Из темноты он вдруг попал в хорошо освещенную горницу. В слюдяных окошках весело искрилось зимнее солнышко. Во главе узкого и длинного стола, накрытого обильными яствами, хитро щуря глаза, сидел сам воевода. По правую руку от него с любопытством рассматривала вошедшего молодая жена, она встала и первой поклонилась гостю. Демьян с опозданием кинулся кланяться в ответ и креститься на образа в красном углу. Вокруг стола нарочито суетливо бегала Купава, как и хозяйка, не скрывая своего любопытства. Агафьи, к сожалению, в горнице не было. — Здрав буде, воевода! — громко и как можно увереннее произнес Демьян. — И тебя храни Господь, Демьян Олексич, — не вставая, упираясь широкими ладонями в стол, ответил Федор. — Зачем в такую рань пожаловал? — Отдай за меня свою дочь Агафью! — решительно бросил гость заветные слова. — Честный жених сначала свататься идет, а потом уж с девкой по погостам да лесам бродит, и то ежели отец ее позволит то бесстыдство творить, — сразу показал свою осведомленность Федор. Демьян опустил глаза. — Отдай, полюбились мы друг дружке. — А она вот сказывает — не нужен ты ей, — воевода постучал кончиками пальцев по твердому дереву. — Рассорились мы давеча, обида в ней говорит, да то ненадолго, простит! — горячо заговорил парень. — Что ж рассорились-то? — глаза воеводы совсем превратились в щелочки. — Не могу я того сказать, — покраснел Демьян. — Слышала, Устя, рассорились они давеча!? — громко, скорее кому-то, чем жене прокричал Федор. — Значит, вчера она снег с могилок долго расчищала, замешкалась, видеть никого не видела, никакие ухари вкруг нее не вились? Да и не нужны ей женихи курские, так? А этот говорит — рассорились, это ж как? Купава ахнула и опрокинула крынку. Та с глухим стуком упала на пол, расколовшись надвое. — Пошла вон, растяпа! — гаркнул на нее хозяин. Олексич с досады прикусил нижнюю губу, он «с потрохами» выдал любимую отцу. Хитрый Федор провел его как дитя. — Не гневайся, случайно мы встретились, не виновата она, — попытался хоть как-то исправить ситуацию Демьян. — Не умеешь врать, так и не берись, — усмехнулся воевода. — Другие вон в сваты князей брали, а ты что ж один пришел. Али не в чести у князя своего? — Ведаю, что князей наших не жалуешь, злить тебя не хотел, — признался жених. — Умно, только не поможет, — воевода встал из-за стола. — Знаешь же, что не отдам, так зачем явился? — А с чего тебе, Федор Евсеевич, мне дочь свою не отдать!? Чем я в мужья плох?! Отец у меня нечета тебе, городом большим ведает, — отчаянье делало Демьяна злым и наглым. — То ты, сынок, больших городов не видел, — опять сощурил глаза воевода. — Больших может и не видел, да по твоему хаживал, с Ольговом не сравнить. — Вот, что за женихи нынче, Устиньюшка, пошли?! — опять кому-то громко выкрикнул Федор. — Пришел дочь просить, а отца поносит. — Не хотел я тебя обидеть! Уж прости жениха неразумного! — так же громко в пустоту закрытой двери крикнул Демьян. — Да правдой можно ли обидеть? Федор громко расхохотался, поглаживая опрятную бороду. — Нравишься ты мне, Демьян Олексич, другого и на порог бы не пустил, а тебе вот, что скажу… Переходи на службу к рязанскому князю, я пред светлым Федором Романовичем[7] похлопочу. Хочешь, здесь на заставе первым помощником мне будешь, не захочешь под рукой тестя ходить, ежели городец мой мелковат, так я тебя в переяславскую дружину пристрою. Что скажешь? У Демьяна перехватило дыхание. — Не могу я того принять, — с трудом вымолвил он. — Видишь, я ему не отказывал! — крикнул в воздух Федор. — Он сам от тебя отрекся, ему его князья дороже! За дверью послышался легкий шорох и быстро удаляющиеся шаги. — Зачем ты так? — с горечью прошептал Демьян. — А затем, чтобы слезы по тебе не лила да быстрее позабыла. Отец, говоришь, большим городом управляет. А цел ли тот город, а жив ли отец твой? Ты про то ведаешь? Куда ты молодуху собираешься везти, ногайцам в руки? Я не для того дочь растил, чтобы ее на невольничьем торгу грязными ручищами поганые лапали! Что я матери ее на том свете говорить стану? Разные у вас дороги! — А ты думаешь там за Вороножскими лесами рай?! Тишь да благодать! Думаешь, чащи непролазные уберегут Переяславль? Батыя то не остановило… А батюшку князя твоего не в Орде ли замучили, на куски разрезали[8]? Не так давно это было. И вы, и мы меж лесом и степью живем, вместе по краю ходим. День