— А врач как же? — Как-нибудь. Все будет хорошо. И я поверила. Все будет хорошо. Год 1905. Продолжение Второй визит Аполлон Бенедиктович нанес Федору, уж больно любопытно было взглянуть на бумагу, где написано, сколько добра князь в лесу упрятал. Федор, если и удивился прихоти начальства — следователь заместо вчерашнего убийства кладом интересуется — то виду не показал. Полез в сейф — железный ящик старой конструкции, любой мало-мальски опытный вор такой в три минуты вскроет — и извлек на свет божий свою реликвию. Сей хваленый документ, который якобы являлся несомненным доказательством существования клада, представлял собою полуистлевший лист бумаги. На такой и дышать-то боязно, не то, что в руки брать. — Я, ваше благородие, — завел старую песню Федор, все никак не желавший уразуметь, что до генеральского чина Палевичу еще далеко, — года два тому на него наткнулся. Случайно вышло. Церковь наша горела, да так сильно горела, что вся и сгорела дотла, ничегошеньки не осталось, одни головешки. Но икону я вынес, за что и награду имею. — Молодец. — Так вот, принес икону домой — где ж ее еще оставишь, когда сгорело все, а она возьми и развались надвое. Я сперва испужался, думал, что испортил чего ненароком, ан нет, оказалось, что там две досочки вместе склеены, а помеж ними и бумага лежала. И такое меня, понимаете, любопытство взяло, что ни есть, ни спать не мог. А прочитать-то никак! Да вы сами гляньте. — Федор настойчиво совал документ в руки, и Аполлон Бенедиктович не без душевного трепета взял ветхую бумагу. Против ожидания, лист пылью не рассыпался, наощупь бумага была жесткая, словно накрахмаленный воротник, а текст… Чернила почти выцвели, но дело было даже не в них, а в языке, которого Палевич не знал. — Обратился я, значится, к пану Охимчику. Он, как-никак, человек образованный, и латынь ведает, и по-немецки, как по-русски говорит, и по-англицки кумекает. Сам хвастался. Вот я ему эту бумажку и показал. — И что? — Ничего. — Федор задумчиво поскреб затылок. — Просидел он над бумагою два дня, а потом извинился, дескать, не знает, на каком языке тут писано. Только соврал ведь, небось, самому золото князево отыскать захотелось, прочел он эту бумагу, а мне сказал неправду, чтоб не мешал, значит, искать. Только я тоже не дурак, в город съездил с документом-то. И, верите, вот свезло же, словно сам Господь поспособствовал, встретил ученого человека, грамотного и честного, он мне сию бумаженщию на русский и переклал. Спасибо Янушу за совет. — Янушу? Это кузнецу пропавшему? — Ему. — Федор, вытащив из кармана кисет с табаком, принялся скручивать папироску. — Я ж ему про бумагу-то рассказал, и про пана Охимчика с его хитриками, ну, перебрал, грешным делом, с кем не бывает, а Януш со мною пил. Вот он, значит, и присоветовал брата своего, который в городе учителем работает. Я съездил и не зазря. И Янушу спасибо сказал. — Он же пропал? — Так это он в прошлом году пропал, а бумагу мы еще раньше перевели. Алесь, верно, Янушу рассказал, про что там писано, вот кузнец и заболел кладом-то. Все мечтал, как найдет да заживет паном. Совсем работу забросил, целыми днями в лесу пропадал, а потом и вовсе исчез. — Погоди. — Аполлон Бенедиктович ощутил, как знакомо екнуло сердце, подсказывая: вот оно, начало истории, не в лесу, не в доме Камушевских прячется, а в бумаге, в чернилах выцветших да словах на незнакомом языке. — Погоди, значит, ты нашел эту бумагу после пожара в церкви. Она была спрятана внутри иконы и нашел ты ее случайно. И это совсем не лист из церковной книги? — Ну… Насчет листа не скажу, не учен определять, из книги он аль еще откуда-то, но остальное правда честная, в иконе спрятан был. Аполлон Бенедиктович только рукой махнул, охотничий азарт гнал вперед, с деталями можно будет и позже разобраться. Тем более, Палевич и сам уже видел, что лист не вырван из книги, а скорее представляет собой письмо, которое забыли отправить. Хотелось бы знать, кто вообще про книгу церковную слух пустил. Видать, для того, чтобы унять любопытство людское: дескать, был клад о чем известно давным-давно и ничего нового нету, а что список, так он тоже завсегда был и нечего удивляться. Вот люди и не удивлялись. Хитро. — Тебе