– Нет, – удивилась ее словам Снежана, – я терпеть не могу страдать. Как это может нравиться? – Да ему и не нравится. Ходит мрачный как сыч, на всех срывается, на совещаниях орет. Но зато привычное ощущение вернулось, а значит, и иллюзия, что он управляет своей жизнью, а не ты ее держишь в своих маленьких ловких ручках. Сейчас наестся этим ощущением досыта и вернется. Ты, главное, дай ему понять, что он тебе нужен. – Лиль, вот ты сама слышишь, что говоришь? – возмутилась Снежана. – Как он может быть мне не нужен? Он мой первый и единственный мужчина, мой муж, отец моей дочери. – Во-о-от. Но ты это не мне объясни, а ему. Он считает, что ты на него кинулась в романтическом порыве, потому что он тебя от беды спас. А на самом деле ты его не любишь, просто, когда порыв прошел, воспользовалась ситуацией, чтобы родить ребенка. И Танька – единственное, что он мог тебе дать. – Чего? – Снежана не верила своим ушам. – Это ты такой бред напридумывала или твой друг в порыве откровенности поделился? – У твоего мужа не бывает порывов откровенности, – сообщила Лиля с очередным вздохом. – Это я своим умом дошла. Для тебя это бред, а для него жизненная парадигма. Он искренне сомневается, что нужен тебе сам по себе. Ничего примечательного в нем нет, мужик и мужик, не очень молодой, довольно крупный и сильно тяжелый. И в плане веса, и в плане характера. Зарабатываешь ты больше, в его деньгах не нуждаешься, известность у тебя чуть ли не мировая, выставка в Швейцарии скоро, опять же тетушка-миллионерша. Захоти ты, и вообще жить к ней переедешь. – Да не собираюсь я у нее жить. – Ну, это ты знаешь, что не собираешься, а он сомневается. Вот уедешь в Швейцарию и Таньку увезешь от него. А почему нет? Маша же так с ним поступила. Снежана хотела было снова возмутиться, но промолчала. А ведь Лиля права. Как она могла забыть, что после предательства первой жены ее раненный этим муж с трудом доверяет женщинам. Он и ее, Снежану, подпустил близко не сразу. С самого начала искал подвох в ее очевидной влюбленности и в хорошем к нему отношении. А она в последнее время, положа руку на сердце, перестала предпринимать усилия, чтобы поддерживать в нем уверенность в собственной ценности. Ей казалось, что это очевидно, и потом, у нее было столько дел. Маленький ребенок, бизнес, мама да еще и выставка. А муж отошел на второй план. Стоит ли удивляться, что он снова почувствовал себя ненужным. Старые раны, как известно, не заживают совсем. Так легко сковырнуть корочку, чтобы снова заболело и закровоточило. – Спасибо, Лиль, – сказала она искренне, – за то, что все это мне объяснила. Я обещаю, что обязательно над этим подумаю. – Вот и подумай, – согласилась Лиля, – а за шиповником твоим я завтра заеду, мне все равно к тебе в ателье надо. Хочу платье заказать. У Гришки в этом году выпускной. Чем не повод принарядиться. – Да ты что? – изумилась Снежана. – Господи, как быстро время летит. Матвей, значит, в этом году уже второй курс окончит? Гришкой звали Лилиного сына от первого брака. Матвей же был приемным ребенком, которого они с Лавровым усыновили, когда поженились. Кроме того, пара воспитывала еще сына самого Лаврова, которого звали Степой, а также общую дочь, которая в этом году пошла в первый класс[3]. – Ну да, осенью у нас будет два студента, а еще через год – три. Разлетаются наши птенцы, Снежана. Все-таки есть что-то грустное в том, что дети растут. Но и радостное тоже. Например, новое платье. Так что завтра заеду, заодно и шиповник твой заберу. Пользуйся возможностью, пока она есть. Скоро не будет. – Почему это? – Снежана вдруг испугалась, что Лиля больна. Она вообще легко тревожилась и сразу думала о плохом. – Что случилось? – Ничего. У меня выслуга подходит, планирую