Даниил вновь взмахнул рукой, но в этот раз раздраженно. — Почему ты не рассказал мне о вас с Алиной? — А ты как думаешь? Это не та история, которой делишься с другом, попивая пиво. Тебе так не кажется? Я ведь… — он осекся. — Неважно, в общем. — Как раз сейчас все это очень важно. Говори. Егор молчал. — Говори, — процедил сквозь зубы Даниил. Вместо того чтобы ответить, Егор встал из-за стола, отпил кофе и повернулся к окну. Привычный вид открывался перед ним. Он не менялся годами, да что уж там — десятилетиями. Двор, в котором они с Даней играли, будучи восьмилетними пацанами. Дрались понарошку. Обиды были другими. — Ты прав: я ревновал тебя к ней. Места себе не находил, когда вы начали встречаться. И вздохнул с облегчением, когда ты уехал. Конечно, мне тебя не хватало, но она была рядом. — Она была расстроена. — Но рядом. Я стыдился этого своего чувства, изображал из себя любящего брата. Да так оно и было всегда, просто граница будто бы пододвинулась, и я на полной скорости влетел в землю, как самолет, и развалился на части… Даниил нахмурился, вспомнив отца. — Неудачное сравнение, — заметив это, сказал Егор. — Но ты ведь понимаешь, о чем я говорю? — Не думаю, что я смогу понять. — Но ты знаешь, что такое запретная любовь. Когда хочешь человека, но не можешь к нему прикоснуться. И в довесок чувствуешь близость, каждый чертов день, и с ума сходишь, потому что тело теряет контроль. Ты губишь лучшие свои годы на молчание, хотя тебе хочется кричать во все горло. Пылать. «Это не любовь», — подумал про себя Даниил. — Если тебе будет проще, то знай, что мы виделись с Ольгой в четверг и решили, что не будем больше встречаться, — продолжил Егор. — Так, как это было. — Спасибо на этом, — с хмурой иронией проговорил Даниил. Друзья помолчали. На фоне хрипело радио. Тихо так, будто специально придуманное для того, чтобы заполнять такие вот тяжелые паузы. Звуки радио отправляли далеко назад, в детские годы. Когда все было беззаботно, но казалось, что заботы более чем существуют и взрослые просто не понимают тебя, потому что они очерствели внутри, и умерло что-то тонкое, настроенное искусно, почти что нереальное, еще живущее в тебе. И кажется, что ты сохранишь это тонкое и нереальное до конца своих дней, но вот тебе уже двадцать, и ты становишься немного циником, потому что иначе никак; потому что девяностые вокруг и всем насрать на духовность, как, впрочем, и тебе самому. Ты просто пытаешься выжить, скопить деньжат, доучиться в университете, найти девчонку на вечер и отыграться на ком-нибудь, слить злобу за то, что пошел не тем путем, потому что было лень думать, а, может, думать и вовсе не получалось. — Расскажи мне про ту кражу, — сказал Даниил. — Если бы я знал что-нибудь, то рассказал бы тебе, — ответил Егор. — Я работал водителем в том магазине от силы два месяца. Временная работа, да и платили так себе. Когда случилась кража, клянусь тебе, я был дома. У меня нет алиби, но это правда. Я был новеньким, так что все стрелки на меня перекинули. Чижик угрожал мне. Вступился Руслан. Он сказал, что все разрулит, но сам, знаешь, делал такой вид, будто я обязан ему по гроб жизни. А сам ведь пытался нагнуть смотрящего. У него, наверное, совсем крыша поехала, ведь за Кравченко стоит братва из окружной столицы, а за ними — «солнцевские». — Ясно, — Даниил потер шею, левое плечо. — С ним еще один был. Пару раз точно приезжал. Вот он реально злой. Со стволом на меня лез, все пытался признание выбить. Руслан его утихомирил разок, аж очки слетели… — Очки? — переспросил Даниил. — Ну да. Не помню, как его зовут. В очках такой. Молодой — лет так двадцать пять на вид — и взгляд у него… ну, тяжелый взгляд. Даниил нахмурился. Уставился на пустую кружку. — То есть они Чижика вместе нагнуть пытались? Или как? — Да вроде нет. Этот больше до меня докапывался. А вообще, хрен разберешь. Я тогда больше о своей шкуре переживал. Егор отошел от окна. Сел за стол. Подвинул пепельницу на край стола. — Еще кофе? 22 После разговора с Егором идти домой никак не хотелось. Все еще свербело в груди, и казалось, что с каждым часом это чувство только нарастало. На адреналине, размахивая кулаками или беседуя с другом, который предал, осознать всю глубину падения было непросто. Только оставшись наедине с самим собой, Даниил ощутил, насколько все пошло наперекосяк в его жизни. Он зашел в кафе, заказал сто граммов коньяка и лимон. Осушив бокал, заказал еще. Официантка косо поглядывала на его разбитое лицо — на носу до кучи появился пластырь — и проходила рядом с его столиком аккуратно, буквально задерживая дыхание, но ему было все равно. Мобильный разразился задорной полифонической мелодией. Звонила Ольга. Почувствовала. Сука. Даниилу не хотелось говорить, так что он нажал на красную кнопочку и положил телефон на стол. Последовал второй звонок — то же самое действие. К часу дня был опустошен пятый бокал. По лицу Даниила расплылась кривоватая улыбочка, глаза заблестели. Официантка