Я сказал, что, конечно же, приду, и в момент окатило волной воспоминаний, хлынувшей из начала лета. Я и не заметил, как дядя Даня вместе с красивой женщиной по имени Алина ушли из комнаты, — настолько был поглощен своими мыслями. В реальный мир меня вернул Саня, стукнув в плечо кулаком. — Кореш твой? — усмехнулся он. — Ага. Напарник. Весь смысл этого простого слова мне до Сани никак нельзя было донести. Я не мог рассказать ему всю правду о том, что случилось в начале лета. Ведь в тот день, вернувшись в город, едва сдерживаясь от истерики, я рассказал Сане, что отправился за подозрительным типом, но потерял «Ниву» из вида сразу за городом и не знал, куда двигаться дальше. Я сказал, что побродил немного вдоль дороги и отправился обратно. О том, что случилось в заброшенном поселке на самом деле, Саня не знал. Он не мог знать, что дядя Даня и его коллеги спасли мне жизнь. Об этом даже сами милиционеры не знали. 2 Даниил сел в кресло поудобнее и отхлебнул предложенный ему кофе с коньяком. Приятное тепло разошлось по его нутру, и разговор с Федором Валерьевичем теперь шел куда легче, чем прежде, когда Даниилу почти на подсознательном уровне хотелось выставить себя по максимуму самоуверенным и успешным мужчиной средних лет. Зачем все это? Показать старому учителю, чем стал и кем являешься? Это как минимум глупо. Да, учитель значительно постарел за двадцать лет. Морщины стали глубже, и волосы реже, но вот голос… голос слабее не стал, и это, пожалуй, говорило о многом. Взгляд был все такой же внимательный, напряженный, будто внутри него закипали чувства, но он не давал им воли, и дух бунтарства сам давно похоронил себя под крепкой плитой статности. — Это хорошо, что ты зашел, Даниил Сергеевич. Слышал я о тебе, много слышал. Прости старика, но прям гордость взяла. Он почему-то называл Даниила по имени-отчеству, но сам Даниил никак не мог пренебрегать разницей в возрасте, оттого конфузился каждый раз, когда слышал такое обращение. Еще Некрасов думал о том, как ему не хватало пятидесяти граммов коньяка, замешанных с крепким кофе, и той перемены, которая наступает, когда выпиваешь, и голова становится будто бы и тяжелее, но ощущаешь себя как-то удобнее, что ли. Почему он позволил себе выпить сегодня, после такого длительного перерыва? Просто не хотелось отказывать старому учителю в счастье распить немного крепкого за душевной беседой? Или просто потому, что настроение с самого утра было какое-то приподнятое, острием своим направленное в сторону веселья, которого в повседневной жизни было, мягко говоря, не так уж много? «В самом деле, что будет от этих пятидесяти граммов? Да ничего, ровным счетом. Будет настроение и бодрость в теле. Но почему же ощущение такое, будто напакостил и вот-вот спалюсь?» — задавался все новыми и новыми вопросами Даниил, слушая старого учителя и не слушая его одновременно. — Много же времени прошло… — многозначительно произнес он, откровенно прослушав сказанное Федором Валерьевичем. — Я тебе так скажу: люди слишком много значения придают прошедшему времени. Но дело-то вовсе не во времени, а в поступках. Ты так не считаешь? Даниил кивнул, но как-то слишком уж надолго задержал дыхание, будто разучился дышать. Странно прозвучали слова старого учителя. Словно бы он знал о том, о чем не должен был знать никто в этом городе. Тайна, которую Даниил закопал так глубоко… Для Федора Валерьевича это была уже вторая кружка кофе, сдобренного коньяком, и говорил он живо, бодро жестикулируя. Знаменитость местного пошиба, сидевшая на подранном диванчике в кабинете, заставленном картонными декорациями для детского утренника, в старом Доме культуры, в городе, который находится на отшибе цивилизации. Запах краски и высокие потолки — все это взрывало память Даниила, и разговор со старым учителем казался выдумкой, сном о будущем. — Дело только в том, как ты это время потратил. Простая