уволиться и сменить профиль деятельности. – Как это? Зачем? – Ну, во-первых, «самой нежной любви наступает конец, бесконечной тоски обрывается пряжа», как пел Вертинский. К работе это тоже относится. Мне уже сорок, сколько можно работать без продыху. А во-вторых, и в главных, Лавре уже трудно одной тащить свое агентство. Ей уже за семьдесят, она, конечно, молодец, но не двужильная. Пока я на пенсию выйду, пока все оформлю и дела передам, ей почти семьдесят пять лет исполнится. А без доходов ее фирмы нам детей не поднять, на одну ментовскую и одну следовательскую зарплату трех студентов в Москве содержать не получится. Да и малая тоже в круглую сумму обходится. Скоро узнаешь, почем платьица, туфельки и занятия танцами. Так что придется подставить плечо и взвалить прибыльный бизнес по организации праздников на себя. Снежана точно слышала в голосе Лили несвойственное ей уныние. Свою работу она любила и делала ее хорошо. Лаврой же звали ее чудесную свекровь, Валерию Сергеевну Лаврову, которая действительно все еще работала, обладала боевым характером и на свои годы не выглядела. Но Лиле виднее. Если она говорит, что свекрови тяжело, значит, так оно и есть. Тем более что при Лилькиной занятости домашние хлопоты тоже на Валерии Сергеевне. Ее мама на пару лет старше и тоже весь быт на себе везет. Снежане внезапно стало стыдно. – Ладно, Лиль, ты пока сильно-то не расстраивайся, – туманно сказала она, понимая, что подобное утешение вряд ли поможет. – Разрулится как-нибудь. А в ателье я тебя завтра жду. Платье придумаем – все упадут. И Лавров твой первый. Закончив разговор с Лилей, Снежана, не откладывая в долгий ящик, созвонилась и со швейцарской тетушкой. Та историю о новом расследовании, в которое оказалась втянута ее родственница, восприняла с интересом и легкой тревогой. – А это не опасно? – спросила она. – Помнится, в прошлый раз твои русские преступники меня похитили. Не хотелось бы, чтобы что-то подобное повторилось. – Тата, дорогая, тебе в этот раз точно ничего не угрожает, – засмеялась Снежана. – Ты же в Швейцарии, а значит, в полной безопасности. – Я – да, но ты и Ирочка – нет, – заметила Татьяна Елисеева-Лейзен. – И меня особенно тревожит, что вы там одни, без моего присмотра. А на твоего мужа, ты уж прости меня, моя дорогая, я не возлагаю никаких надежд. Эти мужчины такие бестолковые, особенно когда речь идет о какой-нибудь загадке, над которой нужно поломать голову. На своего мужа Снежана тоже не возлагала никаких надежд, но не говорить же об этом тетушке. – Тата, успокойся, мне совершенно ничего не угрожает. Да и вообще, как раздобытая в Лейпциге информация о человеке, который, скорее всего, давно умер, может мне навредить здесь, у нас? Я просто тешу свое любопытство. Поверь мне, это не детектив, а мелодрама, любовная история, приключившаяся бог знает когда между русской девушкой и пленным немцем. Все это быльем поросло и не представляет опасности. Так ты мне поможешь? – Ну разумеется, помогу. Тем более что я смолоду любопытна и обожаю мелодрамы. Я позвоню своему детективному агенту и все ему объясню. Только пришли мне информацию, которая может ему пригодиться. Как, ты говоришь, звали того немца? – Клеменс Фальк. Я отправлю тебе его домашний адрес и постараюсь письменно изложить все, что знаю. Вот только переводить для детектива на немецкий тебе придется самой. – Прекрасно, будет повод размять мозги и погонять своего Альцгеймера. Снежана рассмеялась, потому что мало кто мог сравниться в ясности мозга с ее тетушкой. Тут она вспомнила соседку того же возраста, которая тоже сохранила здравый рассудок, но была вероломно убита каким-то негодяем. Нет, раскрыть это преступление и вывести преступника на чистую воду было ее долгом. – Не