Надо мной. Над ним. Над нами. — Обо мне я говорю только с личным психологом, извини. О тебе говорить нет ни малейшего желания. О нас звучит невыносимо пафосно, — вдобавок к кулакам плотно сжала еще и челюсти. — Уж как звучит, Зажигалка, — Гроу по-прежнему смотрел в упор, и от этого «в упор» меня выжимало, как белье на двухтысячных оборотах. Какой там айсберг? Еще чуть-чуть — и я сама расползусь на ниточки. — Пока еще я сам смутно понимаю, что со мной происходит рядом с тобой, но это не похоже ни на что из того, что со мной было раньше. Ой, нет. — Бабочки в животе? — я приподняла брови. — От них бывает изжога. Зрачок дернулся в вертикаль, а вместе с ним и кадык. — Ты умеешь говорить нормально? — Уж как говорю, — сложила руки на груди, потому что что-то мешало дышать. — Вчера я сполна отработала условия контракта. Что-то еще?! Зрачок стянулся в узкую линию, от него полыхнуло так, что айсберг подбросило ввысь. — Вот, значит, как? Я улыбнулась. Это было больно по многим причинам (в частности, потому что потянуло ранку на губе), но все-таки улыбнулась. — Именно так. — Ты действительно копия сестры. Айсберг все-таки шмякнулся на землю. Точнее, на голову мне, всей своей тяжестью, и разлетелся впивающимися в кожу ледяными осколками. Я с силой впечатала ладони в режиссерскую грудь и шагнула к выходу, за которым было ущелье, и не было его. Не было этого взгляда: хищного, резкого, злого. Не плевать ли мне, какой у него взгляд?! — Сегодня вечером у нас ужин. По контракту, — ударило мне в спину. — Образ согласуешь с Геллой после съемок. Не оборачиваясь, вскинула руку с оттопыренным средним пальцем. И шагнула под солнце, в мир Теарин. Легко сказать, сложнее сделать. До рощицы, сквозь которую мне-Теарин предстояло идти на берег я долетела на крыльях гнева, но там у меня кончилось топливо, заряд, а заодно и все остальное. Меня по-прежнему продолжало потряхивать, правда, теперь уже от злости на себя. Сорвалась, как… как малолетка! Мало что выдала ему кучу всего, о чем стоило бы промолчать, так еще и показала свое неравнодушие. Молодец, Танни! Зачет! К злости примешивалось нездоровое желание сбежать за ближайшую скалу: если вчера я изображала перед зеркалом Теарин, представляя себе сцену номер семнадцать, то сегодня все сомнения вернулись. Ладно, может быть не все, но сама мысль о том, что я могу облажаться у него на глазах, заставляло все внутри переворачиваться. Шмякнувшийся на голову айсберг по-прежнему покалывал лицо иголочками льда, поэтому я отошла на приличное расстояние от съемочной группы, коснулась ладонями дерева и уткнулась в него лбом. Мне просто надо это сделать! Сделать так, чтобы у всех глаза на лоб повылазили, как с танцем. Вот только если в танцах я сильна, то сексуальность моя медленно, но верно стремится к нулю, а то и ниже уровня подземки. О чем Гроу сам недавно заявил. Я от души пнула ни в чем не повинное дерево. Потом еще. И еще. Как мне раскрыть то, что во мне запечатано, заколочено и сверху еще придавлено арматурами для верности? И что делать, если при слове «сексуальность» у меня дергается глаз? — Сцена номер семнадцать? Голос Рихта. Когда только подкрасться успел, а? Обернулась, встречая его взгляд, глубоко вздохнула. — Ага. — Танни, если есть какая-то проблема, почему не сказать Гроу? Да я лучше язык под корень себе откушу, чем скажу ему, в чем проблема. — Нет никакой проблемы. Просто для меня это представляет определенную сложность. — Что именно? — Изобразить страсть. — Это такая же роль, такая же сцена, — Рихт шагнул ближе. — Нужно просто понять, что за пределами съемочной площадки это не будет иметь значения. За пределами может и не будет, а вот в ее пределах… — Не бери в голову, — буркнула я, направляясь в сторону мельтешащей вдалеке суеты. Еще бы кто дал мне пройти: Рихт перехватил меня за плечи и внимательно заглянул в глаза. — Ты же понимаешь, что я буду рядом? — И это должно меня утешить? Он пропустил мою шпильку мимо ушей. — Когда я первый раз вышел на съемочную площадку, меня тошнило, — произнес, чуть подтягивая к себе. — Тебя?! Не верю. — Никто не верит. Короче, я позорно сбежал в туалет после первого дубля, и… — Фу-у-у-у, Паршеррд! — я стукнула его по плечу. — Даже если ты сочинил это, чтобы меня встряхнуть, все равно фу! Рихт улыбнулся. — Вообще-то не сочинил, — сказал он, и я приподняла бровь. — Мои первые съемки состоялись, когда мне было семь лет. Страх — это нормально. Особенно когда задаешь себе слишком высокую планку, а на площадке с Гроу иначе быть не может. Но есть еще такое слово, как команда, Танни Ладэ. Команда — это когда мы работаем вместе, и если ты оступишься, я прикрою. Перетяну кадр на себя, сыграю за двоих. Просто пойми это, и станет легче. Мне сейчас стало. Правда. Даже не хотелось больше сбежать за скалу или от его взгляда, и даже иглы выпускать, как переср… напугавшаяся иглорыцка больше не получалось. — Вчера я готовилась, — в общем-то, сказала правду. — Сегодня не успела, поэтому… — Такие сцены лучше брать без подготовки, — Рихт внимательно смотрел на меня. — Потому что чем больше ты о ней думаешь, тем больше перегораешь. Чем больше я о ней думаю, тем больше у меня волосы шевелятся. Везде. — Больше того, с одного дубля. Повторная прокрутка сбивает накал. В тебе самой. Как ты выразилась, изображать страсть не получится. — Если бы кто-то это видел… Сеанс психотерапии от Даармархского специально для Ильеррской. — Продвинутый курс, — фыркнул Рихт. Он наклонялся ко мне, закрывая солнце, из-за чего глазам тоже стало гораздо легче. Я облизнула губы, запоздало вспомнив, что на мне грим. Гелла убила кучу времени, чтобы замаскировать эту дурацкую трещину на губе. Надеюсь, она не видна. Ну и о чем я думаю сейчас? — Закончили? — рычащий голос Гроу прокатился по впивающимся в сердце осколкам высоким напряжением. Рихт отпустил меня и обернулся: недодракон стоял, широко расставив ноги, зацепившись пальцами за карманы кое-как держащихся на бедрах джинсов. — Еще одно «провисание», и штраф вкачу обоим. Рихт шагнул было к нему, но я опередила: — Штраф? — мило улыбнулась. — За что? У нас генеральная репетиция. Гроу прищурился. — Не терпится зажечь, Ладэ? От того, как он выделил мою фамилию, внутри все полыхнуло. — Угадал, — вернула ему прищур, — аж вся горю.