К вечеру, не объясняя своим для чего, боярин понес остатки варева в келью, где лежал раненый. Настоятель сам сидел над умирающим. Огромное грузное тело, раскидав руки и ноги, чернело на широкой лавке. Если бы не слегка подымающаяся при вздохе грудь, можно было бы принять его за покойника. Рядом горела лучинка. Стефан рукой указал на край мелового уступа подле себя. Демьян сел рядом со старцем. Оба какое-то время молчали. — Ну, говори уж, — подбодрил парня игумен. — Знаешь, что поговорить пришел? — удивился Демьян. — Да, у тебя все на лице написано. — Грешен я, — неуверенно начал боярин, — показалось мне на днях, что баба половецкая мне знак подала, чтобы я от бродников схоронился. Понимаешь, отче, я дозоры расставить забыл, а потом по неразумности своей идолищу поганому «Спасибо» сказал. — За то Бог тебя уж простил, раз дал тебе душу безвинную спасти — Афонюшку нашего. Про то ты и сам знаешь, ведь о другом сказаться хочешь, так? — Так, — признался Демьян. — Сказывай, ночь длинная. — С самого начала? — С начала. 5 — Знаешь, отче, край наш Курский после Батыя оскудел очень. Князья из стольного города съехали в Рыльск и Липовец. Голодно у нас, да и неспокойно. Как и вы между лесом и степью живем, заслониться нечем. А земля наша досталась в вотчину Ногаю, он хоть и не царь, а силы столько, что и в Сарае его побаиваются. И пришел к нему магометанин один Ахмат, дал откуп немалый, чтобы баскаком над нами быть и выход собирать. Думал по незнанию своему, что на серебре да злате теперь есть — пить станет, а приехал к Курску, да огляделся вокруг и понял, что прогадал. Обманул его Ногай как дитя малое. Выколачивать нечего да не с кого. Людей мало, села пустые стоят, а какие жители остались, вокруг князей своих сгрудились, по городам сидят. Начал он с Рыльска, с Воргола, с Липовца дань требовать, к нам в Ольгов послов засылал, а ему князья ответ один твердят — бери, сколько даем, а больше нету. А войска своего у Ахмата не было, чтобы курских князей приструнить. Вот он и придумал хитрость нам на погибель. Поставил в степи две слободы, и стал переманивать туда наших людей. Мол, кто ко мне жить переберется, один налог будет платить, а кто у князей останется, то и князьям, и мне платить станет. А разгневают ваши князья Ногая, то вас в слободе никто не тронет, так как вы моими людьми станете. Нешто вы выгоду свою не чуете? Ну, и побежали к нему, конечно, многие. Слободы людьми наполнились. Торговля закипела, землю вокруг распахали. Так и этого ему мало показалось, сколотил дружину из воев местных, что к нему утекли, и стал разбойничать, чтобы побольше народу запугать, да заставить в слободы съехать. Князья наши все терпели, сил у них больше, чем у Ахматки, да боялись его открыто проучить, за ним ведь Ногай стоит. А тут слух пошел, что царь с темником рассорились. Олег Рыльский нашим князьям и предложил, съездить к Телебуге за судом справедливым. Собрали подарки, последнее вытрясли, и поехали с поклоном. А Телебуге только того и надо было, обрадовался, дал нам приставов своих, чтобы мы людей из слобод вывели. Ахмат вначале не пускал нас, а потом послов царя узрел, и ворота все ж приказал открыть. Стали мы своих забирать, а они ехать не хотят, обжились уж люди в слободах, плакали да бранились, князей худыми словами поносили. За нами вроде как правда, а как вспомню, аж внутри все переворачивается. Крики их так в ушах и стоят. Вывели мы всех, приставы уехали, а у Святослава Липовецкого глаза на богатства баскака разгорелись. Вот, мол, как живет на добре нашем. Слободы надо сжечь, а все, что там ценного себе воротить, наше это по закону. Отец мой тогда к князю Александру ходил, молил его, уговорить брата, не лезть больше к Ахмату: «Позор там найдете, да заклятого недруга, а не добычу. Людей вывели по цареву