уже не выглядела такой напуганной. Даже знаки внимания вроде как подавала. Но Даниилу не до этого было. В мыслях — Ольга. Он злился на себя за то, что думал о ней. «Что имеем — не храним, потерявши — плачем. Вот уж точно сказано, — подумал Даниил. — Да к черту ее, эту шлюху!» Все вокруг окрасилось в коньячный цвет. В кафе было тускло, одиноко, так что захотелось на улицу. Официантка что-то говорила ему вслед, но он не слушал. Расплатился сполна — и довольно разговоров. Солнце уже почти выглянуло из-за сопок, и вроде стало легче. Или нет? Или наплевать, что есть солнце, если нет никакого доверия между людьми? Было бы во что верить! Остается только в солнце верить, да и оно переменчиво! Даниил прошел по дороге около трех сотен метров и оказался на пустыре. Он смутно припоминал, что раньше на этом месте стояли двухэтажные деревянные дома. Куда они подевались и что стало с жильцами? Сбивчивыми были мысли Даниила. Когда он заметил вдалеке белого медведя, то не сразу понял, что оказался в смертельной опасности. Усмехнулся и только потом застыл на месте. Завидев человека, медведь встал на задние лапы. Настоящая громадина. У Даниила в голове пронеслись какие-то речи из телепередачи про дикую природу. «В высоту белый медведь достигает около трех метров и весит около тонны — нетрудно представить себе, насколько это крупное животное». Даниила одолел страх. Страх этот, к счастью самого Даниила, не давал ему возможности сдвинуться с места. То было похоже на внезапный паралич, вызванный сильнодействующим ядом. Сердце в груди забилось в три раза быстрее обычного, и глаза стали потихоньку наливаться кровью от напряжения. Даниил чувствовал, что они вот-вот лопнут. Его начинало подташнивать. «При беге на сотню метров спринтер может выдать скорость двенадцать метров в секунду, то есть около сорока километров в час. Медведь же может бежать со скоростью шестьдесят километров в час. Плюс ко всему, медведь — животное, может, и неглупое, но все же подверженное инстинктам, да еще и любопытное. Если кто-то бежит — значит, это добыча. Реакция, разумеется, следует незамедлительно, и бег наперегонки со смертью оканчивается для человека поражением». Тем временем зверь подошел чуть ближе. Он посмотрел прямо на Даниила, принюхался. Снова встал на задние лапы, и тут Даниил ощутил все его величие. Ноги предательски затряслись. Плохой идеей было не брать с собой табельное оружие. «Крупная шерсть и огромная, вытянутая шея; длинные когти, в которых он способен удерживать даже самую верткую добычу…» Даниил сглотнул накопившуюся во рту слюну. Он хотел было махнуть медведю рукой, дабы отпугнуть его, но не смог заставить себя — тело не слушалось. Да и идея была глупой. — Эй… — тихо вырвалось из него. — Эй… ступай! Медведь! Ступай! Зверь опустился на все четыре лапы. Он повел носом по направлению ветра и посмотрел в сторону домов. — Ну же… давай, иди! — продолжал шептать Даниил. Окончательно потеряв интерес к человеку, медведь развернулся и побрел в сторону микрорайона, оставив испуганного до смерти Даниила стоять посреди пустоши. Чуть позже, позвонив в дежурку и сообщив о белом медведе, разгуливавшем по городу, Даниил сидел на ступенях в подъезде, чуть покачиваясь из стороны в сторону, с бутылкой коньяка в руке, и думал, что нет страха сильнее, чем страх смерти. Закон природы. И пусть каждый, кто говорит, что страшнее всего — это стать одиноким, или стать «лишним в жизни того человека», или лишиться работы в период кризиса — пусть каждый постоит на пустыре наедине с белым медведем. Это приводит мысли в порядок. * * * Евтушенко как раз шел в кабинет, когда услышал разговор на повышенных тонах. Голоса он узнал сразу. Открыв дверь, майор сразу же заметил Даниила, размахивавшего руками, а чуть позже и Трофимова, который стоял ровно, высоко задрав подбородок. — Только не пи*ди мне, что ты пай-мальчик! Сукин ты сын! — кричал Даниил. Пал Палыч посмотрел на его разбитое лицо, на слюну, которая упала на бороду, да так и осталась там желтым пятном. Он еле стоял на ногах, и язык у него заплетался. — Эй ты, щенок… не вздумай под меня копать, иначе я тебя с дерьмом сожру! Ты понял?! Даниил не успел закончить, ведь Евтушенко взял его под руку и потащил из кабинета. Трофимов проводил их презрительным взглядом, а сам потянулся к телефонной трубке. — Что ты там устроил?! — возмутился Пал Палыч, прижав Даниила к стене. — Ты выглядишь… черт возьми, ты выглядишь, как бродяга. Кто тебе портрет-то испортил? Даниил отмахнулся. — Эй! Я с тобой разговариваю! Но Даниил и слушать не хотел. Он все вырывался, говорил про то, что Трофимов копает под него, что это тот еще засранец. От него за километр разило спиртным и блевотиной. — Так! Знаешь что? — сказал Евтушенко, вдоволь наслушавшись пьяных бредней. — Поехали, я тебя домой отвезу. Считай, у тебя отпуск. Проведи его с женой. — Нет! — стал противиться Даниил. — Только не домой! Пал Палычу несложно было уловить искренность в словах Даниила.