Пришлось заехать к Нике, благо, ключи у Тимура были. Нелепая квартира со времени последнего визита ничуть не изменилась, те же чересчур яркие, аляповатые обои, та же пятнистая экзотика на стене в рамке, добавилась лишь пыль и некая общая неустроенность, витавшая в воздухе. Видеомагнитофон с довольным щелчком заглотил кассету, точно радовался, что кто-то о нем вспомнил. По широкому экрану телевизора пошла мелкая рябь. Шум. Чьи-то голоса. Ничего не понятно. Тимур попробовал было покрутить настройки, но стало лишь хуже, голоса пропали. Ну вот тебе и ценная кассета, чего в ней ценного — не понятно. — А ты до конца прокрути. — Присоветовала Сущность, сладко позевывая. — Сам знаю. Запись общей протяженностью минут в пятнадцать обнаружилась ближе к концу кассеты. Черно-белая размытая картинка, словно вырезанная из старого фильма, и насильно перенесенная в современность. Мерлин Монро, потряхивая перламутровыми кудряшками, нервно расхаживала по съемочной площадке. Во всяком случае, Тимур решил, что перед ним ничто иное, как съемочная площадка — камера на треноге, зонтик, как в фотоателье, и лампа-солнце на длинной ножке. Вторая Мерлин, размахивая руками, точно ветряная мельница крыльями, что-то объясняла высокому черноволосому мужчине. Судя по выражению лица, девушка была возмущена до крайности. Кого-то она напоминала Тимуру… Лара! Ну, конечно, Лара. Просто этот наряд, этот парик, этот грим настолько изменили ее, подгоняя под Мерлин, что Салаватов сразу и не узнал. Остановив кадр, он присмотрелся, и сомнений не осталось — вторая Марлен — это Лара. А первая, та, что стоит под лампой на ножке? На картинке две Мерлин походили друг на друга, как капли воды. Носик, глаза, волосы, щеки, фигура… Дело даже не в гриме, он не способен сделать двух девушек настолько похожими. Решив, что с удивительным сходством он разберется попозже, Тимур нажал на «пуск», видеомагнитофон снова щелкнул, и картинка на экране телевизора ожила. Вот Марлен-Лара разворачивается, чтобы уйти, но мужчина хватает ее за руку, а в следующую секунду отвешивает Ларе затрещину. Потом еще одну, и еще. Черноволосый наносит удары аккуратно и расчетливо, стараясь не попадать по лицу, Лара мотает головой, белые кудри растрепались, залепили рот, а в глазах ужас. Наконец, мужчине надоедает. В следующем кадре Лара сидит на полу, а незнакомец, вытирая руки платком, что-то ей втолковывает. Тонкие губы шевелятся, но до Тимура не долетает ни звука. Конец пленке, по экрану снова ползут черно-белые нити, по ушам ударил шум, но Салаватов продолжал сидеть, уставившись в экран. Он убьет этого скота, осмелившегося поднять руку на Лару. Найдет и убьет. Разорвет на куски, а куски утопит в сортире. Тимур не знает ни имени, ни фамилии черноволосого, но непременно узнает, и тогда… Ярость уходила медленно, с каждым вдохом, с каждым ударом сердца, отползала, словно уставший за день трамвай в депо. Зато вернулась способность думать. Черноволосый мистер Икс определенно имел власть над своенравной Ларой, иначе она не стала бы терпеть. Кто он? Тот самый Алик, о котором говорила наркоманка-Света? Скорее всего. Имя подходит, такое же склизкое и неприятное, как сам тип. Значит, Алик… Та же Светланка утверждала, будто бы Лара принадлежала Алику, а это означает, что именно он подсадил ее на иглу, именно он заставлял ее сниматься в порнофильмах, именно он и убил. А Ника? Зачем ему Ника? Чего он добивается? И кто играет роль Лары? Впрочем, тут-то как раз все ясно, стоит только вспомнить вторую Мерлин. Две Мерлин, две Лары, чего уж проще. И воспоминания из детства получает объяснение — две подруги по несчастью, сочувствие друг к другу, жалость к себе, рассказы о нелегкой судьбе, о близких людях. Пригодились, значит, откровения. Злость вспыхнула с новой силой. Ничего, завтра Тимур дернет Шныря и узнает адрес этой «дублерши», а там и до Алика