истина, знаю, но мы так рьяно пытаемся позабыть об этом. Остался ты человеком или стал дерьмом. А время… оно тикает себе в часах на стене, и плевать ему на наши переживания. Только поступки нас характеризуют. Не время, — Федор Валерьевич помедлил. — Среди моих ровесников не так много достойных людей. Среди твоих ровесников их еще меньше: ваша молодость на девяностые выпала. Как по мне, откровенно паршивое время, и люди резко изменились, стали такие все говнистые… хотя сейчас не лучше. — Может, это нормально — ворчать на поколения помладше? — предположил Даниил. — Ворчать. Да, точно, — Федор Валерьевич задумался. — Думаешь, я ворчу? Даниил пожал плечами. Не хотелось ему обижать старика. — Уезжать-то отсюда не думали? — спросил он, не придумав ничего получше. — Знаешь, собирался еще в конце восьмидесятых, — ответил Федор Валерьевич, отхлебнув немного кофе. — Вот только не вышло у меня. Все оттягивал, оттягивал, хотя вольным был после развода, как ветер в поле. Ну а потом с Аллой — моей второй женой — познакомились. Она из тех людей, что к земле ближе; из тех, кто стоять крепко на земле любит. А я кто? Мечтатель. Да никому я на материке в начале девяностых не был нужен, да и сейчас мало что поменялось. Ну а здесь мне всегда место найдется, и жене моей, Алле. Паренек мой вырос, в Питер отправился, спортсмен. Ну а я уже постаревший музыкант, утопивший свои мечты о большой сцене давным-давно. Как-то так. — Любите вы свою жену, Федор Валерьевич. — Люблю? Думаешь? Знаешь, мы с ней познакомились еще в 89-м, и с тех пор вместе. Семнадцать лет. Люблю ли я ее по-прежнему? Не знаю. Но когда ты с женщиной через многое проходишь, ты становишься зависим от нее. Это правда, и я не боюсь признаться в этом. Не в том возрасте. И она от меня зависима, но по своим причинам. Просто я не представляю своей жизни без нее. А любовь, Даниил Сергеевич, это всего лишь зародыш, или заготовка, как на заводе. То же самое состояние, что чувствую я теперь, только еще не сформировавшееся. Эмоциональное, неудержимое. У меня оно было когда-то, это чувство, и у тебя, готов поспорить. Но ты стоишь у станка, работаешь, чтобы работало, извини за каламбур. Даниил кивнул, согласившись, и подумал о своей жене, и о том, как долго он простоял у станка, стараясь заготовку превратить в рабочую деталь, да еще такую, чтобы была долговечной. Засомневался. Все ли правильно делал? — А ведь знаешь, Даниил Сергеевич, никогда бы я не подумал, что ты в милицию подашься, — сказал Федор Валерьевич. — В самом деле, удивился. Думалось мне, другого склада ты человек. Тоньше, что ли. — Ну что же, в милицию разве одни костоломы прут? Голову на плечах ведь тоже иметь полезно, даже во время драки. — Это да. Это ты правильно все говоришь, — учитель осекся. — Знаешь, Феликс Дзержинский как-то сказал, что в органах служить могут или святые, или подлецы. Молчание. — Это с намеком сейчас было сказано? — усмехнувшись, спросил Даниил. — Скорее, с очень большим желанием не обмануться на твой счет. Сказав это, Федор Валерьевич допил остатки кофе и смачно выдохнул. Посмотрел на пустую кружку Даниила. — Ну что, может, еще немного, для тонуса? Или «чистым» коньячок изволишь? После посиделок со старым учителем Даниил спустился на первый этаж Дома культуры, где находился основной зал, с рядами деревянных кресел с твердыми спинками и небольшой сценой, замершей в тишине и ожидании гостей. Еще была курилка, в которой регулятор культуры был выкручен на минимум и порой проскакивали, а то и вовсе извергались пулеметной очередью матерные слова, и стоял сизый дым, и бычки порой сыпались мимо пепельниц. Рядом с курилкой располагалась репетиционная точка, куда как раз и направлялся Даниил. Он долго привыкал к грифу гитары. Пальцы левой руки быстро уставали от острых прикосновений металлических струн; пальцы правой руки потеряли послушность и вели себя так, будто напились