— Олег тоже считал, — перебила пани Наталья, — что главное — цвет разный, но кроме цвета и покрой имеется. А на Магде платье смотрелось гораздо лучше, все бы смотрели и сравнивали. Поднявшись, она подошла к платью и нежно провела рукой по грязной ткани. — Мне оно очень нравилось. Вам не понять, насколько важна одежда для женщины. Я иногда одевала его. Для себя, чтобы в очередной раз убедится, что не гожусь для подобных нарядов. Ткань чудесная. Шелк, серый, но с голубым отливом, совсем как жемчуг. А цветы вышиты белой нитью. Розы и лилии. Я, правда, больше фиалки люблю, но вышивка была настолько красива, что глаз оторвать невозможно. А теперь. Оно совсем испорчено! И снова у Аполлона Бенедиктовича сложилось странное чувство, будто Наталья Камушевская разговаривает не с ним, а сама с собой. Она точно не замечает присутствия посторонних людей, сидит на полу, расправляет складки на мокрой тряпке, что некогда была платьем, счищает грязь и говорит что-то совсем уж непонятное. — Бедное платье. Зачем он украл его? У Магды тоже лилии вышиты, но не белой нитью, а золотом. Но ведь золотых лилий не бывает, правда? Лилии — символ невинности, по какому праву она носила такое платье? — Пани Наталья, с вами все в порядке? — Да, конечно, — она поспешно поднялась и неловко вытерла руки о подол платья, будто маленькая девочка. — Со мной все в порядке. Я знаю, зачем ему платье. — Зачем? — Он собирается меня убить. — Убежденно заявила девушка. — Он поэтому украл платье. Это… Это предупреждение. Или я… Или смерть. Я соглашусь. Скажите пану Юзефу, что я согласна. — Пани Наталья. — Начал было Палевич, но Камушевская не стала слушать. Зажав уши ладонями, она замотала головой. — Не надо. Не говорите ничего, ни слова… Никто не поможет. Выход один… Убейте. Убейте его, пожалуйста! Убейте оборотня! — Пани Наталья! — Аполлон Бенедиктович схватил ее за плечи. — Пани Наталья, да что вы такое говорите! Вам ничего не угрожает. Поверьте, пока я здесь, никто и ничто не причинит вам вреда. Клянусь. — Спасибо. — Кажется, она окончательно пришла в себя, и лишь красные пятна на щеках и лихорадочный блеск глаз выдавали волнение. — Я… Я говорила ужасные вещи, простите ради Бога. — Это от волнения. — Палевичу было стыдно за то, что он стал невольным свидетелем некрасивой сцены, и пани Наталье приходилось теперь оправдываться. — Паненке доктор нужен. — Присоветовал Федор, про которого, надо признаться, Палевич совершенно забыл. — Нервы лечить. Хорошо настой пустырника помогает или еще ромашки тоже. — Ромашки? — Она улыбнулась, точно солнышко выглянуло из-за туч. — Благодарю вас, непременно воспользуюсь советом. А теперь, извините, но мне действительно лучше отдохнуть. Голова прямо разламывается. Аполлон Бенедиктович, отпустите же меня. Палевич разжал руки, хотя больше всего на свете ему хотелось обнять ее, спрятать, увезти прочь отсюда, из этого мрачного дома, похожего на тюрьму, подальше от пана Охимчика с его меркантильными интересами и подальше от ее собственных страхов. Такой женщине нужен дом, полный света и яркие наряды. Такой женщине нужен мужчина молодой и сильный, способный защитить ее. Собственных мыслей Аполлон Бенедиктович стыдился, точно кто-нибудь, да хоть Федор, мог их подслушать и узнать о робком чувстве не слишком молодого и совсем уж некрасивого следователя к молодой и красивой хозяйке дома. Стыдно, один Господь видит, насколько стыдно, но руки еще помнили холодную и нежную ткань ее платья. Шелк? Она говорила про шелк… Федор закашлялся, и наваждение схлынуло. Да что ж это было, в самом-то деле? — Ваш благородие, делать-то что будем? — Ничего. — Пробормотал Палевич. — Ждать будем. После он не единожды корил себя за подобное решение, и не единожды оправдывался, что на тот момент решение было разумным. Да и что сделаешь, когда не известно, чем твое действие обернется. Доминика Утром я ощутила себя рабом с галеры, который несколько суток кряду ворочал веслами без продыху. Ныли руки, ноги, спина, голова… Ладно, голова, с ней все понятно, а остальное почему