прожили — да слава Богу! Времена нынче такие. — Может и такие, только наш князь о судьбе батюшки помнит, гордыню свою подальше за пазуху засунул да голову пониже склоняет, а твои кланяться не хотят, боятся — надвое переломятся, от того погибель Курской земле. Диким полем все обратится. — А вас, значит, за смирение не тронут? — усмехнулся Демьян. — В холопах жить спокойней. — Жить! Это ты правильно заметил. Все, устал я пререкаться с тобой. Сам все понял, не дурак. Ступай с Богом, — Федор опять тяжело опустился на лавку. — Каравай возьмешь[9], оголодали, небось? — хозяин широким жестом обвел стол. — Обойдусь, — Демьяну показалось, что пол расходится под ногами, и открывается бездна. — Не отдашь, так умыкну! — в отчаянье крикнул он воеводе, не желая мириться со злой судьбой. — Нет, Устя, ты посмотри каков! В моем доме мне же и грозит, — хмыкнул в бороду воевода. Устинья потянулась к мужу и что-то, густо краснея, зашептала ему в самое ухо. — Не было у них ничего в лесу, уж я свою дочь насквозь вижу! — Федор опять вскочил с лавки. — А коли б и было чего, все равно не отдал бы! Я здесь на заставе не зря грудь под стрелы бродников подставляю, жалует меня князь. Я такое приданое своей Агафье выкачу, что жених не только порченную, а и брюхатую возьмет, да еще ручки мне целовать станет! Не дослушав крики распалившегося воеводы, Демьян пошел прочь. Князь Ольговский был, как и братец отходчив, долго на Олексича злиться не мог, да и вину пред ним чувствовал. Своего боярина он ждал в темной избе с кувшином забористой браги. Когда тот явился с почерневшим лицом, Александр расспрашивать ничего не стал, просто протянул дружку крынку. Демьян жадными глотками начал вливать в себя дурманящую жидкость. — Забудь, Робша, забудь, — как заклинание зашептал князь, — переболит, и это пройдет… Хочешь, с Матрешкой тебя сведу, ты ей тоже понравился. Демьян понуро усмехнулся: — Не надо, — и сделал еще пару глотков. Какое-то время они сидели молча. — Я к ней сейчас пойду, — вдруг, сильно шатаясь, вскочил с лавки Олексич, — прощение попрошу, что отрекся… — Как отрекся? — не понял князь. — Тебе воевода отказал, твоя-то вина в чем? Они пусть прощение просят, такому добру молодцу отказали. И захотят, да такого не сыщут. — Отрекся я от нее, дважды отрекся, а могли бы вместе быть, — не слушая Александра, продолжал твердить Демьян, пытаясь рукой попасть в рукав кожуха. — Тебе что ж воевода какие условия за девку выставил? — догадался более трезвый князь, подаваясь вперед. У Демьяна все кружилось перед глазами, противный кожух никак не хотел надеваться. — Горшенька, помоги! — крикнул он, тихо сидевшему в уголочке отроку. — Просил у тебя чего воевода воронжский? — продолжал допытываться Александр, загораживая Олексичу дорогу. — Ничего не просил, — сквозь хмельной туман до Демьяна стало доходить, что он взболтнул лишнего. — Как же ты от его дочери отрекся? — не унимался князь, понимая, что надо «дожать» боярина, пока тот пьян. Нужно что-то отвечать, что-то придумать, но мысли никак не хотели сплетаться в нужный узор. «Не умеешь врать, так и не берись», — всплыли насмешливые слова. «Что ж делать, если про лес расскажу — Агашу опозорю, про предложение Федора — ему насолю… насолю воеводе… ну так и поделом …» — Ну? — тряхнул Демьяна за плечи Александр. — К рязанцам переманивал, Агафью в жены обещал, — выдавил из себя Олексич. — А ты? — напрягся князь. — Видишь с тоски упился, ноги не держат, — Демьян вцепился в руку стоявшего услужливо рядом Горшеньки. — Как думаешь? Князь отступил, облегченно вздохнув. — Пойду я… пойду, — Олексич двинулся к двери. — Да куда ты пойдешь? Ляг, проспись, утро вечера мудреней! — крикнул ему вслед Александр. — Повиниться мне нужно, — Демьян вывалился на двор, свежий ветер ласково погладил разгоряченное лицо. — С ним ступай, — приказал князь Горшеньке, — упадет где, замерзнет. Отрок бросился за хозяином. Улица, дома, заборы — все плыло вкруг хмельного прохожего, приглашая и его присоединиться к ленивой плясовой, но Демьян упорно шел вперед, из последних сил пытаясь сохранить равновесие. По пути попадались какие-то люди, их лица были размытыми пятнами. «Как я набрался!» — шумело в голове. Вот и ненавистный забор. Парень запрокинул голову и громко позвал: — Агаша!.. Агафья! — Демьян Олексич, пойдем домой, — стыдливо оглядываясь, стал дергать его за рукав отрок.