отдельно от Даниила и наслаждались теперь своей собственной жизнью. Потом пришли два пацана лет четырнадцати. Одним из них оказался племянник Пал Палыча. Тот, что приходил в отдел пару месяцев назад. Имени его Даниил не помнил, потому называл его напарником. Хмель гулял в голове, и хотелось играть громкую музыку, и хотелось веселья, но налетел какой-то холодок, будто бы от душевной пустоты, будто бы оттого, что детали, которые должны были оставаться долговечными, изнашивались. Их срок подходил к концу, но мириться с этим было тяжело, и хотелось закрыть глаза на все проблемы, нарастающие снежным комом, и просто жить на автомате, просыпаясь и засыпая, и так до конца, пока смерть не разлучит нас, черт возьми! Был момент, когда Даниил закрыл глаза, и была только музыка. Жужжал перегруз, и звонкими волнами перекликались тарелочки. Ну а потом появилась Алина, и было в ее появлении что-то волшебное, легкое и чрезвычайно необходимое. — Я была тут неподалеку… — сказала она. Даниилу подумалось, что она уже как пару месяцев всегда находится где-то неподалеку, но вот причин для встреч как было мало, так и оставалось, и лишь на такие вот случайности, как эта, и можно было рассчитывать. Хотя был ведь тот вечер, через пару дней после Прохора Кондрашова, после долгих разбирательств. Тогда они договорились встретиться в понедельник после работы и встретились, несмотря на то что Даниила знобило из-за налетевшей резким порывом ветра простуды. Он еще сказал Ольге, что допоздна задержится на работе, и Ольга пожалела его, ведь он выглядел чертовски уставшим. Может, именно из-за усталости, физической или же эмоциональной, Даниилу та встреча показалась лишь необходимой формальностью, по типу тех встреч с родственниками, когда на протяжении всего застолья думаешь о своем или пьешь сверх меры, чтобы словить хмельное веселье. Причем чувство такое у Даниила возникало не из-за того, что ему было скучно или не о чем было поговорить со своей первой любовью. Ему казалось, что скучно было именно Алине и что она как-то нервно поглядывала на часы, и переживала из-за чего-то. Впрочем, несложно понять, из-за чего переживает замужняя женщина, сидя за столиком в ресторане с чужим мужчиной. В этот раз она уже не смотрела на часы и улыбалась чаще, да и сам Даниил находился в прекрасном расположении духа. Его уже не удручали мысли об изношенных деталях, и о работе, и конкретно о том, что Прохор Кондрашов мог оказаться лишь случайным человеком, и что в деле Черепанова не все так просто, и что впереди еще много работы, за которую никто особо браться и не планирует. Он вообще старался не думать о делах домашних и рабочих, и это было куда проще, нежели перестать разглядывать Алину тайно, не упираясь взглядом во взгляд и тем самым не стесняя свою спутницу. — Вообще, я к подруге заходила, — объясняла Алина, когда они с Даниилом стояли на широком крыльце у главного входа. — Может, помнишь Ксюшу Лебедеву? Она со мной в одном классе училась. Высокая такая. — Да, наверное, помню, — ответил Даниил, пожав плечами. — Знаешь, мне кажется, что я все больше выдумываю то время и все меньше вспоминаю его. — Точно. Как моя бабка, Таисия Павловна. Говорит, что помнит себя еще в пеленках, — усмехнулась Алина, доставая из пачки тонкую сигаретку. Она курила изящно, и Даниилу нравилось наблюдать за тем, как она, обхватывая сигарету тонкими пальцами и складывая губки, втягивала дым, а после выпускала его, чуть приоткрыв рот, и дым этот чуть вихрился у впадинки над верхней губой. — Ну, я ведь еще не в том возрасте, да и в пеленках я себя пока не выдумал, — Даниил тоже закурил. — Пока остановился на школьных годах. Незадолго до отъезда. Знаешь, как будто жил на свете другой человек и теперь ты о нем от кого-то постоянно слышишь, и фотографии его видишь. Странное чувство. Они пересеклись взглядами, буквально на мгновение. Алина сдалась первая и