наговаривай на себя, Тата, – укорила она тетушку. – Ты нам всем еще фору дашь. – Не льсти мне в надежде заговорить зубы, – распорядилась та. – Скажи лучше, как двигается работа над панно. Максимум в середине апреля я жду тебя в Лозанне. Вместе с Ирочкой и Таточкой. – Я уже почти закончила, – бодро соврала Снежана. – Не ври своей старой тетке, – строго парировала Елисеева-Лейзен. – Можно подумать, я тебя не знаю. Все твои мысли сейчас заняты этой историей с новым убийством. Я тебе помогу еще и потому, что это в моих интересах. Пока ты не поставишь точку в этом деле, ни за что не вернешься в график. А выставка на носу. Промедление смерти подобно. В тот же вечер Снежана отправила тетке всю имеющуюся у нее информацию, которая могла помочь в поисках потомков Клеменса Фалька, а наутро встретилась с Лилией Лавровой и с облегчением отдала ей для анализа пакетик с измельченными плодами шиповника, врученный ей Лидией Андреевной. – Ни на что не надейся! – приказала ей Лиля, забирая «вещественное доказательство». – Скорее всего, там ничего нет, потому что, строго говоря, и быть ничего не может. Однако это был один из немногих случаев, когда помощник руководителя Следственного управления Лилия Лаврова ошиблась. Анализ сухой смеси показал наличие в ней порошка барбитала натрия, известного в медицине как снотворное веронал, крайне редко используемое в настоящее время из-за сильных побочных эффектов. К таковым относилась спутанность сознания и астения. Заваривая свой шиповник и растворяя в горячей воде веронал, Лидия Андреевна впадала в рваный, прерывистый, тяжелый сон, выныривая из которого не могла встать с кровати из-за сильной слабости. А это означало, что человек, подсыпавший снотворное в ее чай, действительно существовал. И, не выпив свой отвар в очередной раз, старушка могла столкнуться с ним лицом к лицу. Или с ней. * * * Полгода назад. Анна После перенесенной новой болезни, проклятущего этого ковида, чувствовала Анна себя неважно. Нет, к счастью, болела она легко. То ли регулярные прививки сказались, то ли просто повезло, но даже температура держалась всего один вечер. Трехдневный кашель и насморк тоже особых проблем не доставили, а вот последствия изрядно измучили, хотя ничего конкретно не болело. Так, слабость при малейшем усилии, учащенное сердцебиение и головокружения. Жизни не угрожает, а на качестве ее сказывается. Конечно, жаловаться на такие симптомы, когда тебе семьдесят четыре года, само по себе было глупостью. У всех ее подруг недомогание давно стало хроническим, а на холодильнике поселились таблетки, которые следовало пить по часам. Но Анна на здоровье никогда не жаловалась, испытывать недомогание не любила и превращаться в старую развалину не хотела, а потому вдумчиво искала врача, который не отмахнется от старушечьих жалоб, а выслушает и поможет. Врача-кардиолога ей посоветовали через пятые руки. Какое-то время Анна потратила на то, чтобы собрать отзывы и приглядеться, и в итоге осталась довольна. Звали докторшу Александра Дмитриевна Белокопытова, работала она в крупном научно-медицинском центре, но вела и частный прием в небольшой негосударственной клинике, куда Анна и записалась, благо финансовая возможность была. Ее сын имел диковинную в те годы, когда он получал образование, и крайне модную в наши дни профессию «программист», сначала работал в филиале крупной заграничной фирмы, потом рискнул открыть свою – и не прогадал. Анна вообще благодарила судьбу, потому что финансовых проблем с самого детства не испытывала. Ее родители (она немного запиналась на этом слове, но самую малость) были довольно крупными учеными, папа – историк, мама – лингвист, еще в советские годы они довольно часто ездили на международные