доберется. Домой пора, там уже Ника, наверное, с ума сходит. Но Ника, кажется, и не заметила его отсутствия. Сидя на полу, она увлеченно вычерчивала на бумаге какую-то схему: цифры, буквы, сложные расчеты и непонятные знаки. Больше через плечо рассмотреть не удалось, впрочем, Ника охотно разъяснила суть своих изысканий. Выходит, Лара вела дневник, или, во всяком случае, нечто на него похожее — она была чересчур сумбурна, чересчур непостоянна для того, чтобы делать регулярные записи. Впрочем, какая теперь разница? Дело с расшифровкой представлялось весьма и весьма сомнительным, они с Никой не профессионалы, чтобы с ходу взломать код. Да и не факт, что записи представляют ценность. Нет, вариант со Шнырем казался Салаватову гораздо более реальным. Завтра с самого утра он навестит старого друга. Дверь в логово Шныря была закрыта. Тимур постучался, потом позвонил, потом снова постучался, а, когда терпение иссякло, забарабанил по старой обшивке кулаками. Бесполезно. Прячется он, что ли? Выйдя на улицу, Салаватов попытался по окнам сообразить: дома Шнырь или сбежал, предвидя грядущие неприятности. Грязные стекла лениво отбрасывали худосочные солнечные зайчики, и Тимур жмурился, ругая себя за слабость. Следовало дожать гада, а не няньчиться с ним. Шнырь, подобно ящерице, оставляющей в зубах хищника хвост, пожертвовал кассетой, а Салаватову приходится теперь бродить под окнами, точно влюбленному кабальеро под балконом возлюбленной. Бесполезный номер. Тимур настолько увлекся разглядыванием окон, что не заметил, как сзади подошли. — Привет. — Привет. — Обернувшись, он увидел бестелесное создание в рваных джинсах. С прошлой встречи Светланка стала еще более хрупкой и невесомой. Зато она, наверное, вкурсе, где искать Шныря. — Умер. — Ответила Светланка. — Как умер? — Обыкновенно. Все умирают, и он умер. — В ее глазах не было печали, в ее глазах вообще ничего не было, тупое равнодушие и слабые отблески солнечных зайчиков, нежизнеспособных деток грязного стекла и яркого летнего солнца. — Дозу не рассчитал. — Сочла нужным пояснить Светланка. — Кольнулся, а потом покурить решил. Горело тут. — Незаметно. — Незаметно. — Согласилась девушка. — А пожарные приезжали. И Скорая тоже. Я-то не видела, в кафе клиент подвернулся. Заплатил хорошо. — Светланка, усевшись на скамейку, болтала в воздухе ногами. Ее слова никак не вязались с неестественной хрупкостью. Эльф-проститутка столь же извращенный образ, как эльф-наркоман. — Вечером прихожу, чтобы затарится, а тут такое. Машины, люди, кричат чего-то… Представляешь? Тимур представлял. — Теперь у Куки брать приходится, а у него дороже. — Пожаловалась Светланка, наматывая на палец длинный белокурый локон. — И натурой не берет. Педик потому что. — Хочешь заработать? — Пошли. — Девочка-эльф, девочка-сказка живо вскочила. — Увидишь, я хорошо работаю, тебе понравится. А за сотню баков и с другом можно. — Я не совсем то имел в виду. — А что? — Она огорченно захлопала ресницами. Господи, куда же мир катится, если такие вот ангелы идут на панель, чтобы заработать на дозу. Тимур поспешно достал бумажник. — Вот тебе сотня, держи. А, если скажешь, кто вместе с Ларой работал, получишь столько же. Купюру она взяла и, сложив вчетверо, засунула за узенький поясок джинсов. — Я же говорила, Алик с ней работал. Алик. — Худой, волос черные? — И усики. — Мечтательно произнесла Света. — Я просто тащилась от его усиков! — А из девушек? Мне нужна одна, которая была похожа на Лару, такой же рост, черты лица? — Вика? Викуша-Груша. У нее фамилия смешная — Грушкина, ее все Грушей называли. Да, они с Ларкой были здорово похожи. Иногда под сестер-близняшек работали, это дороже стоит. — Уточнять, в какой из сфер сестры-близнецы зарабатывают больше, Тимур не стал, понятно же, что не в школе и не на заводе. — Расскажи про нее. — В кафе. — Деловито заявила Света. — Мне в прошлый