слову, а грабить никто вам воли не давал. Перед Ногаем уж не оправдаетесь». И Александр с отцом моим согласен был, но Святослав никого и слушать не хотел. Он всегда сам все решает. Вот ночью и полезли, бой был, посад пожгли, а детинец[10] взять не смогли, отступили. А Ахматка к Ногаю помчался, да начал на князей петь, что они крамолу против темника замышляют. Ногай за Олегом послал, чтобы явился на суд. Рыльский князь не будь дураком, сразу почуял, чем все закончиться может, и дома остался, на Святослава очень зол был за выходку его ночную. Все возмущался: «Отчего Липовецкий князь разбой учинил, а отвечать мне?!» А вскоре дозорные из степи примчались, войско от Ногая идет несметное по наши души. Князья все бросили и бежать: Олег в Сарай к царю, а Святослав к рязанцам в Воронож. Демьян вскочил с меловой лавки и начал возбужденно ходить по келье. Старец молча смотрел на разгоряченного собеседника, не останавливая и не перебивая. — И тут я подлость сотворил. Я с князьями побежал, а семью — мать, отца, сестер в Ольгове кинул. А любящий сын костьми бы лег, а родителей не бросил бы. И еще у меня возможность вернуться была, когда я с воргольцами остался дружину в поле прикрывать. А ногайцев побратим мой вел, он узнал меня, и трогать не стал, так отпустил, без боя. Выходит, не только мне, но и князьям нашим дал уйти. Вот тогда мне и следовало в Ольгов вернуться, для Александра со Святославом я все равно покойник. А я на восход коней повернул, догонять вот кинулся. А как надо было поступить? — Демьян с мольбой посмотрел на игумена. — Отец тебе что сказал? — устало прикрыв глаза, спросил старец. — Поезжай с князем, но… — Вот и весь сказ, — перебил его старец, — отец у тебя мудр, знает, что говорит. — И Горшеня, десятник мой, так же мне твердит. — Так отчего ж старших не слушаешь, себя изводишь? — Боюсь я за них, мочи нет, как боюсь. — На все воля Божья, нам ничего изменить нельзя. Смиряйся. Демьян опять сел, тяжело дыша. — А вот Святослав Липовецкий смиряться не хочет, он в смирении правды не ищет, биться князь наш с погаными желает. Говорит, что князья русские — зайцы трусливые, сидят по кустам да от страха дрожат. А он с ними дрожать не станет, он с погаными биться будет. В открытом бою не совладает, так из лесов находом выскакивать станет, вред чинить. Да говорит, если бы все князья как он были бы, так Русь свободной от язычников была бы. И на поклон он больше к царям ездить не станет, и овдовев жениться снова не хочет, чтобы жена да дети камнем на ногах не висели. Да может он и прав, — Демьян опять встал, — но только разве может быть один в поле воином? Разве можно людей в жертву приносить? Ведь он в Вороножских лесах выжидает, силы копит, а земля его в крови. Нет у нас сейчас сил, со степью биться, так отец говорил, и я так думаю. Святослав кричит: «Я за веру голову готов положить». А людей православных в слободе жгли, а он говорит, то отступники, продались магометанам. Запутался я, как надо, где правда… Ему семьи не надобно, а я семью хочу, мне жена нужна, и детки, умру, так, что после меня останется? И с князем по чести надо быть, и что творит он — не по совести, беду на нас накликает. Что скажешь, отче? — Вопросы задаешь, на которые сам ответы знаешь. Зло не твори ни ради князя, ни для семьи, ни для кого, тогда покой обретешь. От зла воротись. А князь ваш гордыню верой прикрывает, за то с него спросится. Тут раненый застонал и слабым голосом попросил пить. Стефан с Демьяном с трудом приподняли тяжелое тело, и струйкой залили ему в рот похлебку. Бродник глубокими глотками втянул в себя варево, морщась от боли, и вдруг закричал: — Зарыл я, зарыл! — Тише, тише, — стал успокаивать его старец. — Зарыл я… там в овраге, в лесу под Вороножем… там… Закрыв глаза, раненый снова впал в беспамятство. — А