Вообще. Ни ко мне, ни к кому бы то ни было еще, об этом тоже рассказала Аннэри (служанки шептались об этом каждый день). — Явилась, — ядовито прошептала Ибри, стоило мне опуститься за стол. Над которым тут же понеслись негромкие голоса. Девушки, одетые в легкие утренние наряды, перешептывались, просили передать друг другу то или иное блюдо, шутили и смеялись, но между ними и мной словно была стена. Они напоминали пестрых бабочек, рассевшихся каждая на своем стуле, каждая в своем цвете. Кто бы сомневался, что для меня Даармархский определит огненно-красный, такой, что глазам становилось больно, если долго смотреть. Как, в общем-то, и на пламя. А бабочки и пламя, как известно, уживаются плохо. Я сделала вид, что увлечена едой, которую служанка тут же положила мне на тарелку. Спросила, не налить ли холодной воды, но я покачала головой. Попытки подружиться или пообщаться с кем-либо из наложниц Ибри пресекла сразу же. От нее за общение со мной могло здорово влететь, поэтому к общению я не стремилась. Коротала дни, гуляя по Верхнему парку: единственно, куда наложницам дозволялось выходить, читала или танцевала, когда никто не видит. До изнеможения, до полного упадка сил, когда не остается мыслей думать о том, как там Сарр. Пусть разумом я понимала, что с ним все в порядке, но сердце все равно было не на месте. Он взрослый, самостоятельный, он мужчина. Через полтора года сыновья правителей уже начинают принимать решения вместе с отцом, а дети знатных вельмож становятся хаальварнами, самостоятельными воинами, которые в случае военных действий выступают наравне со взрослыми, он все равно оставался для меня младшим братом. Тем, о ком я поклялась заботиться, несмотря ни на что. Тем, из-за кого каждый вечер старательно гнала мысли о том, что мне нужно забыть про гордость и увидеться с Даармархским. Вот уже вторую неделю после той злосчастной ночи. — Смотри-ка, она делает вид, что нас нет, — снова голос Ибри. Я предпочла снова пропустить ее выпад мимо ушей. Стол располагался в центре роскошной залы, полы которой были выложены узорчатой мраморной плиткой с рдяными прожилками. Стены, возносящиеся ввысь, украшены расписной лепниной и позолотой, огромные арочные окна выходили на океан. В этом крыле все окна выходили либо в парк, либо на океан. На воду я и любовалась, глядя как взошедшее несколько часов назад солнце набирает силу. Впрочем, гораздо красивее океан был на рассвете, над водой плотной вуалью парила дымка, напоминающая густой туман, а после раскаленный добела шар раскрашивал небо в огненные цвета. — Эй, ты! — грубый окрик снова не возымел никакого действия, поэтому сидевшая рядом девушка резко толкнула меня локтем. А вот это мне уже совсем не понравилось: вскинув голову я наградила ее таким взглядом, что та непроизвольно вжалась в спинку мягкого стула, с которой свисали пушистые кисточки. — Не бойся, Риффа, — насмешливо произнесла Ибри. — Она ведь у нас иртханесса… лишенная силы. Тебе ничего не грозит. — Что тебе от меня нужно? — спросила я, спокойно глядя на нее. Смазливое лицо исказилось от ненависти. — Что нужно? — прошипела она. — Нужно, чтобы ты сказала, что произошло между вами в ту ночь! Почему он не приходит ни к одной из нас. Она сказала «ни к одной из нас», но в этом явственно читалось «ко мне». — Считаешь, в этом виновата я? — Разумеется, — процедила та. Пальцы ее сжались на приборах с такой силой, что побелели. — До твоего появления местар не пропускал ни одной ночи… А после того, как ты раздвинула перед ним ноги, мы теряем последние дни рядом с ним! Из-за тебя, никчемная ты… — Ни одной ночи, говоришь? — приподняла брови. — Выходит, не такая уж никчемная. Кто-то из девушек ахнул, Ибри побелела так, что даже ее волосы цвета древесной коры потемнели. — Ты пожалеешь о том, что сейчас сказала! — процедила она. Уже жалела. Можно подумать, ее ядовитые слова стоили того, чтобы так срываться, но сказалось напряжение последних дней. Невозможность узнать про Сарра. Косые взгляды и демонстративные повороты спиной, «случайно» брошенный в шею шарф, который тут же задымился, стоило ему соприкоснуться с таэрран. Я едва успела отшвырнуть тряпку в сторону: мгновенно, именно благодаря этому на шее не загорелся ожог. — Ой, я бросила его Риффе, — сказала Ибри в тот вечер, невинно хлопая глазами, и тут же выпорхнула из зала. Глубоко вздохнула и вернулась к еде. — Считаешь себя выше нас? — не унималась она. — Думаешь, родилась