— Примерно так, — наконец-то она улыбнулась. — Зачем ты приехал? — Вот, — Тимур протянул конверт, — забери. — А если не заберу? Мне они ни к чему, все равно недолго уже осталось. — Ника всхлипнула, потом еще раз, а потом заревела во весь голос. — Я вообще не понимаю, что им всем от меня надо! Почему они не оставляют меня в покое? Почему именно теперь появились, а не раньше? Почему вообще появились? — Доминика уже не плакала, только моргала часто-часто и периодически терла глаза ладонью. Только бы снова не разрыдалась. — Ну почему? — Не знаю. — И я не знаю. Я вообще ничего не знаю. Поехали к тебе? — Поехали. Собирайся. Собиралась она долго, бродила по квартире, хватаясь то за одну вещь, то за другую, словно никак не могла решить, что же брать с собой: шорты или юбку, помаду или крем. Впрочем, в разных женских штучках Тимур не слишком-то разбирался, и в блестящем тюбике, который Ника зачем-то сунула ему в руку, вполне могла оказаться не помада, а какой-нибудь тоник, тальк, сыворотка или вообще духи. В конце концов, Салаватов не выдержал. — Все, — объявил он, — идем. Если что-то забыла, потом приедем. — Точно? — Точнее не бывает. Пошли, а то под дождь попадем, видишь, какое небо? Зря он спрашивал, теперь Доминика замерла перед окном, устремив взгляд в окно. Небо, затянутое серо-черными, похожими на рваное тряпье, тучами, являло собой грозное зрелище. — И ночь опустилась на землю… — Пробормотала Ника. — Ты чего? — Я фильм видела, там тоже все началось с обыкновенной грозы. — Что «все»? — Гибель мира. С неба спустилась смерть и побрела в дожде. — Она все-таки чокнутая. — Подвела итог Сущность. — А я тебя предупреждал. — Так, радость моя, — Салаватов сделал первое, что пришло ему в голову: схватил Доминику за руку и потащил за собой. Если повезет, то до дома он доедет раньше, чем начнется дождь. Ни мокнуть, ни оставаться в квартире, которая всем своим нутром выпихивала незваного гостя, Тимуру не хотелось. Доминика послушно сунула ноги в шлепанцы и, прихватив сумочку на длинном цветном ремешке, потопала за Салаватовым. В машине она молчала, и в квартире она молчала, сидела, будто неживая, и настороженно вглядывалась в стекло, затянутое пеленой дождя. — Я спать ложусь. Ноль реакции. — Ника, и ты ложись, завтра вставать рано, а под дождь спится хорошо, слышишь, как шумит? — Тим, ты не беспокойся, со мной все хорошо. — Она поднялась. — Я еще немного посижу и тоже лягу, ладно? Салаватов ей не поверил, люди, у которых все хорошо, не сидят с похоронным выражением лица, и не вздыхают в такт собственным нелегким мыслям. Встряхнуть бы ее, а еще лучше увезти куда-нибудь подальше… — Могу предложить Мальдивы. Или Майорку, а еще Лазурный берег или золотые пески Калифорнии… Спать ложись, мечтатель. — Сущность зевнула. Зевнул и Тимур. А гроза за окном набирала обороты. Доминика Ветер за окном завывал сотней голосов, то возмущенно, то униженно, будто бы упрашивая открыть окно, впустить в квартиру, где тепло и сухо. На уговоры я не поддавалась, и тогда ветер сердито бросался на стекла, они дрожали, звенели, но держались, подобно последнему бастиону. Ветер отступал и, собравшись с силами, вновь бросался на прозрачную преграду. Из-за ненастья я пропустила наступление ночи, сегодня заката не было, просто одна темнота сменилась другой, чуть более плотной, и только дождь сильнее забарабанил по подоконнику. Тимур дремлет, пальцы то сжимаются в кулак, то разжимаются, словно он хочет кого-то ударить, но не может, интересно было бы заглянуть в чужой сон. Мне вот не спится, из головы не идет треклятый звонок. Все ведь закончилось, Тимур обещал, Тимур клялся, что все закончилось. Но и мерзкий карлик с детским голосом тоже пообещал, что я умру через неделю, если не узнаю, где спит ангел. Ангелы не спят, ангелы живут среди звезд и облаков, изредка смотрят вниз, удивляясь, до чего же нелепое племя люди. Что ангелу на земле делать? А еще ангелы бессмертны. Могила ангела — это, вероятнее всего, аллегория. Или метафора — я не слишком хорошо ориентируюсь в литературных терминах, со школьного курса в памяти остались только эти два: аллегория и метафора. А, еще гипербола. Или гипербола — это уже из математики? Ладно, бес с ней, с литературой, думать надо в другую сторону. Могила ангела — это… Даже близко не представляю, что это. Книга? Чья-нибудь гробница? Дом? Может, мне нужно отыскать дом на Лисьем острове? Нет, слишком просто, дом — не иголка, уж если он построен, то