конференции за рубеж, поэтому одевали дочку всегда как картинку. Да и дом у них был, что называется, полная чаша. Стоило ли удивляться, что после школы Анечка, единственный ребенок, свет в окошке, поступила в Ленинградский государственный университет и, окончив факультет иностранных языков, устроилась переводчиком в Интурист со всеми вытекающими из этого последствиями в виде турпоездок, валюты и прочих «плюшек». Замуж она вышла по любви, но избранник был ее из тех же кругов, где вращались родители, а потому брак мезальянсом не стал. Муж Анны был физик-атомщик, но так как занимался в основном теоретическими вопросами, то работал не в закрытом «ящике», а в Ленинграде, лишь изредка выезжая в командировки, частенько заграничные. Анна ездила вместе с ним, в том числе благодаря знанию языков. Она имела, что называется, «чуткое ухо», поэтому любой иностранный язык она схватывала быстро, буквально через пару недель начиная на нем говорить. Немецкий был у нее основным, и им Анна владела в совершенстве, ни один немец ни разу не угадал в ней иностранку. Английским – на уровне синхронного перевода, то есть очень впечатляюще, французский и испанский она изучала сама, пока сидела в декрете с сыном, говорить и читать могла свободно. На бытовом уровне Анна также могла объясниться на арабском и чуть-чуть на суахили. Такие умения и навыки помогли семье не пропасть даже в перестройку, когда муж временно остался без работы. Потом и у него снова все наладилось, и жили они все эти годы безбедно, а когда муж умер, сын уже достаточно крепко стоял на ногах, да и Анна продолжала даже на пенсии подрабатывать переводами. В собственности у нее имелась родительская трехкомнатная квартира в центре Питера, но жила Анна в основном за городом, в большом и просторном доме сына, поскольку к прочему везению ей и с невесткой повезло. Отношения у них были чудесные. Словом, оплатить частного врача Анна вполне могла себе позволить. Александра Дмитриевна, которую Анна после первого же визита стала называть Сашенькой, оказалась симпатичной, стройной, прекрасно выглядящей женщиной, на два года старше ее сына и на четыре – невестки. К жалобам Анны она отнеслась серьезно и вдумчиво, не списала их на возраст, назначила все необходимые анализы и обследования, а потом расписала курс лечения и реабилитации на полгода вперед. К Белокопытовой Анна приходила несколько раз и проникалась симпатией к докторице все больше, поскольку характером та обладала легким, слушала внимательно, советы давала без назидания, а также была достаточно образованной и начитанной, что Анна не могла не отметить и не оценить по достоинству. Как-то так получилось, что она пригласила Сашеньку приехать к ним в гости, в загородный дом, выходящий окнами на лес, отдохнуть в мокрой, разноцветной, чуть вяжущей тишине сентября. С согласия сына и невестки пригласила, разумеется. Крылся в этом приглашении тонкий расчет, поскольку невестка Ольга в последние месяцы немного хандрила, чуть заметно, сын Павел, к примеру, и не замечал, но Анна своим наметанным глазом это видела и списывала на возраст. Самый неприятный и опасный для женщины, подбирающейся к пятидесятилетию. Наблюдая за Сашенькой, она таких возрастных изменений и связанного с ними плохого самочувствия не видела, а потому надеялась, что та поделится своими женскими секретами с Ольгой, которая о том, чтобы пойти к врачу, даже слышать не хотела. – Все у меня в порядке, Анна Валентиновна, – отмахивалась она чуть раздраженно, и в этом тоже виделся симптом, потому что невестка обладала покладистым характером и свекровь любила. – Что вы придумываете-то, право? Анна же знала, что ничего не придумывает и как-то во время очередного приема поделилась своими сомнениями с