болит? С трудом доползла до ванной и сразу же испугалась: из круглого зеркала на меня глядело чудище со всклоченными волосами неопределенного цвета, желтоватой кожей и вспухшими веками, из-под которых проблескивали мутноватые глаза. Неужели я так выгляжу? Вот к чему приводит недостаток здорового сна. Умываясь холодной водой — говорят, помогает в подобных случаях — я старалась не глядеть в зеркало: нервы слабые, их беречь надо. Теперь кофе и легкий завтрак. Салаватов на кухне пил кофе и увлеченно читал Ларин дневник. — Привет. Он кивнул, не отрывая глаз от тетради. Ну я и дура! Идиотка! Надо было убрать, спрятать, сжечь к чертовой матери, в общем, не допустить, чтобы дневник попал в руки Тимура. Впрочем, чего теперь страдать. И, заварив кофе, я молча села напротив Салаватова. В пепельнице, которая временно исполняла функции вазы, обнаружилось печенье, даже не слишком черствое. — Разгадала, значит. — Тимур захлопнул тетрадь. — Разгадала. — Читала? — А сам как думаешь? — Мне стало обидно: гадости писала Лара, а виновата, значит, я. Да будь моя воля, я бы… я бы… Не знаю, что бы я сделала. Салаватов молчал, я тоже. Никто, вроде, не виноват, а ощущение препоганое, будто с головой в унитаз нырнул. — Ты бы поспешила, а то опоздаем. — Вдруг сказал Тимур. — Тебе ведь к одиннадцати назначено, а уже полдесятого. Черт! Черт, черт, черт! Тимур прав, как никогда, опаздываем! Вернее будет сказать: опаздываю. Уже опоздала! В Салаватовской квартире из всех нужных мне вещей в наличии только паспорт. А одежда? Не идти же мне в шортах и майке, это просто-напросто неприлично! Ехать домой переодеваться? Тогда точно опоздаю. — Там в шкафу платье висит. — Глядя поверх головы сказал Тимур, обращался он вроде бы не ко мне, а к кухонному шкафчику, что на стене висит. — Ларино. Она как-то… заезжала. Подойдет. Подошло, сидело почти как влитое, но это больше благодаря свободному крою — фигура у Лары была получше моей. Зато цвет подходящий: темно-зеленый, сдержанный и строгий. — Знаешь, — заметил Салаватов, — а ты на нее похожа. Еще несколько дней назад я бы обрадовалась, а теперь нечаянное замечание Тимура было подобно ведру холодной воды, опрокинутой на голову. Успели мы вовремя. Нотариальная контора располагалась на втором этаже небольшого, но солидного на вид особнячка, фасад которого украшали четыре пузатые колонны и два ленивых льва. Но, несмотря на элементы классики, само здание выглядело весьма современно, должно быть из-за обилия авто, вынужденных ютится на крошечном пятачке асфальта. Тимуровой развалюхе места на стоянке не нашлось, оно и к лучшему: при всем моем уважении к Салаватову, его машина на фоне лощеных иномарок смотрелась убого. — Иди. Я стану где-нибудь. Горячий асфальт пестрел лужами после вчерашней грозы, и, не смотря на все старания, ноги я промочила. И охранник, дежуривший в вестибюле, смотрел как-то… презрительно, что ли. Моментально ощутила себя наглой козявкой, которая рвется в обитель богов. Слава богу, задерживать не стал, даже пояснил, как добраться до нужной мне конторы. Солидная медная табличка на двери внушала трепет, как и серьезная девушка-секретарь — назвать это создание, закупоренной в деловой костюм — броненосцы отдыхают, джины льют слезы зависти — секретаршей, язык не поворачивался. — Слушаю вас. — Стекла очечков поблескивали, губы, сжатые в тонкую ниточку, внушали трепет, а выщипанные, причесанные брови заставляли задуматься о собственной внешности. — Мне к Алексею Владимировичу. Назначено. На одиннадцать. — На всякий случай добавила я. — Паспорт. — Вежливо приказала девица — именно приказала, в ее голосе не было ничего от просьбы. Смотрела она на меня крайне неодобрительно, и паспорт рассматривала минут пятнадцать, словно не могла решить, настоящий он или нет. Но вот на лице секретаря появилась вежливая улыбка и, возвращая паспорт, девица почти любезно сказала: — Доминика Витольдовна, будьте любезны обождать несколько минут. Ждать пришлось довольно долго, и с каждой минутой, проведенной в роскошном кожаном кресле перед