стоит, чего искать. Тогда не дом, а, скажем, место в доме. Какой-нибудь погреб или тайную комнату? А при чем здесь черный лотос? Насколько мне известно, черных лотосов в природе не существует, выходит, очередная метафора. Нет, так я никогда не найду ни могилу, ни лотос. Может, если поехать на остров, ситуация прояснится? Наверное. Интересно, Лара бывала там или нет? Думаю, бывала, иначе как она догадалась? Телефонный террорист упомянул, будто Лара дважды солгала, один раз когда сказала, где искать, а гадкий карлик ничего не нашел, и второй, когда упомянула про дневник. Дневник! Ну, конечно! У меня испарина на лбу выступила от осознания важности сделанного только что открытия. Карлик не знает про дневник, а я знаю. И я могу расшифровать! Должна же была она хоть какую-то подсказку оставить! Идея требовала немедленного воплощения, да и все равно не спится. Стараясь не разбудить Тимура, я вышла в коридор — точно помню, что засовывала дневник в пакет, там он и обнаружился. Устроиться решила на кухне, а, чтобы не так грустно было читать Ларины записи, поставила чайник, и занялась делом. Вот расшифрую дневник к утру, узнаю все и пойду в милицию, пусть ловят карлика, как-никак он признался в совершенном убийстве, а еще мне угрожал. Мысль о возмездии согревала лучше чая, и работа спорилась. — Не спится? — На кухню заглянул Тимур. Все-таки разбудила, а ведь так старалась не шуметь. Салаватов был сонный, взъерошенный и слегка растерянный, точно сурок, который вышел из спячки и обнаружил, что на улице еще зима. Он широко зевнул, лениво потянулся и только после этого спросил: — Что делаешь? — Ничего, иди спать. — Делиться Лариными откровениями не хотелось. Ладно я, я с пеленок усвоила, что глупая, некрасивая, никчемушная и вообще непонятно для чего живу, поэтому и к записям отнеслась спокойно. А Тимура жалко, он подобного отношения не заслуживал. Пусть уж остается в счастливом заблуждении относительно моей сестры, пусть думает, что она его любила. — Иди спать. — Повторила я. Удивительно, но Тимур послушно поднялся, зевнул, да так заразительно, что и у меня непроизвольно челюсть вниз поехала, и приказал напоследок: — Ты тоже иди, нечего здесь… Что именно мне «нечего здесь», Салаватов не уточнил, зато, стоило ему выйти с кухни, как у меня сразу стали слипаться глаза, и мозги отказывались работать: организм настоятельно требовал отдыха. Сопротивляться я не стала, черт с ним, с дневником, завтра добью. Последнее, что помню: мерный, уютный шелест дождя за окном. Год 1905. Продолжение Пани Наталья узнала платье, узнала с первого взгляда, о чем и заявила в голос. Аполлон Бенедиктович был поражен ее выдержкой: ни обморока, ни истерики, лишь смертельная бледность да дрожащий голос выдавали волнение. А то и правда, скажи какой благородной девице, что ее наряд был обнаружен в лесу под грудой черепов, пусть даже звериных, тут без обморока никак. Про черепа Федор проговорился, сам Палевич ни за что не стал бы волновать панночку. Ей и без сегодняшнего происшествия тяжко приходилось. Однако, несмотря на все свое уважение и понимание ситуации, в которую попала девушка, Аполлон Бенедиктович настоял на допросе. Впрочем, пани Наталия не возражала. — Это ведь поможет Николаю, правда? — Только и спросила она. — Я надеюсь. — Тогда спрашивайте. Даже днем в доме было сумрачно, и платье, выложенное Палевичем на пол — портить грязью мебель он не решился — выглядело большой грязной тряпкой. — Значит, это ваш наряд? — Мой. — Как давно он пропал? — Не знаю. — Она беспомощно пожала плечами, словно извиняясь за то, что не помнит, когда пропало платье. — То есть вы не заметили пропажи? — Не заметила. У меня много платьев. Олег, он часто покупал мне наряды, и… За ними горничная смотрела, поэтому я не знаю… — Но вы все равно уверены, что платье именно ваше? — У Аполлона Бенедиктовича мелькнула шальная мысль: Наталья может ошибиться, у нее и в самом деле много нарядов, как тут все упомнишь. — Уверена. Его Олег прошлым летом привез. Кажется из Варшавы… Да, точно, из Варшавы, он тогда мне платье купил и еще Магде. Похожие, только у меня серое — Олег считал, будто мне очень идет серый цвет, а Магде розовое. Мне оно нравилось, но… Я редко его одевала. — Почему? — Вы, мужчины, не поймете. Это… Это женская прихоть. — И все же? — Мне не хотелось быть в том же наряде, что и она. Женщине тяжело, когда рядом находится кто-то в точно таком же платье, как у тебя. — Но цвет же…