— Вот именно! — Марек вскочил. — Вот именно, что я — подходящая пара по всем параметрам. Я выведу ее в свет, я позабочусь о воспитании, образовании, я прослежу, чтобы ее научили подбирать одежду, делать макияж, вести себя в обществе, чтобы… — А ей это надо? — Салаватов закрыл глаза, пытаясь утихомирить красную пелену, ярость алым клубком дыма клокотала внутри, наверное, когда-то давным-давно из-за такого же дымного клубка случился Большой взрыв, и родилась Вселенная. Главное, чтобы и сегодня до взрыва не дошло. Вселенная Вселенной, но Марек взрыва точно не переживет. Егорин же, не чувствуя опасности, трещал сорокой, расписывая, как плохо Нике будет с Салаватовым и как хорошо с ним, с Мареком. Господи, сделай так, чтобы он заткнулся, иначе… У Тимура скулы свело от злости. Этот тип относится к Нике, точно к зверушке, редкостной, дорогой, но абсолютно безмозглой зверушке, которая не в состоянии сама принимать решения. — Ты подумай, ладно? Пятнадцать штук на дороге не валяются. А за нее не волнуйся, все чин чином будет, свадьба, платье, лимузин… — И когда? — Ну… — Марек вдруг замялся, словно услышал неприятный вопрос. — У меня тут одна проблема… знаешь, как бывает, когда… в общем, не важно, я разберусь. А ты подумай. Единственное, над чем собирался думать Тимур, так это над вопросом: стоит ли пересказывать Нике сию занимательную беседу или нет. Решил, что не стоит: она все равно не поверит, еще сочтет, что Салаватов клевещет на «родственника». — Может, в тень пойдем? — Предложила Сущность. — А то потом больно будет… Год 1905. Продолжение Заснуть удалось лишь на рассвете, пани Наталья успокоилась еще раньше, кризис минул и, судя по всему, девушка выживет, однако… Они сами виноваты. Ее слова не давали покоя. Кто виноват? Почему столько крови? Бред или… Нет, не возможно. Аполлон Бенедиктович изо всех сил гнал страшные мысли прочь. Заподозрить пани Наталью в столь ужасных вещах? Да он просто подхватил здешнее безумие, которое распространяется по воздуху подобно инфлюэнце. Однако, несмотря на все старания, мысли продолжали преследовать Палевича даже во сне, превращая последний из отдыха в настоящую пытку. А потом в дверь постучали, и сон исчез. Аполлон Бенедиктович же ощутил себя совершеннейшим стариком. — Аполлон Бенедиктович, — Мария осторожно, точно опасаясь вспышки хозяйского гнева, заглянула в комнату, — вы снедать будете? — Нет, спасибо. Как пани Наталья? — Лучше. Доктор приезжали с Федором, сказали, что теперь на поправку дело пойдет. Порошки свои оставили. — Служанка фыркнула, выказывая собственное отношение к порошкам и микстурам. — Почему не разбудили? — Аполлон Бенедиктович почувствовал, как возвращается вчерашнее мрачное раздражение. Какого черта эта баба взяла на себя право решать, что хорошо, а что плохо для Натальи? Палевич сам хотел побеседовать с врачом, а тут эта никчемная заботливость. Или тупость? — Ну, так не добудились. Вы спали, як убитый. Но доктор сказал, что еще заедут сегоння. А сейчас вас дама какая-то спрашивает. — Какая? — Не ведаю. Просила, чтоб вы, значит, спустились, а представиться не захотела. Только не из наших она, городская. — Судя по выражению лица, городских дам Мария любила еще меньше, чем врачей вместе с их лекарствами. — Платье на ней бесстыжее! — Ладно, сейчас. В кабинет проведи и чаю подай. Я спущусь. Заглянув в комнату к Наталье, Аполлон Бенедиктович убедился, что с той действительно все в порядке. Девушка мирно спала, и видно было, что болезнь отступает. Кожа бледная, но уже без желтизны, лихорадочный румянец исчез и дыхание спокойное, ровное. Осторожно притворив дверь, Палевич спустился вниз, не дело мучить даму ожиданием. Однако, к его удивлению в кабинете никого не оказалось. Ну и как это понимать? Мария к шуткам не склонна. Значит, неизвестная женщина ушла, не дождавшись? — Тысяча чертей! — Выругался Палевич. — Не стоит призывать бесов, они ведь могут и явиться. Аполлон Бенедиктович обернулся, уже зная, кого увидит. Девушка, стоявшая на пороге комнаты, была очень красива. Рыжие волосы, зеленые глаза, личико фарфоровой пастушки… Вот только платье на сей раз скроено по последней моде. Плотная зеленая ткань — под цвет глаз — оттеняет белизну кожи, а изящная шляпка с кокетливой вуалеткой придает весьма светский вид. И ничего мистического, загадочного, странного. — Добрый день. — Аполлон Бенедиктович поздоровался