— Тогда и я — просто Ника. — Глупо хихикаю, осознавая, насколько нелепо звучит имя. Просто Ника — сама святая простота. Ника — Золушка. Ника — принцесса-на-горошине. Ника-Ника-Доминика, мышь тушканчиковая, посягнувшая на чужую сказку. Верить или не верить? Не верить шоколадно-пивному голосу невозможно, а верить… легче поверить в инопланетян, захвативших правительство, разумных коров и цивилизацию насекомых, чем в такое. Сказка. Королева-мать, сосланная королем в изгнание, умирает, а наследником становится не любимый народом принц, а никому неизвестная мышь. Говоря человеческим языком, Марек рассказал примерно следующее: моя мама, женщина, которой я никогда не видела, и, признаться, не стремилась увидеть, почитая за умершую, оказывается на самом деле умерла совсем недавно, просто, когда был жив отец она не имела возможности видеться со мной, а потом боялась, что я не смогу простить… В общем, все сложно и запутано, а из Марека рассказчик никакой вышел — он то и дело принимался ахать, охать, извинятся, оправдываться и еще больше сбивал меня с толку. В результате долгого и совершенно бестолкового разговора я поняла одно — мама оставила мне наследство. Моя мама, которой я в глаза не видела, оставила мне наследство! Дом на острове! Причем, по словам Марека, дом был очень хорошим, и был построен на том самом месте, где когда-то стояло чье-то родовое поместье! Ларе бы понравилось. Завтра предстоит встреча с нотариусом — адрес конторы Марек продиктовал. И я бродила по квартире, сжимая в руке клочок бумажки. Что скажет нотариус? Наверное, сочтет меня везучей, а я не везучая. Я по жизни не везучая, и тут наследство. Стыдно признаться, но горя я не ощущала: нельзя горевать о человеке, которого совсем не знал. Горе осталось там, в глубоком детстве, в вопросах, упорно задаваемых отцу и Ларе, в зависти к другим детям, у которых были оба родителя, в чувстве собственной неполноценности, в одиночестве… Черт, я и не предполагала, что в моем прошлом столько всего, как-то не привыкла задумываться. И сегодня не буду, все, хватит жалеть себя, лучше заняться подготовкой к встрече. Во-первых, паспорт: нужно же будет как-то доказать, что я — это я. Паспорт в сумочке, документы я всегда ношу с собой. Во-вторых, костюм. В черном я упарюсь, да и траур в данной ситуации будет выглядеть лицемерием. Изумрудно зеленый из легкого шелка чересчур легкомысленен, а вот темно-песочный со строгой юбкой и пиджаком очень даже хорош. Креветки, пиво, чипсы и прочие мелкие радости жизни отступили на второй план. Да и до креветок ли, когда в моей жизни впервые произошло чудо, пусть оно и с горьким привкусом чьей-то смерти. Пускай я цинична, пускай равнодушна к чужому горю, пуска не испытываю печали или тоски по умершей женщине, которая приходилась мне матерью, но я такая, какая есть. Посоветоваться бы… С кем? Подруг у меня нет, друзей тем более, один только Салаватов, не друг, не приятель и уже не коллега. Но он не откажет, я ж не денег попрошу, а всего-навсего совета. Снова зазвонил телефон. Марек? Или Тимур? Интересно, каков Марек из себя, наверное, красив, как сволочь, мужчина с таким голосом не имеет права на стандартную внешность. Если это он, надо будет договориться о встрече. Это был не Марек. И не Тимур. И не Лара. — А позовите Нику! — Попросил звонкий детский голос. — Я слушаю. — Здравствуй. — Ребенок оказался вежливым. Я же мысленно перебрала всех своих знакомых, пытаясь угадать, чье это дитя и чего ему от меня надо. — Здравствуй. Как тебя зовут? — А тебе зачем? — Ну… Не могу же я с тобой говорить, не зная твоего имени. — А ты не говори, говорить буду я, ты слушай. От подобной наглости я онемела. — Слушай, слушай, Ника-Доминика, ты должна слушать, если хочешь жить, конечно. Ты убегала, ты пряталась от меня, я огорчен. Да, да, я огорчен, мерзкая девчонка! — Детский голосок звенел от злости. — Но тебе не убежать. Тебе не спрятаться… — Ты кто? — Никто. Я — никто и ты никто. Скоро мы будем вместе там, где спит ангел. — Какой ангел? — Под землею, под травою, под полярною звездою… — продолжал измываться незнакомый ребенок. — Ангел смерти спит. Заглянув в его могилу, ты отыщешь лотос черный… — Какой лотос! Прекратите! — Не перебивай. — С укоризной произнес голос. — Ты плохая девочка, если перебиваешь, ты никогда не найдешь могилу ангела, а, значит, умрешь. — Иди ты… — Ангел добрый, ангел слабый, спит спокойно, видит сны. Лотос черный очень нужен. Если хочешь жить — ищи. Баю-бай, баю-бай, спи скорее, засыпай… скоро ты увидишь самый замечательный из снов. Кстати, твоя сестра догадалась, где спит ангел, но она молчала… Молчала и молчала… А потом взяла и соврала. Пришлось ее убить. Плохая, плохая художница солгала… Да, да, она мне солгала… дважды… говорила, где искать, я не нашел… говорила про дневник, а, оказалось, никакого дневника нет, в тетрадке всего одна страница заполнена, как она могла мне лгать? — Ты убил Лару? — Много крови было. — Печально заметил ребенок. — А все без пользы, все даром, она так и не сказала, где спит ангел. Но