с огненной кровью, и тебе все позволено?! Но сейчас ты никто. Ты даже хуже нас, потому что тебя притащили сюда как рабыню. Я вскинула голову, но Ибри продолжала исходить ядом: — Ха! Думала, я об этом не знаю? Да об этом знают все. Знают, что твой братец в казармах… моет полы и чистит виарий навоз. Все это знают, кроме тебя… Кинжал для резки фруктов просвистел над столом и вонзился в дымчатый рукав гадины. Ибри завопила, кто-то вскочил, опрокидывая стул, над залом пронеслось дружное: «А-а-а-ах!!!» — Думай, что говоришь, — холодно сказала я, цепляя ее взгляд и не отпуская. — Огненная кровь — это не только магия, Ибри. Это то, что ты себе даже представить не можешь, и если ты еще раз заговоришь о моем брате в таком тоне, ты об этом узнаешь на своей шкуре. Оттолкнувшись ладонями от стола, стряхнула салфетку с платья и вышла из залы, провожаемая десятками взглядов. Шла по коридорам, чувствуя, как бешено колотится сердце, сжимая и разжимая кулаки. Думая только о том, что я и так ждала слишком долго. Настало время поговорить с Даармархским. Ортахарна, Аронгара Я захлопнула мобильный, потому что читать с экрана — сомнительное удовольствие. Читать с кокнутого экрана еще веселее, глаза уставали на раз. Планшет забрали, как вещдок (мобильный тоже проверяли, но уже вернули), поэтому выбирать особенно не приходилось. Либо читать, либо пялиться в окно на ночной город, либо на двух вальцгардов, застывших в моей палате по обе стороны от двери. С такими непроницаемыми физиономиями, что по ним нельзя было сказать, есть вообще кто на базе, или все покурить вышли. В Центральную больницу Ортахарны меня привезли по верхней аэромагистрали, с песнями и плясками. Буквально, потому что сдается мне, такая суета вокруг Танни Ладэ до этого была один-единственный раз в жизни: в родовой, когда вокруг моей шеи обмоталась пуповина. В процессе рождения, да. Не спрашивайте, как я так умудрилась, не представляю, но уже тогда надо было понять, что у меня все будет очень и очень весело. — Ребят, может я уже пойду, а? Один из вальцгардов наградил меня взглядом, предполагающим, что я должна врасти в аэрокойку. Может, и вросла бы, но испугать ту, кто несколько часов назад летел клювиком вниз, как мешок с ливером, практически невозможно. Теоретически, пожалуй, тоже. Самым страшным было даже не падение и не звон осыпающихся стекол, когда струи воды с нескольких этажей хлестнули вниз, подхватывая меня. Сливаясь воедино, пеленая в кокон и медленно опуская на землю. Самым страшным была даже не суета, когда к отелю слетались пожарные флайсы, отовсюду слышались визги, а я стояла, как лишенная чувств кукла. Зато когда ко мне подлетел Гроу и как следует встряхнул за плечи, меня накрыло осознанием. Если бы он не раздраконил водопровод отеля с помощью стихийной магии, если бы не выломал дверь, когда решил со мной поговорить (снова), я бы валялась на этом самом месте сломанной куклой. Не видела бы ничего творящегося вокруг. Не дышала бы. Сначала меня затрясло, как от прикосновения к раскуроченной панели зарядки мобильного, затрясло так, что я чудом не повыбивала себе все зубы. Гроу притянул меня к себе, и я вцепилась в него мертвой хваткой. Буквально. Подозреваю, что в тот момент мне было пофиг, в кого цепляться, но колотило меня знатно. Так, что он дрожал вместе со мной, и только когда в меня хлынуло странное, согревающее тепло, трясучка начала проходить. К моменту, когда прибыла полиция, медики, вальцгарды (почему-то всем скопом) и правящий Ортахарны с лицом объевшегося драконьего дерьма набла, я уже сидела на скамеечке, задрав голову, и смотрела на балкон, с которого сиганула. Из раздолбанного отеля уже не хлестала вода (ее перекрыли), но выглядел он немногим лучше, чем после налета. Гроу стоял рядом и курил сигарету за сигаретой, на мне была его куртка. Дым до меня почти не долетал, но даже если бы он сейчас дымил мне в лицо, я бы не была против. Наоборот: это значило, что я жива. За эту мысль я цеплялась, пока меня везли в больницу. Пока осматривали, пока сушили и переодевали в рубашку, предварительно вколов успокоительного, которым можно было уложить дракона. Сейчас мы дожидались собственно Леону с Рэйнаром, адвокатов и результаты опроса прочих (в частности, съемочной группы и персонала отеля), чтобы начать перекрестный допрос, а пока меня охраняли от меня, чтобы я еще ничего не сделала. Мерзкое это, надо отдать должное, было чувство: когда