стало интересно, что это за бумага, и ты обратился за помощью к Юзефу Охимчику, поскольку тот слыл человеком образованным. Однако, просидев два дня над бумагою, пан Охимчик заявил, будто бы языка не знает. — И купить еще пытался. — Добавил Федор, подпаливая самокрутку. — Десять рублей серебром предлагал, однако я отказался, не я в иконе прятал, не мне владеть, не мне торговать. — Купить, значит… — Палевич старался не обращать внимания на едкий дым. Местный табак оказался на редкость крепким, от дыма першило в горле и хотелось чихать, а уж теоретические построения разлетелись, точно комары от кучи дымящейся листвы. — Купить пытался, — повторил Аполлон Бенедиктович, усилием воли сгребая мысли в кучу. — Ты не продал, более того, поведение доктора показалось тебе подозрительным, и ты пожаловался на него Янушу. Тот посоветовал обратиться к брату, работающему в городе учителем. — Складно говорите! — Складно… Брат Януша бумагу перевел, видать, не так все сложно оказалось. Оказалось… Что там оказалось-то? — А? — Федор встрепенулся. — Перевод где? — Счаз… Туточки где-то. — Федор, отложив самокрутку в глиняную чашку с оббитой ручкой, которая, по всей видимости, заменяла ему пепельницу, снова залез в сейф. Новая бумага радовала глаз своей целостностью и яркими синими чернилами. И почерком тоже, отметил Аполлон Бенедиктович спустя минуту. Почерк учительский, аккуратный, круглые буковки, цепляясь друг за друга хвостиками, складываются в круглые же слова. «Брошь золотая в виде цветка, черными бриллиантами украшенная. Браслет с изумрудами. Кольца с камнями драгоценными — 17 штук. Цепочки золотые — 7. Серьги рубиновые…» — Что это? — Так, список, Аполлон Бенедиктович. Как есть список клада, что Богуслав на болотах схоронил. Эх, сыскать бы… — Глаза Федора мечтательно заблестели, и Аполлон Бенедиктович против воли поддался чужой мечте. Кабы и вправду найти потерянное князем золото, оно ж ничье, почитай, лежит себе в лесу безо всякое пользы, а ведь на эти деньги и дом купить можно хороший, и останется еще столько, что, положив в банк, можно будет на одни проценты царем жить. Тогда и посвататься к… На этом месте Палевич разогнал сладкие мысли, слишком уж сказочно все, слишком ненадежно. Зато понятно, отчего кузнец с ума сошел. — Там и подсказка имеется, где искать. — Добавил Федор. — В самом конце, ужо после списку. И правда, длинный перечень заканчивался донельзя странной фразой: «тебе, мой ангел, дар прощальный, пускай земля родная вас хранит». — И что бы это могло значить? — Так ясно ж все, нужно могилу Вайдину сыскать, а в ней, значит, и клад лежать будет. Богуслав-то, говорят, после раскаивался сильно, что Вайду убил, вот и золото, которое для оборотня собрал, на ее могиле оставил. По мнению Аполлона Бенедиктовича, сия теория не выдерживала ни малейшей критики, ежели Вайда умерла в лесу и там же похоронена, то откудова князю знать, на какой из полян ее могила находится? Да и не так все было, спасибо пану Охимчику — просвятил. Но Федор верил в красивую сказку и разрушать эту веру было неудобно, пускай, ежели ему так больше нравится. Доминика Визит к врачу остался в моей памяти клубком гадких запахов и грязных цветов. Серый, зеленый, белый. Хлорка, формалин и ядовито-сладкие духи медсестры, похожей на оголодавшую вампиршу. Врач выглядел настолько блеклым и уставшим, что я всерьез призадумалась — а, может, черноволосая девица с неестественно белой кожей и карминовыми губами, и вправду сосет из него кровь. Слушал доктор меня вполуха, откровенно зевал и изредка делал в карточке непонятные простым смертным пометки. От этой его тоскливой обреченности становилось не по себе, а ну как черканет что-нибудь этакое, вроде направления в психушку? Но обошлось. Доктор посоветовал больше отдыхать и прописал таблетки с труднопроизносимым названием, прочесть которое мне не удалось, несмотря на все старания. Рецепт я вышвырнула в урну, Тимур лишь хмыкнул. Смешно ему? А мне страшно! Мне очень страшно! Следующим пунктом программы были новые замки, к выбору которых Салаватов подошел со всем тщанием, он их разве что на зуб не пробовал. И слесаря вызвал из частной фирмы, чтобы установить сразу, а не ждать какой-то мифической