раз понравилось. И в этот раз Светланка ела с не меньшим аппетитом. Салаватов терпеливо ждал, обнимая руками стакан с холодным соком. — Думаешь, я всегда такой была? — Девочка вгрызалась в отбивную, словно оголодавший за зиму волк в кусок свежего мяса. — Думаешь, не вижу, что со мною происходит? Все понимаю, все вижу, а сил остановиться нет. Это как с горки на санках, летишь вниз, страшно, что разобьешься, и в то же время хочется, чтобы спуск продолжался бесконечно. Честно говоря, Салаватов был удивлен. Впрочем, что он знает о Свете, кроме имени? Ничего. — Я студенткой была, хоть и не МГИМО, но вуз солидный, а там — первая любовь, первая свобода, вот у меня крышу-то и сорвало. Не заметила, что любимый мой со странностями. Родители, конечно, пытались глаза открыть, да где там. Мне ведь хорошо, весело, а учеба, друзья, предки — все по барабану. Когда слегка очухалась, дергаться было поздно, сидела я на таблетках и крепко. Потом укол. Одного хватило. Лара мне помочь пыталась, уговаривала пойти лечиться, обещала денег достать, а я боялась. Думала: вылечусь и что тогда? Тут хотя бы понятно, укололась — и в раю, вылетела из рая — ищи денег на укол. Не жизнь, а сказка. Кстати, с Викой я их свела, именно потому, что похожи. Забавно показалось поглядеть на них вместе, Алик же, как узнал, прибрал Вику к себе, Лариной дублершей, значит. — Они дружили? — Кто? Вика с Ларой? — Да. — Вообще не разлей вода были, постоянно вдвоем. Лара не слишком общительная была, она даже со мной на расстоянии держалась, а вот с Викой разве что под ручку не ходили, про них вообще думали, что лесби. Вика после Лариной смерти совсем черная ходила, потом пропала куда-то. — Адрес знаешь? — В моем доме, третий подъезд, пятый этаж, квартира по центру. — Доев отбивную, Светланка принялась за картофель фри, пальчиками брала каждую картофелину, обмакивала ее в красную лужицу кетчупа и после этого отправляла в рот. — Улица и дом. — Попросил Тимур. — Назови, пожалуйста. — Пожалуйста. — Она продиктовала адрес и на всякий случай повторила, — подъезд третий и этаж пятый. Не перепутай. Год 1905. Продолжение В поместье Камушевских Аполлон Бенедиктович вернулся затемно. Смеркалось, несмотря на весну, рано, и вечера были холодные, промозглые и оттого неприятные. Федор, доставивший начальство почитай к самому порогу, спешно отбыл, сославшись на поздний час и многие дела, которые еще предстояло сделать. — Вы вернулись? — Дверь открыла сама пани Наталья. — Вы и в самом деле вернулись? Палевичу стало стыдно за эту ее радость и удивление, за то, что она вообще встречает его на пороге, словно супруга. — А… Все ушли, представляете? — Ее звонкий голос нарушал торжественную тишину дома, и Наталья, смущенная собственной несдержанностью, заливалась румянцем. — Попросили расчета и ушли. — Вы целый день одна? — Да. — Ответила она. — Вы ведь не уйдете, не бросите меня, как остальные? — И, не дожидаясь ответа, девушка потянула Палевича за собой. — Я стол накрыла к ужину. Раньше все собирались, а теперь я одна, села и кусок в горло не лезет, когда никого нет. Олег умер, Николя… Вы уже узнали, кто убил Магду? Как Николя себя чувствует? Он ничего не сказал? Ему нужно передать одежду, и… — Погодите. — Взмолился Аполлон Бенедиктович. Наталья послушно замолчала, она выглядела такой несчастной, такой беззащитной и одинокой, что сердце разрывалось от боли. Бедная, несчастная девочка, брошенная всеми в такой тяжелый для нее момент. Здесь, в огромной обеденной зале, где еще вчера собиралась компания, пусть и не слишком веселая, но компания, и невыносимо чадящие свечи кое-как разгоняли темноту, сегодня пусто и глухо. Тяжелый тройной подсвечник в тонкой девичьей руке выглядит смешно, а два прибора на длинном, словно дорога в Петербург, столе — глупо. Они лишь подчеркивают трагизм ситуации. — Пожалуйста. — Попросила она тихо. — Умоляю…