— Батюшка, вели, чтоб остановили! — взволнованно дергала Агафья Федора за рукав. — Он ведь убьет его! — Твой дурня липовецкого? — ухмыльнулся воевода, — Не должен, он у тебя жалостливый. Буян в очередной раз махнул кулаком, тяжелый серебряный перстень, щедрый княжеский подарок, задел Демьяну щеку, из рассеченной раны хлынула кровь. — Батюшка, ну, пожалуйста, ну, Христа ради! — уже рыдала, не стесняясь людей, Агаша. — Отстань! — рявкнул воевода, не оборачиваясь к дочери. Филька, увидев кровь соперника, усилил напор, еще, еще и… Демьян резко пригнулся почти к самой земле и откуда-то снизу нанес один единственный удар в челюсть. Буян покачнулся, зачерпнул руками воздух и рухнул на истоптанный снег. — Убил! — ахнула какая-то баба. Липовецкие рванули к дружку, стали его легонько трясти и растирать снегом. Филька тихо застонал. — Живой! — пробежало по толпе. — Уйми своего бугая. Всех воев мне помял, — досадливо бросил Святослав. — Так он никогда первым не начинает, — весело отозвался Александр, гордо задирая нос. Пришедшего в себя Буяна под руки увели в княжеский терем. Демьян неспешно с достоинством одевался, наслаждаясь минутной славой. — Что ж сразу не ударил? — подмигнул ему воевода. — Народ позабавить хотел. — Кто научил-то так? — Отец. Демьян искал глазами в толпе Агашу. — Не ищи, домой я ее отослал, — сразу понял все Федор. — Забывай, легче будет, и кулаки об дураков чесать не придется. — Это уж я сам решу — забывать али нет. — Как знаешь, — пожал плечами воевода. — Робша, пойдем, — ревниво встал промеж них Александр. Ольговские отправились в свою сторону, липовецкие — в свою. И только местные остались, громко обсуждать поединок. Проня потихоньку сунул Демьяну в руку что-то мягкое: — Твоя передала, кровь остановить. Беленькую, вышитую мелкими цветочками ширинку[1] Олексич бережно спрятал за пазуху, привычно утерев кровь рукавом. «Опять подарок, а я даже и отдариться не могу!» — Пронька, а кто у нас гребни резать может? Для Зарянки моей кто гребень смастерил? — Кажись, Митяй…Поспрошаю. — Поспрошай. — Воровать-то будем? — Будем, — уверенно махнул головой Демьян. — Я свою бабу никому отдавать не собираюсь. И хотя Агафья была вовсе и не бабой, и уж тем более не его, возбужденному дракой, парню все казалось теперь простым и достижимым. Над головой простиралось по-весеннему синее небо, под ногами мялся не такой уж и грязный снег, а грудь грел расшитый платочек. 2 По левому берегу Вороножа с западной стороны, еще очень далеко, так, что и зоркому вою едва хватало сил рассмотреть, от окаема отделилась россыпь дрожащих точек. Выстроившись в цепь вдоль реки, они медленно приближались к заставе. Но опытные вороножские дозорные сразу приметили чужаков, засуетились, послали к воеводе. И вот уже сам Федор Евсеевич вглядывается в степь. Да это десяток всадников, и они едут к заставе! Городецкие дружинники заняли положенные места, готовясь к бою. Где десять, там может быть и целое войско. Воронож привык ждать беды с левого края. Куряне тоже залезли на заборол. — Кто ж такие? — Святослав Липовецкий, нахмурив брови, встал рядом с воеводой. — Поглядим, — спокойно ответил Федор, оправляя наручи. При приближении всадников оказалось всего пятеро, у каждого по две лошади — та, на которой ехали, и на смену. Незнакомые люди легкой рысцой объезжали степной кустарник и одиночные деревья, ненадолго исчезали в оврагах и снова появлялись. Уже можно было различить сверкавшие на зимнем солнышке шишаки. «Русичи!» — понеслось вдоль прясла. — Наши! — закричал один из липовецких воев. — Степка Карась