очереди. Новые замки придали уверенности, я ощутила себя царевной, запертой в сказочной башне, под надежной защитой дракона. Правда мой дракон больше смахивает на бандита с большой дороги, но тут уж ничего не поделаешь. — Я уеду. — А я? — А ты дома сиди и никуда… Слышишь, никуда не выходи, ясно?! — Ясно. — Перспектива остаться в полном одиночестве не радовала, но перечить Салаватову я не решилась. Да и замки новые, только-только поставили, до меня не доберутся, если, конечно, я сама дверь не открою. А я не открою. Никому. Ни милиционеру, ни почтальону, ни сантехнику, ни соседке снизу, которую "случайно затопили" — эти фокусы в детективах проходили, не попадемся. — И носу за порог чтобы не высовывала! — велел Тимур вместо "до свиданья". — Клянусь. Он уехал, и сразу стало тоскливо. Чем заняться? Уборкой, что ли? А, собственно говоря, почему бы и нет? Здесь давно пора прибраться, заодно и отвлекусь. Отвлеклась. Запала хватило ровно на час, вернее, хватило бы и на больший срок, но я наткнулась на пакет, брошенный в коридоре. В пакете лежали Ларины тетради. Точно, Тимур велел взять их с собой, чтобы поглядеть в спокойной обстановке, я и сложила в пакет, который притащила сюда. Притащить, притащила, но вот забыли мы про него напрочь. Вот и ладно, пока Салаватова нет, я с тетрадями разберусь. Разложилась на полу — места больше и не так жарко. Итак, судя по всему, это Ларины конспекты. Иван Грозный, Казань, реформы Петра Первого — это, надо полагать, история. Тетрадь я отложила в сторону. Дальше что? Снова история, но уже искусств. Анатомия. А это интересно зачем? Ладно, уже не столь важно. Кучка, куда я складывала просмотренные тетради, росла, а вторая уменьшалась. Я уже поняла бесполезность занятия, и продолжала исключительно из врожденного упрямства. Наверное, поэтому не сразу заметила, что эта тетрадь отличается от предыдущих. Почерк Ларин, буквы русские, а прочитать не могу. Но так же не бывает! Предприняв несколько попыток, я убедилась, что очень даже бывает. Буквы складывались в совершенно бессмысленные слова. Я попыталась читать сзади наперед, и через слово, и через букву, и через две буквы. В общем, попыток было много, но все они закончились неудачей. Шифр? Шифр используют, когда хотят что-либо спрятать. Но в любом шифре должна быть логика, кажется, это еще ключом называют. То есть, если я отыщу этот самый ключ, то прочту записи. А, если прочту записи, то пойму, кто так настойчиво сживает меня со свету. Следующие несколько часов ушли на поиск ключа, чего только я не делала: и заменяла буквы цифрами, а потом снова буквами, и складывала цифры между собой, и делила, и умножала, и подносила зеркало и даже нагревала страницу над камфоркой, чтобы проступили другие чернила. Как и следовало ожидать, другие чернила не проступили, а вот пальцы я обожгла. Салаватов явился, когда я уже готова была рыдать от возмущения и обиды. — Чем занимаешься? — Он выглядел усталым, но довольным. Пришлось объяснять. Странно, но зашифрованные записи Тимура не заинтересовали, выслушал, хмыкнул и велел расслабиться. Ничего не понимаю! Мой дневничок. С С. мы познакомились у Шныря. С. не наркоманка, она парня вытащить пыталась. Он — скотина, почти такая же скотина, как Алик. Я хотя бы никого за собой в болото не тяну, он же, вцепившись в С. обеими руками, тащит ее за собой. Урод ей сигаретку предложил, я отобрала, отхлестав скота по щекам. Смеялся. Смешно ему, видите ли, обкололся так, что перестал понимать, где земля, где небо, и ржет, точно ненормальный. А С. расплакалась. Понимаю, как ей тяжело. Пригласила к себе в мастерскую. Никого не приглашала — ни Нику, ни Тимура, ни Алика (он сам приезжает, когда вздумается) — а С. пригласила. В этот вечер я нашла свою потерянную душу. Тимур Оставлять Нику одну было страшно, с другой стороны, брать ее с собой — глупо. Не будет же она полдня сидеть в машине, а, если и будет, то в машине гораздо опаснее, чем в квартире. Оставалось уповать на новые замки, Никину благоразумность и то, что с делами он управится быстро. Так и вышло. Уже подъезжая к дому, Салаватов вспомнил про кассету: вчерашнее происшествие совершенно выбило его из колеи, хотел же посмотреть, а оно вон как получилось.