отвела взгляд в сторону, туда, где над набережной кружили чайки. — В общем, Ксюша стала местной знаменитостью, — продолжила говорить Алина, оставив тему памяти. Она начала рассказывать про подругу, но истории про подруг — не то, что нравится слушать мужчинам, и Алина это прекрасно понимала, потому вскоре заставила себя замолчать, виновато улыбнувшись. И снова неловкое молчание. Даниил предложил пройтись до набережной, и Алина согласилась. Но почему она чувствовала себя виноватой? Оттого ли, что слишком много думала о теме для разговора и, как результат, ошибалась, и замолкала столь внезапно, что могло показаться, будто ее одолевал страшный недуг? Может, чувство вины приходило из-за мыслей о муже, который мог узнать о встречах с Даниилом и не так понять, накрутить себе чего-то, а дальше все могло пойти по наклонной? Но это всего лишь прогулка! Ничего такого в общении двух давних знакомых нет и не может быть. Неужели мужчина и женщина не могут просто поговорить, без намеков на близость? Конечно же, могут. И даже если у них двадцать лет назад были чувства, выкипающие через край. Время идет, и поступки меняют нас. Ничто и никто не остается прежним. — Уютно здесь стало, — сказал Даниил, когда они с Алиной стояли у каменного парапета набережной и смотрели на темные воды холодного моря, и на длинный сухогруз, стоявший на рейде неподалеку от порта, и на грузные очертания острова посреди залива. По выложенной плитами набережной гуляли люди, привычно расслабленные и неторопливые в погожий выходной день. Даниил же помнил это место бугристым каменным пляжем, где в такие же погожие выходные дни, но в другом десятилетии, в другой стране, другие люди устраивали шашлыки и пели песни. — Год назад тут была самая настоящая свалка, — сказала Алина. — Столько жалоб к нам в администрацию прилетало — только и успевали отвечать. Но сейчас город начал быстро меняться. Если бы ты приехал лет десять назад… В общем, сейчас лучше. И, наверное, будет еще лучше. Так, по крайней мере, говорят. Этой весной, кстати, новый кинотеатр открыли. Тут, совсем неподалеку. Бывал там? — Приглашаешь? — спросил Даниил, иронично сощурившись. — Я? — Алина растерянно улыбнулась, поправила волосы. — Я даже не знаю, какие фильмы сейчас в прокате… Может, надо зайти, посмотреть сеансы. Но я не знаю, когда смогу. Ты же понимаешь… — Да я просто так сказал. К слову пришлось, — спокойно сказал Даниил, но в следующее мгновение заметил в глазах Алины то ли обиду, то ли непонимание. Решил перевести тему. — Так что же, у администрации деньги появились? — Нет. Это канадцы из Kingston Gold вкладываются. Ну, те, которые на месторождении Апрельском. Говорят, они планируют рядом с набережной гостиницу строить, да и морской порт вроде как перекупать собираются, для своих нужд. Расширять его будут, старые дома на окраине города сносить. Какие-то грандиозные планы. Ну, это так у нас в коридорах поговаривают. Даниил кивнул. — Я еще в прошлую нашу встречу хотел спросить тебя, — он помедлил. — Почему же ты осталась здесь? Признаюсь, немало удивился, когда узнал, что ты в городе. — Удивился? — переспросила Алина. — Надеялся, что не застанешь меня, да? Она сощурилась, будто бы с недоверием посмотрела на Даниила, но секунду спустя губы ее растянулись в ироничной улыбке. «Ход засчитан, — подумал Даниил. — Ты ведь никогда и ни в чем не желала уступать. Счет 1:1. Игра продолжается?» — Может, наоборот? — ответил он вопросом на вопрос. Алина повела бровью, усмехнулась и вновь посмотрела в сторону залива. — Думаешь, я должна была уехать? — спросила она чуть погодя, облокотившись о каменный парапет. — Но почему? — Не знаю. Просто было всегда в тебе что-то такое, знаешь, стремительное. Как будто этот город, с его тишиной и размеренностью, тебе по темпу не подходил. Даже не знаю, как это объяснить. Сколько тебя помню, ты всегда выделялась из толпы. Тогда, на матче…