ведет! — Наконец-то! — Святослав, хлопнув себя кулаком в грудь, весело подмигнул стоявшему позади Александру. Ольговский князь в отличие от брата не спешил выражать бурную радость. Всадники подъехали к краю берега. Тот, в котором признали Степку, спрыгнул с коня и пошел проверять прочность льда, простукивая перед собой каблуком. — Эй, Карась! — зашумели с городни. — Не бойся, рыбы не тонут! Вой не услышал шутку, время от времени озираясь на сруб, он продолжал осторожно двигаться вперед. Перейдя реку, Степан дал спутникам добро и побрел назад за своими лошадьми. Остальные, спешившись, под уздцы повели коней на лед. Воевода махнул, чтобы отворяли ворота. — Мы из Липовца, князь наш у вас? — приблизившись к городне, крикнул Карась. — Здесь я! — сам отозвался Святослав. — Въезжайте! Он почти бегом бросился спускаться. Только вблизи стало заметно, как измучены гонцы: осунувшиеся серые лица, синева под глазами. — Ну, что там? — Святослав нетерпеливо тряхнул худощавого Степана за плечи. — Ушли поганые? — Ушли, — махнул головой гонец, — все ушли. — Грады целы? Липовец, Ольгов? — князь замер. — Целы, Бог сохранил, — выпалил Степан. Святослав облегченно выдохнул. — Села пожгли, все вкруг пусто стоворили, а в грады не полезли. Да и в селах полон невелик взяли, народ уж ушлый, разбежался. — Хорошо! — ликовал Липовецкий правитель. — Только вот…, — Карась замялся. — Что не ладно? — сразу понял князь. — Ахмат приказал в назидание тринадцать бояр казнить… Восемь рыльских и наших пятеро. Кого в степи нагнали… это тех, что за вами вслед пробирались, кого из градов с семьями потребовали выдать. — Кого? — хрипло спросил Святослав. — Якова Тюрю, Фому Третьяка, Пашеню и тысяцких двух. — Каких тысяцких? — подлетел Александр. — Моего тоже?! — Липовецкого и ольговского обоих поганые велели с семьями выдать, а то на приступ пойдут, так и выдали, чтоб грады не губили. Александр покрутил головой в поисках Демьяна, но того поблизости не было. — А с вашим-то совсем худо все вышло, — понизив голос, прошептал Карась. — Ваш Олекса сказал, сам выйду, а семью выводить не позволю. А ольговцы напуганные, экая силища к стенам подступилась, на двор к тысяцкому повалили, чтобы силком вывести. А дружина за него встала. Ну, и сеча началась прямо у хоромов… Много очень посадских побили, взять никак не могли, пока сети не притащили, да с клетей на них не покидали, спутали да вывели. А посадские над своими рыдали, обозлились, добро Олексы разграбили, под чистую все вынесли. И хоромы хотели спалить, да побоялись, что и другие дворы займутся… Так вот! — Степан развел руками. — Зло большое на тысяцкого своего затаили, хоть на покойника и грешно обиду держать. Как бы его сынка, как воротится, тоже не порешили. Уж шумели об том на торгу. — Пусть попробуют! — мрачно произнес Александр, сжимая кулаки. — Как Демьяну-то сказать? Может ты? — поворотился он к брату. — Твой боярин, сам и говори, — буркнул Святослав. — Взрослеть уж пора. Жить чужими заботами Липовецкий князь не хотел. — Собираться пошли, завтра поутру выехать нужно. Успеем собраться? — Успеем, чего тут собираться-то, — поддакнул, крутившийся рядом Буян. Потирая ушибленную челюсть, Филька, как мог, пытался показать сожаление и сочувствие, но злая радость просвечивала, как нагота сквозь худые одежды. Вдоль прясла к толпе со своими десятниками шел Демьян. Он то ускорял шаг, то как-то странно медлил. Александр нервно сглотнул. — Ты боярину моему еще раз все порасскажи, как оно там приключилось, — переложил молодой князь горькую весть на гонца, поспешно отступая в тень.