что он зарыл? — спросил Демьян, косясь на татя. — А кто ж его знает, — пожал плечами игумен, — добро какое награбленное, а может кого живьем в землю велел закопать, душегубы известные. Холодок пробежал у Олексича по спине. — Зачем вы его выхаживаете, они ведь ироды, святую обитель разграбили, бедой чужой живут? — Опять задаешь вопрос, на который сам ответ знаешь, — пожурил его старец. — Уходить отсюда надо, не оставят вас здесь в покое. На полуночи спокойней. И там Богу можно служить. — Тебе побратим твой предлагал к нему на службу перейти? — Демьян вздрогнул от прозорливости старца. — Предлагал. — А ты, что ж? Князей бранишь, а не бросаешь. Вот и мы уйти не можем, здесь наше служение, здесь и смерть примем. — Так хоть место смените, у див уж больно приметно. — По осени наверно переберемся к Антонию в пещерку над Доном, чуть ниже по течению доброе место есть. С реки не видать, а до воды рукой подать. Мы бы и здесь все стерпели, да Афонюшку нашего жалко. Прибился к нам мальцом, отец с матерью померли, сирота. Так с нами со стариками и живет, уходить в мир не хочет, требует, чтоб постригли. Да еще подождем, в лета войдет, может, передумает. — Этот не передумает, он у вас стойкий, — вспомнил Демьян, как допытывался у Афоньки правду. — Очень я переживал за него, как увели. Места не находил, а теперь вот душа спокойна. И Демьян впервые за долгий путь нашел покой на узкой монастырской лавке, быстро проваливаясь в глубокий сон. На рассвете старцы и послушник вышли проводить ольговцев. — Вы сейчас по Сосне к Дону езжайте, — показал игумен в сторону заснеженной реки, — а как доберетесь, держитесь пологого берега, там дорога лучше, а по льду донскому не скачите. Течение здесь коварное, лед может быть тонок, провалитесь и не заметите. По такому снегу за три дня до рязанской заставы доберетесь, не раньше, она по Вороножу чуть выше от излучины стоит. Вначале развалины старого города увидите, его еще Батыева рать сожгла, один вал остался, а там уж и новая крепостица поставлена, а за ней в дне пути еще одна у Чертовиц. Где-то там и ваши князья зимуют. Демьян поклонился братии, снял с себя серебряную гривну[11] и протянул настоятелю: — Это на восстановление обители, больше дать не могу, на мне люди, их кормить надо, а до весны далеко. — И на том спасибо. Благослови вас Господь. Афоня протянул Проньке кожух. — Не надо, оставь себе, — устыдился вой. Тихая Сосна уже стелила перед ольговской дружиной извилистый путь. [1] Басня — здесь в значение сказки. [2] Десная — правая. [3] Половецкая баба — каменное изваяние, идол, посвященный культу предков, устанавливался половцами на естественных возвышенностях или курганах. Слово «баба», происходит от тюркского «балбал», что означает «предок». [4] Полуночь — север. [5] Жена — здесь в значении женщина. [6] Полуночь — здесь север. [7] Бродники — здесь в значении разбойников, вольных людей, не подчиняющихся ничьей власти. [8] Поганые — не христиане, язычники. [9] Жито — зерно. [10] Детинец — внутренняя крепость. [11] Гривна — нашейное украшение. Глава III. Зеленоглазая 1 — Кто такие?! — раздался грозный окрик с заборола[1]. Демьян предусмотрительно остановил отряд на безопасном от стрел расстоянии. Деревянная крепость сурово возвышалась на высоком холме, подпирая небо шеломами[2] сторожевых башен. Олексич думал увидеть небольшую, огороженную жидким тыном заставку, а перед ними простирался целый городец[3]. За пряслом[4] просматривалась церковная маковка. Строить рязанцы умели, да и дерева было в достатке, позади города до самого окаема тянулись те самые дремучие Вороножские леса. — Липовецкие мы, князей своих ищем! — прокричал Демьян. — Еще нахлебнички! — недовольно прокричал чей-то рокочущий низкий голос. — Здесь наши, — обрадованно шепнул Олексич Горшене.