— Ты тоже заметил, да? Ну и мерки у вашей тети, Даниил Сергеевич. — Да она общается с верхами здешней власти, и до кучи начальница пенсионного, насколько я знаю. Думает, что все в людях измеряется уровнем достатка и происхождением. Ничего странного, если учесть, что она работает в такой сфере. Все в цифрах, чтоб их. Ольга согласно кивнула. Подумала, что и сама порой грешит подобным. Оттого, наверное, противно ей было чувствовать себя бледной провинциалкой, пусть даже ее оценивала незнакомая женщина, на которую, по большому счету, ей было наплевать. Тонкость аристократии… 6 Из дневника Юры Мальцева 14.01.2007 На вчерашней дискотеке в клубе, где-то на изломе двенадцати часов, когда мы с парнями уже собирались домой, случилось нечто странное. Дядя Даня крепко получил по лицу от плечистого мужика в белой рубахе. Дядя Даня тоже был в белой рубахе, но она в момент окрасилась красным, когда из носа рванула крепкими струями кровь. Да я и сам был на грани, когда пригласил Дину потанцевать. Парни говорили мне, что это плохая идея, что Медведь просто так это не оставит, а мне было все равно, потому что я увидел ее на танцполе и застыл на месте, и внутри меня хлынул поток, и руки затряслись мелкой дрожью. Мысли неслись товарным поездом, причем мысли нехорошие, пошлые, ведь я хотел проникнуть руками под ее футболку с блестками, расстегнуть молнию на ее джинсах и стянуть их с нее. Я хотел, чтобы все смотрели и завидовали нашей поджигающей все и вся страсти. И она не отказала мне. В танце. Улыбнулась своей манящей улыбкой. Не знаю, о чем она думала тогда, но мне кажется, что мысли ее были туманны и чем-то схожи с моими. Дядя Даня правильно говорил — нужно драться до последнего. Особенно если драться приходится за такую красивую девчонку. Медведь словно из-под земли вырос. Подозвал меня к себе, стал что-то говорить, причем скверное, но меня заволокла сладкая медовая пелена, и я ничего не слышал. Во всем был виноват чертов алкогольный сбитень, который мы купили в магазине по дешевке и название которого, накидавшись, кричали во все горло, словно призывали местную вариацию бога Диониса. Чертова девчонка, медовая, сладкая. Я думал о молнии на ее джинсах, когда перед моей мордой крутился крепкий кулак. Вмешались парни, потом какие-то другие парни, которых я знаю, но не слишком хорошо, и понеслось, полетело. Кто-то кричал мне на ухо, вроде даже Саня, чтобы я скорее рвал из клуба когти, иначе будет совсем хреново. Уходя, я все оглядывался, пытался найти взглядом Дину, но дружеская рука толкала меня в спину, и вскоре я оказался на улице с курткой в руке, разгоряченный, на сорокаградусном морозе. Как раз около крыльца я увидел, как дядя Даня пропустил крепкий удар плечистого мужика. Были еще другие мужики, но никого из них я не знал. А нападавший был вроде даже знаком лицом. Может, он тоже из милиции? Я хотел было подойти, потому что, повторюсь, был разгорячен и максимально глуп в тот момент, но на меня налетел Саня, поволок за собой. Я хотел было вырваться, вернуться, но в момент обмяк, будто меня стукнули по затылку. Кажется, я очнулся уже в подъезде. Стоял у холодного окна и смотрел на узоры, которыми так роскошно расписывалась зима на своих владениях. «Я ненавижу этот город, — проносилось в моей голове. — Я хочу уехать отсюда. С Диной. Я хочу ее…» Эта зима чем-то отличается от всех предыдущих зим. Не знаю, почему, но мне кажется, в ней есть некая завершенность. Как будто это последняя зима в жизни человечества. Глупо, конечно. В Австралии, например, лето сейчас. Так что, получается, это будет у них последнее лето? Нет, по канонам, все должно заканчиваться зимой. На исходе. Меня разрывает на части, когда я думаю о Дине. Ее умные фразочки, ее увлечение Востоком и такая милая монотонность, и неизвестно откуда вздымающаяся эмоциональность, как вулкан, в котором я хочу погибнуть, — все это движет мною, заставляет ходить, дышать, думать и, конечно же, писать эти строки. Но вернусь в последние выходные августа, за пару дней до начала учебы. Именно тогда, в пасмурный воскресный день, у нас с дядей Даней состоялся серьезный разговор. В тот день я зависал в Доме культуры часов до шести вечера и уже собирался ехать к Сане Воронцову в гости. Я встретил дядю Даню на крыльце у главного входа. Он курил стоя, чуть ссутулившись, как-то неестественно, будто пытался заглянуть себе под ноги. Как оказалось, рассматривал он кое-что другое. — Классный у тебя велик, напарник, — сказал он. Я согласился, ведь своим двухколесным конем если не гордился, то был более чем доволен. Двадцать одна скорость, упрочненная рама, задний амортизатор, дисковые тормоза. Полный фарш, короче говоря. Ну и, конечно же, толстые покрышки с «цепким» рисунком протектора. — А ведь таких в городе раз-два и обчелся, — продолжил дядя Даня, после чего щелкнул пальцами и отправил окурок куда подальше. — Слушай, не хочешь прокатиться? Куда? Зачем? Ком подступил к горлу. — Да я домой уже собирался… — начал было я. — Да