Агафья стояла у слюдяного оконца. Солнце заволокли плотные тучи, от этого прежде веселые плиточки, уныло передавали тусклый уличный свет. В горнице царил полумрак. Тоненький пальчик суетливо ковырял мох в щели бревенчатой стены. Девушка ждала, ждала, сама не зная, чего, тоска прочной веревкой обвивала плечи. «Гонцы приехали… домой собираются… Теперь он уедет, уедет! Все…» В комнату с шумом вломился воевода. — Уже слыхала?! Поняла, непутевая, от какой беды тебя отец уберег? Отца-то чутье никогда не подводило! — От какой беды? — обмерла Агаша. — Не знаешь? — Федор пристально посмотрел на дочь. — Не знаешь… Нет у него отца больше, повесили тысяцкого с другими боярами за грехи князей их. Повесили, да потом над телами поглумились. Головы и руки отсекли, да по весям в назидание возили, чтобы народ видел, что с непокорными бывает. Вот только показывать некому, куряне разбежались. Пусто. Так останки мучеников тех собакам скормили. Поняла? У Агафьи сделался вид, словно ее окатили ушатом ледяной воды. Федор продолжал давить словом: — А сестер его в полон увели, мать от горя умом тронулась. Добро разграбили. Хорош жених! Так его еще и местные за отцом вслед на небо отправить хотят. Ждут, когда приедет, ножи точат. Вот как их семейку в граде родном любят! Туда ты замуж хотела? Руки мне целуй, что не отдал, беда стороной обошла. — Как он? — еле слышно прошептала девушка. — Худо, — признался Федор, но тут же поспешил добавить. — Переживет, не он первый. Мы Ивашку потеряли, тоже жить не хотелось, а время прошло… — Мне к нему надо! — рванула к двери Агафья. — Куда!? Никуда тебе не надо, — отец преградил дорогу, хватая ее за руку. — Мне надо! Надо! Худо ему! — вырывалась Агафья. — Не надо тебе туда, то не наше горе. Он тебе никто! — Федор попытался обнять дочь. — Ну, подумай, что я матушке твоей скажу, как пред Богом отвечать стану, ежели тебя на погибель отдам. Да дело ведь не только в бедности его, я ведь Демьянку и без порток готов был в семью принять. Но ему на закат нужно, домой… А что его ждет там? Да он сам теперь тебя с собой не возьмет, он тебе, как и я, зла не желает. Забудь. Агафья продолжала рваться. — Батюшка, родненький, пусти. Христом Богом молю, пусти! Ведь он себя корит, себя… Больно ему. Мне к нему нужно… Пусти. — Стыда у тебя нет, чести девичей, по ухажеру так-то убиваться. Хорошо, мать не дожила до позора такого! — из мягкого голос Федора опять стал резким до крика. — Эй, кто там! Сюда! Заприте ее, пусть успокоится… Да, успокоится… и подумает, что отец добра желает, а не злодей какой! 3 Агаша металась по запертой горнице как молодая волчица, пойманная коварными ловчими. На дворе давно стемнело, лучина погасла от неловкого движения, комната погрузилась во мрак. Единственное плотно задернутое войлоком окно находилось под самым потолком и не пропускало даже лунный свет. «Если короб пододвинуть, можно будет до оконца дотянуться, да узковато… Разъелась на батюшкиных хлебах, а теперь и не пролезть. Меньше брюхо набивать надо было. Это за грехи мои такая напасть. Милый голодает, а у нас каждый день от яств стол дугой… А я поднатужусь, может и пролезу… Холодно без шубы, да здесь не далеко, добегу. Мне бы выбраться». Она нащупала массивный короб и уперлась в него руками. Раздался противный скрип, но дело не заладилось. Громадина, привыкшая годами стоять на отведенном ей месте, никак не хотела его покидать. — Да двигайся ты! — ругалась девушка. — Ну, же, голубчик, мне очень надо! Не сдвинуть, прибит он что ли? Агафья присела на ненавистный короб, устало обвела глазами комнату. «Может тогда лавку пододвинуть, а из короба добра какого настелить поверх, чтобы повыше было? И кто додумался так высоко здесь оконца прорубить? Заперли бы меня в светлице, там и окна большие, и ставни легко открываются, и не топлено, душегреечку бы наверняка кинули, чтобы не замерзла, так было бы и в чем удирать». За дверью послышались шаги. — Притихла голубка, — проскрипел старческий голос няньки, — спит, должно. Агафья рухнула на короб и закрыла глаза. — Пусть поспит, может, опомнится, — забасил отец. — Это надо ж, я ей втолковываю, а она, что оглохла! — Приворожил ее боярин, у меня глаз на это верный. Он, говорят, с погаными дружбу водит, от них привороты и прознал. За Леонтием надобно сходить, пускай молитвы над ней почитает… — За хворостиной нужно сходить, пускай дурь выбьет! Никакого почтения к родителю. Шаги стали отдаляться. Девушка облегченно вздохнула и начала потихоньку двигать лавку. В отличие от короба, та легко поддалась. «А может упереть ее одним концом в край окна да с разбегу по ней взбежать как в гору? Видела, ребятня так забавлялась». Тут опять за дверью послышался легкий шорох. Агафья пнула лавку к стене, поспешно усаживаясь на нее. Боязливо застонал тяжелый засов. В горницу крадучись прошмыгнула какая-то тень. — Кто здесь? — испуганно окликнула девушка. — Это я — Устя! Устинья распахнула наброшенный на плечи платок, и на стенах заплясали отблески свечи. — Что тебе угодно, матушка? Чай не спится? — не ласково встретила ее Агафья. — Да, какая я тебе матушка, — Устинья