вместо того, чтобы везти Мелору под стражу, под стражу запечатали меня. А впрочем, ничего удивительного, когда речь заходит об иртханах и людях, последние точно не в выигрыше. Мирис предварительно допросили первой: сначала полиция на детекторе лжи, потом, с официального разрешения Председателя (в связи с чрезвычайной ситуацией), лично правящий Ортахарны с помощью ментального вмешательства. Она подтвердила, что приходила ко мне и застала меня в невменяемом состоянии после встречи с Гроу. Якобы я выставила ее за дверь чуть ли не пинками, после чего она выбежала из отеля, чтобы успокоиться. Мирис вообще много чего рассказала, начиная от того, как меня макнули в лужу (то есть в реку) мордой, что я весь день была сама не своя, и так далее. И все. Мое слово против слова Мелоры, перевесившее явно не в мою пользу. Хотя слова там не было, Мелора сказала, что будет говорить только в присутствии адвокатов и отца, и что у меня с головой не в порядке. Когда я предложила допросить с помощью ментального вмешательства меня, правящий Ортахарны изменился в лице и сказал, что если (как я утверждаю) ментальное вмешательство со стороны иртхана все-таки имело место быть, то осуществлять повторное не стоит с точки зрения соображений моей психической безопасности. Выражаясь простонародно по-аронгарски, зассал и слился под предлогом срочного вызова. Поэтому я читала Ильеррскую, чтобы не начать задыхаться. Задыхалась я часто особенно в моменты, когда мысленно снова шагала вниз, снова и снова падала в темноту и в мельтешащие огни. Волосы хлестали по лицу, а струи воды плетьми оборачивали тело и вздергивали над землей за пару мгновений до. Рывок, выбивающий из груди воздух, подбрасывал меня вверх, а потом медленно опускал вниз под вой сирен. То ли успокоительное оказалось чешуевым, то ли во мне было слишком много адреналина, и последний его заборол. У вальцгарда зашуршал напульсник, он нажал на дисплей и спустя мгновение кивнул напарнику. — Местр Халлоран здесь. Через полчаса будет на месте. Местр. А что насчет местры? Умом я понимала, что Леона не может не приехать, что-то внутри все равно надрывно дергалось при мысли о том, как она посмотрит мне в глаза. Так же, как все они, все, кто больше верил планшетным строчкам. Все, кто верил в то, что я добровольно сиганула вниз. Чувствуя, что мне снова не хватает воздуха, схватила мобильный и открыла архивы Ильеррской. Даармарх, Огненные земли Аннэри шмыгнула в мои покои со свертком и быстро протянула его мне. Прижала ладони к горящим щекам, худенькая девичья грудь высоко вздымалась. — Поблизости никого, — выдохнула она. — Ибри и остальные в музыкальном зале, Мэррис с ними. Только Наэне стало нехорошо после ужина, но она не встает с постели, так что никто ничего не узнает. Не думаю, что ей стало нехорошо: просто по какой-то причине девушку исключили из круга общения. Недавно я возвращалась из сада и увидела, как Ибри вылетела из ниши, яростно сверкая глазами. Она меня не заметила (в тени цветущих бесчисленными алыми цветами наэррвар), но когда я шагнула в прохладу замка, в коридор, закованный в мрамор и камень, из занавешенного парчой углубления донеслись всхлипывания. Отодвинула тяжелую ткань: одна из девушек, Наэна, рыдала, прижимая руку к щеке. Когда я попыталась с ней заговорить, она вскинула на меня залитое слезами лицо и отшатнулась, на бледной скуле пламенел ожог пощечины. — Только попробуй кому-нибудь рассказать! — сдавленно прошипела она и метнулась мимо диким виаром. Рассказывать я никому ничего не собиралась, равно как и встревать в гаремные разборки. А вот попасть к Даармархскому стало делом принципа. Когда я обратилась с этой просьбой к Мэррис, она с каменным лицом сообщила, что местар сам решает, когда и с кем ему встречаться, удел наложницы — смиренно ожидать изъявления его воли. За последние дни наши с ней отношения стали еще более прохладными: Ибри нажаловалась на меня, и девушки, как одна, подтвердили ее слова, что зачинщицей случившегося в обеденной зале была я. Разумеется, Мэррис не первый день жила на свете, но тем не менее настаивала, что я должна извиниться перед Ибри при всех. По ее мнению, это исчерпало бы конфликт, по моему — подогрело бы, поэтому твердо и решительно отказалась. Когда женщина попыталась на меня надавить, сказала, что если она не хочет однажды разнимать клубок девиц в коридоре и лечить наши синяки, придется Ибри походить с ущемленной гордостью.