запертой дверью, я нервничала все больше. А если никакого Марека не существует? И наследство — чья-то злая шутка, розыгрыш или, паче того, очередная ловушка? Но вот дверь приоткрылась и секретарь, вежливо улыбнувшись, сообщила: — Доминика Витольдовна, проходите, Алексей Владимирович вас ждет. Спина моментально взмокла, а от страха затряслись коленки. В кабинет неведомого Алексея Владимировича, который представлялся этаким хищником, поджидающим жертв в логове-кабинете, я вошла в полуобморочном состоянии. Однако в облике нотариуса не было ничего хищного, наоборот, Алексей Владимирович походил на только что испеченный пончик: пышный, аппетитный, лоснящийся горячим маслом. Глазки-изюминки радостно блестят, розовый подбородок тремя уютными складочками упирается в белоснежный воротничок рубашки, а круглые щеки сияют здоровым румянцем. Все мои страхи моментально улетучились, настолько добродушным выглядел нотариус. — Добрый день. — Добрый, добрый день, — проворковал Алексей Владимирович. — Уж коли мои хоромы посетило созданье столь прелестное, то и день, стало быть, прошел не зря. Присаживайтесь, Доминика Витольдовна. Кофею испить не желаете ли? Или вам больше по душе сок? Минеральная вода? Спиртного, извините, не держу. — Спасибо, мне минералочки, если можно. — Отчего же, отчего ж нельзя. — Нажав на кнопку, нотариус пробормотал в селектор нечто невразумительное. Я не без душевной робости опустилась в кресло, которое, хоть и выглядело не столь шикарно, как то, что стояло в приемной, но было весьма и весьма удобным. Мебель в кабинете стояла строгая и, насколько могу судить, дорогая. Особый трепет внушало солидное пресс-папье, сделанное "под Челлини". Пока я осматривалась, девушка-секретарь принесла крошечную, с гномий наперсток, чашку кофе и высокий запотевший стакан минеральной воды. — Я уж и надежду утратил лицезреть вас в моей скромной конторе. — Вещал Алексей Владимирович, — Столько сил ушло, чтобы отыскать вас, милейшая Доминика Витольдовна — словами не описать! Адрес есть, квартира есть, а хозяйки нету. Пропала. Уезжали? — Да. — Не думаю, что ему следует знать, куда я уезжала и зачем, все равно не поверит. — Искренне рад, что вы вернулись! — Нотариус смочил губы в чашке и, поморщившись, словно хлебнул не кофе, а кислоты, пробормотал. — Ох уж эта Маша, вечно норовит все по-своему сделать. Я ее кофе прошу, а он что? — Что она? — Ай, жижу болотную, а не кофе! Сердце, видите ли, больное, беспокоится она за меня. А то, что своей заботой в три раза быстрее в могилу сведет — об этом не думает. Вы, Доминика Витольдовна, документы с собой принесли? — Только паспорт. — А больше ничего и не требуется… да, больше не требуется. Паспорта вполне достаточно. Марек Олегович ознакомил вас с условиями завещания? — Нет. — Ага… понятно… — Невзирая на жалобы, кофе Алексей Владимирович допил, я терпеливо ждала. Значит, все-таки и Марек, и наследство существуют. — Итак, дело обстоит следующим образом, — тон нотариуса изменился, да и в облике появилась некая деловитость, которая превращала забавного толстяка в серьезного специалиста. — Егорина Валентина Аркадьевна, в девичестве Лютова, завещала вам следующее имущество. Частный дом, находящийся на Лисьем острове, вместе с земельным участком. Автомобиль марки "Мерседес" выпуска две тысяче пятого года. Квартиру в Санкт-Петербурге по адресу… Коллекцию картин, список прилагается. Коллекцию фарфора… Коллекцию… Он говорил и говорил, казалось, список имущества, оставленного мне матерью, был бесконечен. Неужели она настолько богата? Квартира, дом, машина… подумать только, у меня теперь будет своя собственная машина! Хотя, зачем, если я водить не умею? Не важно, научусь. Или продам. А картины и фарфор? Это же безумно дорогое хобби. И все мне? Мне одной? — С вами все в порядке? — Вежливо поинтересовался Алексей Владимирович. — Жарко что-то… — Это от волнения. Вот, выпейте водички, и полегчает. Обжигающе холодная минеральная вода и вправду помогла, в голове чуть прояснилось, и первый шок прошел. Зато появились вопросы.