ты узнаешь. Ты догадаешься. Ты — ее сестра, настоящая сестра, а, значит, сумеешь. — С чего ты взял? — Мир в очередной раз кувыркнулся с ног на голову. Мир — песочные часы, а я — песок, который вынуждают сыпаться из одно стеклянной колбы в другую, совершенно не задумываясь, что от этих превращений я скоро с ума сойду. — Лара была умнее меня. — Тогда ты умрешь. Грустно… Да, да, очень-очень грустно… Снова будет много крови… Даю тебе неделю. — Где мне вообще искать этого ангела? — Больше всего мен поражало собственное спокойствие, от таких разговоров впору в истерику ударится, а я ничего, слушаю и даже вопросы задаю, только вот ощущение чудное, словно бы я — и не я вовсе. — Откуда он взялся? — Из прошлого. Из далекого-далекого прошлого… — Когда по земле бродили мамонты и люди, вооружившись каменными топорами, охотились на них. — Шутишь. Смеешься. Плохо смерти не бояться. — Заметил голос, он больше не походил на детский, скорее на голос маленького злого карлика, который, вынырнув из сказки, пытался теперь склонить меня на сторону зла. — Придет она и будет поздно. — Так где искать-то? — Половину сентенций я пропустила мимо ушей, пусть крошка Цахес злорадствует, я же устала бояться. — На Лисьем острове, милая, на Лисьем острове… Мой дневничок. Решилась рассказать С. все. Тяжело, но мне сложно скрывать от нее свою суть, это не честно, это подло, это неправильно. С. сумеет мне помочь, она светлая и добрая, настоящий ангел, а ангелы творят чудеса. Она не стала кричать, обвинять, плакать. Молча обняла и погладила по голове, и полегчало. С души словно кожа слезла. Больно, вижу, как растрескивается шкура, как проступают сквозь трещины кровь и сукровица, и пахнет серой. Рай обернулся адом, но я вырвусь. Обязательно вырвусь. С. обещала помочь, она не бросит меня. С иглы я соскочу, будет сложно, но я сумею, теперь у меня есть С. Главное отделаться от Алика, он мой демон, мое проклятье, стоит дернуться, и он с удовольствием окунет меня в море грязи, созданное мною же. Против демонов помогает распятие либо каббалистические знаки. Значит, и мне нужно отыскать такой вот каббалистический знак, чтобы у Алика и мысли не возникло мешать мне. Ненавижу его. Ночью снова кино, снова похотливые уроды, разгоряченные съемкой и собственным воображением. Скоты. Все мужики — уроды. И Тимур тоже. Прячется за свои "прилично-не прилично", а внутри такой же, как они. Так и хочется подойти и выложить все, как есть. Даже представляю, что скажу. Знаешь, дорогой, как ты меня задолбал со своей любовью, я тебя ненавижу точно так же, как всех скотов с яйцами. Думаешь, я хорошая? Ошибаешься. Я наркоманка и проститутка. Нет, не проститутка — порнозвезда. Вот так, я наркоманка и порнозвезда. Звезда, потому что наркоманка и без укола мне жизнь не в жизнь, а без фильмов нет уколов. Его перекосит. Орать станет, вероятно, ударит. Хотя нет, он слишком зажат своими приличиями, чтобы поднять руку на женщину. Уйдет и не обернется, оставив меня наедине с моей бедой. Небось, сразу позабудет и про все клятвы-обещания, и про любовь. Они всегда так, обещают одно, а в результате получаешь совсем другое. Скоты, что и говорить. Алик скоро заедет, нужно придумать, как его обойти. Не думаю, что это будет сложно, он же полный урод, полагает, будто у меня в голове ни капли мозгов не осталось. Может, оно и так, но не ему судить. Я думаю, думаю, думаю. Уколоться, иначе не вынесу сегодняшней ночи. Без укола сложно быть шлюхой. Не смогу. Меня уже потрясывает. Срочно дозу принять, иначе больно будет, а я не хочу боли. И времени в обрез, вот-вот эта скотина явится. Уколоться и дневник спрятать. Ничего, я решила вырваться, значит вырвусь. Тимур Салаватов, конечно, предполагал, что Ника уйдет — не вечно же ей обитать в его квартире, однако не думал, что это произойдет так быстро. Вернувшись домой, он даже испугался тишины: телевизор молчал, магнитофон тоже, свет не горел. Пусто и тихо. — Ушла. — Ну и радуйся. — Не слишком уверенно произнесла Сущность. — Ты ж сам хотел избавиться. Уедем теперь. — Куда? — Куда-нибудь. В кухне на столе Тимур обнаружил конверт. Из подписей только "спасибо", а внутри деньги. Почти тысяча долларов. — Вот дура! — Гадать, кто оставил конверт, не приходилось, подобная идея могла придти в голову одному-единственному человеку — Доминике. — Неплохой повод, однако. — Заметила Сущность. — Есть с чем в гости заглянуть… Тимур так и сделал. Ника визиту не удивилась, открыла дверь и махнула рукой, приглашая зайти. Выглядела она хуже, чем вчера, Салаватов машинально отметил нездоровый румянец и лихорадочный блеск в глазах. Складывалось ощущение, будто Доминика недавно плакала. — Или укололась. Предположение Сушности Тимур отмел сразу, Ника не колется, он бы заметил. Значит, плакала. Точно, плакала, вон и нос красный, и веки припухли. — Что случилось? — Где? — У тебя. — А с чего ты взял, что у меня что-то случилось? — Ника небрежно поправила челку. — У меня все хорошо. Просто замечательно! — Все хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка?