствовал себя просто ужасно. Я – честный человек, господин Варг, и это был единственный раз, как я совершил нечто подобное. Клянусь вам – всего один раз. И я никогда, никогда больше так не поступлю, – тут он опять замолк, а потом добавил: – Не то чтобы я ожидал, будто вы мне поверите. Ульф вздохнул. Одно преступление можно было исключить, но оказалось, что было совершено другое. Если следовать букве закона, сейчас ему надо было вынести Оке официальное предупреждение, а потом доложить о произошедшем в отдел коммерческих преступлений. Если следовать букве закона… Но разве законы всегда писались с оглядкой на реальную жизнь? Разве закон брал в расчет одно их главнейших человеческих достоинств – милосердие? Или признавал возможность прощения? Ульф посмотрел на Оке, у которого был совершенно несчастный вид. Какой смысл был наказывать его за проступок, который он собственноручно исправил, вернув одолженные деньги? – Прошу извинить нас – мы на минутку, – сказал Ульф. Он повернулся к Блумквисту и жестом предложил ему отойти вместе с ним в другой конец комнаты. – Ну, что вы думаете? – спросил Ульф. Блумквист пожал плечами. – Он взял эти деньги. – Да, знаю, но… – Из благотворительного фонда. – Да, знаю. Так, значит, вы думаете, нам нужно его сдать? Блумквист, поколебавшись, ответил: – Необязательно. – Так, значит, мы просто отпустим его? Без предупреждения? – спросил Ульф. Именно этого он и хотел, но опасался, что Блумквист будет против. – Да, – ответил Блумквист. – Нельзя наказывать всех и каждого за все подряд. Они вернулись туда, где их ждал Оке. – Можно, я задам вам один вопрос? – сказал Ульф. – Конечно. – Та статья, которую вы собирались написать – где вы угрожаете разоблачить Нильса Седерстрёма. О чем это? – Да ни о чем, – ответил Оке. – Это была его идея. Ульф ждал. – Он сам это предложил, – продолжал Оке. – Это все его имидж. Вы же знаете, ему нравится, когда люди думают о нем, будто он какой-то enfant terrible [25]. Ульфу и в самом деле это было известно. Во всем этом был смысл. Он покосился на Блумквиста, и тот кивнул. – Ладно, – сказал Ульф. – Я ни на секунду не собираюсь оправдывать то, что вы сделали. Но… Оке умоляюще посмотрел на него. – Я собираюсь проигнорировать то, что вы нам рассказали, – продолжил Ульф. – Если вы… – Все, что угодно, – сказал Оке. – Только назовите. Все, что угодно. – Ваше слово, – продолжил Ульф. – Дайте мне слово, что никогда больше не станете так поступать. Оке трясло. – Оно ваше. – Хорошо, – сказал Ульф. – Значит, дело закрыто. Они вышли наружу, и тут у Блумквиста зазвонил телефон. Он поднял трубку, ответил что-то и быстро закончил разговор. Потом с улыбкой повернулся к Ульфу.