первым. — Здравствуйте. Если и были сомненья, то это ее «здравствуйте» окончательно их развеяло. Невозможно не узнать голос, похожий на серебряные колокольчики. — Можно мне войти? — Гостья смотрела в пол, предоставив Палевичу возможность вдоволь любоваться фазаньим пером на шляпке. — Прошу вас. Она шагнула внутрь с видом революционерки, которую на допрос ведут. Руки в шелковых перчатках сжимали ридикюль, а щеки горели румянцем. — Да вы присаживайтесь. — Аполлон Бенедиктович подвинул гостье стул. Села она не глядя, куда и на что садится, Палевич, видя подобную растерянность, только хмыкнул. — Я… Меня… — Бормотала девушка, не поднимая глаз. — А волк где? — Дома. — Машинально ответила она. — Он… Он смирный, он никого не тронул бы… Вы узнали? — Подобную красоту не скоро забудешь. — Палевич решил быть галантным. — Хотелось бы узнать ваше имя. — Диана. — Богиня-охотница? Что ж, ваша красота явно имеет божественное происхождение. — Вы смеетесь? — Что вы, я более чем серьезен. — Можно мне воды? Пить очень хочется. Пила она долго, маленькими глоточками, точно пыталась таким вот нехитрым способом оттянуть неприятную беседу. Аполлон Бенедиктович терпеливо ждал, рассматривая гостью. Молода, образована, манеры хорошие, платье… Пожалуй, насчет последней моды он погорячился, наряд хоть и выглядит почти как новый, но, приглядевшись, можно заметить кое-какие детали, вроде сального блеска на рукавах и мелких, светлых пятен на юбке. И перчатки уже чиненные. — Вы, вы простите меня, пожалуйста, что тогда я… — Я не сержусь. — Спасибо. — У вас были веские причины. Она кивнула, соглашаясь. — Поделитесь? — Мне нужна помощь, мне очень-очень нужна ваша помощь! — Я к вашим услугам, мадам. Или мадемуазель? — Мадемуазель. — Она слегка порозовела. — Понимаете, дело в том… Мне сложно объяснить, но… Юзеф и я. — Это он вас попросил? — Да. — Почему? — Он полагал, что ваше присутствие, оно, как бы, излишне… Что, если вы уедете, то пани Наталья согласится выйти за него замуж. Он считал, что вы мешаете. — Ей вы тоже показывались? — Да. Юзеф, он подобрал мне платье, и научил, что говорить. Но я всего-то пару раз и появилась! Я никому не причинила вреда, я… — Она все-таки разразилась слезами и сразу стала некрасивой, словно дешевая побрякушка, с которой стерлась позолота и вылезло истинное нутро. Фарфоровым пастушкам нельзя плакать. Аполлон Бенедиктович утешать женщин не умел да и не любил, посему просто сидел, дожидаясь, когда же потоки слез иссякнут. Раздражения или злости не было, только жалость и еще, пожалуй, легкая брезгливость, но скорее к Охимчику, чем к этой несчастной влюбленной дурочке. У нее должна имеется веская причина для визита, если Диана решилась явиться сюда, рискуя собственной свободой. Наконец, она успокоилась, промокнула платочком покрасневшие глаза, тоненько вздохнула и заявила. — Юзеф пропал. Уже третий день, как пропал. Я все ждала, ждала, когда же он появится, а он не приезжал. У меня деньги закончились, и… — Диана беспомощно махнула рукой. — Ну-ка, давайте-ка поподробнее. — Прекратившиеся после визиты доктора, Аполлон Бендиктович отнес на счет беседы, которая должна была состояться между Натальей Камушевской и Охимчиком. И, говоря по правде, обрадовался несказанно. Пан Юзеф не тот человек, чьи визиты способы доставить удовольствие. — Юзеф и я, мы встретились три года назад. Я актриса. Вернее, — она смущенно порозовела, — артистка цирка. — И волк? — Дрессированный. Тува безобидный и добрый, и ко мне привязан, поэтому я и забрала его с собой, он уже старый, чтобы выступать на арене, и, если вам сказали, будто бы я украла его, то не верьте, он сам со мной пошел! Его нельзя назад отдавать, он погибнет! — Диана с таким жаром защищала своего необычного спутника, что Палевич позавидовал волку, подобную любовь непросто заслужить. — Успокойтесь, никто не собирается его отбирать. Тува, значит? — Тува. Они с Юзефом быстро подружились. И я тоже. Аполлон Бенедиктович слова о дружбе понял по-своему, но уточнять не стал, она и без того смущена и растеряна, чтобы вытаскивать на свет божий грехи. Да и какие у нее могут быть грехи: обычная влюбленная женщина, которая пошла на поводу у любимого, надеясь… кстати, а и в самом деле, на что она надеялась? Если Охимчик собирался жениться на Наталье Камушевской? где здесь место для рыжеволосой Дианы, столь удивительно похожей на сгинувшую столетья тому Вайду?