поставила светец на пол. — Я ведь всего на семь лет тебя старше. Федор Евсеевич в баньку ушел мыться, потом как-нибудь постараюсь, чтобы он сюда не заглядывал. Вот одежа и убрус[2], а то застудишься. Мачеха поспешно сняла с себя шубку и пуховый платочек. — Бери. Из дома я тебя выведу, а дальше уж не знаю как. На воротах сторожа стоят. — Мне бы только из терема выскочить, а со двора я всегда ускользнуть сумею, — Агаша поспешно укутывалась в теплые вещи. — Попадет тебе от батюшки, коли прознает, — кольнула ее уже у двери совесть. — Не прознает, коли к утру вернешься. Ты же к утру вернешься? Агафья растерялась. — Ты уж, возвращайся. Да глупостей каких не наделай, не надо. Слова, какие нужно ему в утешение, скажи, да домой. Обещаешь? — Нет. — Как нет? — ахнула Устинья. — Сама знаешь как, — ответила, что ударила, падчерица. — Распутной меня считаешь, как и все, я думала ты не такая, — вдруг зарыдала мачеха. — Устя, ты что? Не плачь! — с запоздалым раскаяньем кинулась утешать ее Агаша. — Это я так ляпнула, не подумав. Да я совсем так и не думаю. Правильно отец говорит, хворостина по мне без дела сохнет. Устинья продолжала рыдать: — Все, все здесь распутной меня считают, а в чем вина моя? Пять лет с мужем прожили, а детишек нет. А он кричал, мол, это ты виновата, подсунули девку порченную, да бил меня, уж так бил. Ты за родным батюшкой живешь, он тебе только грозит, а руку на тебя ни разу не поднял. А на мне места живого не было, и родные далеко, и заступиться некому. А потом его убили вместе с Иваном вашим в сечи одной, помнишь? И я вдовицей одинокой осталась, всякий обидеть может… Я в монастырь собиралась, видит Бог, собиралась. А тут Федор Евсеевич стал захаживать, подарки носить, а воеводе кто откажет? Да тебе не понять… — Отчего же, — вставила словечко Агаша, — Я все понимаю, понимаю. — Он думал, я пуста, побалуется да прочь, греха и не приметит никто, а я понесла сразу же. Видать не во мне дело было. А отец твой на мне жениться-то не хотел, испугался, ходить перестал. И так мне страшно стало, так страшно. А он потом вернулся и в церковь повел венчаться. А я знаю, это ты его уговорила, да я за тебя Бога вечно буду молить, — Устинья бросилась целовать Агафье руки. — Что ты, Устя, что ты? Не надо. Сам он так решил, да то все болтают. — А ты глупости не твори, непорочной вернись. Ты, Агафья Федоровна, не знаешь, каким народ жестоким может быть, в лицо тебе насмехаться станут, а что ты воеводы дочь, так это еще хуже. Крут батюшка твой, обиду здесь многие на него таят, на бесчестье твоем отыгрываться станут. — Пойду я, Устя. Пора мне, — Агафья скрылась в темноте дверного проема. — Подожди, — кинулась догонять ее Устинья. — Дай я впереди пойду. Агаша дождалась, когда серп растущей луны спрячется за облако, и быстро перебежала двор. Она знала, что где-то там, в укромном уголке есть лаз, через который своевольный Дружок удирает, порезвиться на улицу. Где могучий пес пролезет, хрупкая дева всегда пройдет. Девушка проскользнула между старыми санями, и стала обшаривать низ забора. Вот она — дыра! Щедрый Устин подарок Агафья скинула на снег и полезла промеж досок. «Застряну здесь, вот стыдно-то будет». Выпорхнув всё же наружу, девушка отряхнулась и, протянув руку назад в лаз, вытянула за собой шубейку. Можно бежать дальше. Сердце с силой стукнуло, отдавая в уши, ноги потяжелели, голова закружилась. Надо, надо бежать… И она побежала по пустынной улице, зябко кутаясь в платок, судорожно вдыхая тягучий ночной воздух. «Простите меня, батюшка с матушкой, дурная у вас дочь… Простите! Господи, помоги мне!» Вот и заветный двор. В щели забора виден костер, вокруг которого сгрудившись греются люди, тихо переговариваясь. Агаша попыталась тихонько открыть покосившуюся калитку, но та надрывно взвизгнула, привлекая внимание. Вои у костра встрепенулись, быстро вскочили, кто-то удивленно присвистнул. Самый старый седобородый, скинув шапку, поклонился, вслед за ним нагнулись и остальные, продолжая окидывать гостью любопытными взглядами. — Мне Демьяна… Олексича… позовите… скажите, Агафья пришла, — еле слышно выдавила из себя девушка. — Нижатка, беги к боярину, — толкнул старый крайнего воя. Парень стрелой сорвался с места и побежал к избе. У костра воцарилось молчание. Агаша смущенно смотрела себе под ноги, хорошо, что темнота скрывает алеющие щеки. Через мгновение Нижата вылетел на двор. — Боярин велел, чтобы домой шла. Да чтоб ты ей провожатых дал, а то темно уже, — обратился он к седобородому вою. — Как домой! — ахнула Агафья. — Никуда я не пойду! — Она толкнула с дороги парня и, подобрав поневу, побежала к двери. — Стой! Не велено туда… — кинулся было за ней Нижатка, но старый вой схватил его за рукав. — Оставь, не видишь, боярыня наша пришла мужа утешать. 4 Навалившись плечом, Агафья с грохотом распахнула тяжелую дверь и влетела на середину горницы. Тяжело дыша, она огляделась. Комнату освещали две тусклые лучины и тлеющие головешки очага. С лежанок вдоль стены на нее смотрели заспанные удивленные лица. Дружинники разглядывали райскую птицу, впорхнувшую в закопченную пыльную избу.