Сашенькой, и та подтвердила, что все вышеописанное может быть связано с недостатком гормонов, а в просторечии с подступающим климаксом. Бороться с этим можно и нужно, и Сашенька готова помочь и подсказать, если Ольга к ней обратится. Не зная, как подступиться к невестке, чтобы ее не обидеть, Анна благоразумно решила, что если гора не идет к Магомету, то Магомет в состоянии прийти к горе, и пригласила Александру Белокопытову в гости на выходные. Та сначала удивилась, а потом согласилась. – У меня так редко получается за город выезжать, – сказала она. – А вы в таком чудесном месте живете. Практически на берегу Финского залива. Все годы, что живу в Питере, мечтаю о том, чтобы построить там домик. Но моих доходов на это катастрофически не хватает. – А вы, значит, не питерская? – спросила Анна, больше из вежливости, чем из искреннего интереса. – Нет, я из Вологды, – ответила Белокопытова, и Анна на какое-то время перестала дышать. Слово «Вологда» было связано для нее с мучительными фактами, которые Анна предпочла бы никогда не знать. Но так получилось, что узнала. Сын давно, четверть века назад, запретил ей об этом думать, и у нее практически получилось, но иногда, вот как сейчас, случайное слово срывало, как это называл Ремарк, марлевую повязку новых ощущений и впечатлений и дарило незажившей ране новую боль. И новую порцию гнева. – И давно переехали? – спросила Анна, стараясь дышать ровно, хоть и через стиснутые зубы. – Давно, после школы в мединститут поступила. – Сашенька смотрела внимательно, взгляд у нее был строгий. – Когда окончила вуз, распределения уже не было, но мне повезло найти работу. Я всегда мечтала в Питере жить. Потом муж вернулся в Вологду, затем мы развелись, так что я осталась с дочкой вдвоем. Квартиру он мне оставил, помогать помогает, но с врачебной зарплаты и алиментов дом за городом не построишь. Анна Валентиновна, что с вами? Вам нехорошо? – Нет-нет, уже все нормально, – спохватилась Анна. Кинжальная боль, вызванная названием провинциального города, проходила, не нанеся ущерба. Господи, все это так давно было, что даже вспоминать не стоит. – Сашенька, пожалуйста, приезжайте, я буду рада, если вы у нас отдохнете. А если подружитесь с моими детьми, то и просто счастлива. – А это точно удобно? – спросила Александра Дмитриевна. – Мне бы не хотелось никого напрягать. – Точно! – заверила ее Анна. – Мой сын, как все программисты, человек довольно закрытый, а его жена совершенно чудесная женщина. Милая и простая. Ко мне периодически приезжают мои подруги, так что подобные визиты никому не в новинку. Дом большой, в нем можно существовать, никому не мешая. Пожалуйста, подарите старухе праздник. Признаться, я вас полюбила. – Какая же вы старуха, Анна Валентиновна. – Сашенька засмеялась, искренне, заливисто. – Иногда мне кажется, что вы моложе меня. По крайней мере, деятельного интереса к жизни у вас больше. Я уж давно не жду от нее ничего хорошего, а вы полны здорового любопытства, как ребенок, который берет из коробки конфету за конфетой, надкусывая их, чтобы понять, какая внутри начинка. – Да. Несмотря на свой почтенный возраст, ищу белую помадку, – улыбнулась Анна. – Вы должны помнить, как это бывает. – Конечно, помню. – Саша снова засмеялась. – Вы знаете, я из врачебной семьи. У меня и родители врачи, причем до сих пор работают, хотя они на два года старше вас, и бабушка с дедушкой были врачами. Так что у нас дома всегда было много конфет. В полном соответствии со старой советской шуткой: «Врачи богаты конфетами с истекшим сроком годности». Так вот сладкое я никогда не любила и конфеты ела только с белой начинкой и надкусывала в коробке все, чтобы найти именно их. Меня за это никогда не ругали, но вспомнить смешно.