ладно тебе! Ты просто обязан помочь мне в одном деле, напарник. Знаю: у меня была сотня причин не садиться с дядей Даней в милицейский уазик и не ехать за город, в заброшенный поселок. Но что-то тянуло меня, буквально вырывало из привычной рутины. Может, мне казалось, что это правильно? Как бы там ни было, когда мы подъехали к границе города, сердце у меня в груди тревожно забилось и я стал спрашивать, куда именно мы направляемся, а дядя Даня лишь отвечал, что я скоро сам все увижу. Когда уазик остановился у того злосчастного дома, у меня на лбу уже возникли грозные капли пота. Утерев лицо ладонью, я вышел из машины вслед за дядей Даней и огляделся так, будто бывал здесь впервые. — Неприветливое местечко, да? — спросил меня дядя Даня. Я кивнул. — Бывал здесь раньше? — Нет. Мысли запрыгали как бешеные. Может, стоило сказать, что бывал? Может, не нужно прикидываться, ведь он все знает! Нет, он ничего не знает, и доказательств у него нет! — Здесь мы накрыли Прохора Кондрашова. Наверное, ты слышал об этой истории. Все слышали, город ведь маленький. Прохор жил прямо здесь, в этом доме. Один, как писалось в газетах. Но… это не так. Когда мы обследовали помещения, наткнулись на одну комнату. Запертую комнату. Похоже, Кондрашов удерживал заложника. Я нервно сглотнул. — Или… — продолжил дядя Даня, — это был не заложник, а подельник. Кто знает, может, они состояли в близости. Может, даже он насиловал его… или ее. — Почему вы так решили? — резко спросил я. — Предположения, напарник. Просто предположения. В комнате никого не было. Только открытая форточка и следы крови. Кровь редкая, четвертая отрицательная. У нас есть подозрения, что заложник, или подельник, сбежал незадолго до того, как мы прибыли. Теперь будем брать анализ крови у каждого подростка в городе. Благо, повторюсь, город маленький, много времени это не займет. Да и кровь редкая. Найдем, может, с десяток совпадений, со всеми переговорим. Представь, какие слухи поползут. — Но почему у подростков? — возмутился я, позабыв об осторожности. — Потому что взрослые не катаются на таких крутых горных велосипедах, как у тебя. — Да почему?! Есть один у… не помню, как его… Дядя Даня усмехнулся. — Ты даже не спросил, почему я завел речь про твой велосипед. Я прокололся, наивно, глупо. Не получилось у меня, не как в кино. Получилось, как в реальной жизни, где наглая ухмылка и заранее победоносный взгляд выбивают тебя из колеи, и ты уже не можешь уследить за деталями, ведь ложь — она как карточный домик. Неверное движение — и все рушится. Это вопрос опыта. — Ну и что же ты здесь делал, Юрка? И почему не рассказал обо всем? Потому что испугался. Потому что знал, что влетит мне за такое, если дойдет до матери. Стало стыдно. Читаешь в книгах про войну о четырнадцатилетних пацанах, которые с немцами сражались, на допросах не кололись, держались до последнего, и думаешь, что сам ты — тюфяк, трусливый маменькин сынок. — Сейчас мирное время, Юрка, — спокойно сказал дядя Даня и закурил. Мы присели на деревянные ступени, по которым мне уже приходилось ступать, и я рассказал милиционеру обо всем, что случилось со мной за последнюю неделю мая: о найденной монетке и о разговоре с Бугаем; о слежке за домом Ивлевой и погоней за белой «Нивой»; о том, как Кондрашов наставил на меня пистолет и запер в комнате. Мне кажется, что я ждал этого момента. Хотел поделиться своими переживаниями. Потому, наверное, речь лилась горной рекой — быстро, с грохотом. — Сопляков вербуют? — переспросил дядя Даня. — Так он и сказал? — Да. Я почти уверен, что он имел в виду Бугая. Бугай был связан с бандитами, и это они его убили. Он боялся чего-то или кого-то. — Так. А про Гурина Прохор что говорил? — Немного. Ругал его. И говорил, что Черепанова убили. Дядя Даня покачал головой. — Это уж и так ясно, что убили. Только кто? Вопрос повис в воздухе. Я и не думал, что у милиции есть сомнения на этот счет. — Разве не Кондрашов? — спросил я. — Слушай, напарник. Ты ведь об этом никому не рассказывал, так? Ну вот и не рассказывай. Даже матери. — А вы?.. — Я ей тоже ничего не расскажу. И дядьке твоему. Но только пока. Все же, ты поступил глупо, умолчав, заруби себе это на носу! Мне ничего не оставалось, как кивнуть и потупить взор. — Страшно было? — Еще бы… Дядя Даня похлопал меня по плечу, и мне стало как-то спокойно, и будто не было этого серьезного разговора, а мы просто сидели и думали о своем. Он предложил мне сигарету, и я поначалу отказался, но дядя Даня подмигнул, мол, все нормально, матери про курево не расскажу. Так мы и сидели с ним на ступенях и курили, а я думал, что так же, наверное, мог бы сидеть и курить вместе со своим отцом, разговаривая по душам. — Что вы будете делать? — Да ладно тебе! Давай уже на «ты», — сказал дядя Даня, улыбнувшись. — Я еще вроде не старик. — Просто… воспитание… — Ну да. Воспитанный какой, напарник. А что делать буду? Пообщаюсь с людьми, подумаю. Ты только не лезь никуда, ясно? Надеюсь, хватило тебе острых ощущений?