— Ты зачем стрелял! — Ну так, ваше благородие… того… убивец жеж! — Федор и в самом деле не понимал причин начальничьего гнева, оборотня и убийцу подстрелил, за то награда полагается, а не крики и тумаки. Впрочем, до тумаков дело не дошло. Палевич, в который раз обругав себя — следовало заранее проинструктировать подчиненного — выполз из засады. Говоря по правде, ступать на залитую лунным светом поляну, было жутко, а ну как на траве и вправду не человек лежит, а существо мистическое, в легендах воспетое, с мордой волчьей и клыками звериными. Однако опасениям не суждено было сбыться, ибо создание, подстреленное Федором, вне всяких сомнений, являлось человеком. Грязным, заросшим волосьями, обряженным в косматые звериные шкуры, но человеком. И руки, коими Вайдин оборотень зажимал дыру в животе, были человеческими руками. Аполлон Бенедиктович от врачей слышал, будто бы раны, подобные этой, болезненны и, что гораздо хуже, смертельны. Раненый тяжело дышал, грязная кожа блестела потом, а кровь черными в лунном свете ручьями лилась на землю. Выльется вся — и конец настанет оборотню. Палевич присел рядом и, заглянув в совершенно безумные синие глаза, спросил: — Кто? — Она… Она… Велела… — Слова кровавыми пузырями выползали изо рта человека, пузыри лопались и мелкие брызги летели в стороны. — Кто она? — Она… Она велела… Ведьма… Клад хранит… Обещала… — Голос слабел, и Палевичу пришлось наклонится к самым губам, чтобы расслышать хоть что-нибудь. — Дух… Обещала допустить… Если служить буду… Верно… Человек облизал губы и продолжил. — Ей мешали… Сказала убить и я… В дом впустила… Доктор разгневал, в жертву потребовала… В жертву ей… Я жертвами чтил… Ей нравилось… Любит кровь… Много крови клад открыть… — Имя! — Ва… Вайда! — Раненый захрипел, точно это имя отняло последние силы, предсмертная судорога скрутила тело, и Палевич отвернулся. Федор, молча стоявший в стороне, перекрестился. — Вот и все. — Аполлон Бенедиктович говорил скорее с собой, чем с Федором. — Ваша правда. Грех-то какой… Человека… Я ж думал, что волк это, а это он… — Жандарм все никак не мог успокоиться. Сжимал проклятое ружье в руках и бормотал никому ненужные оправдания, про то, что не думал, не знал, а знал бы — в жизни б не выстрелил в живого человека. — Нужно выяснить, кто это. — Аполлон Бенедиктович оборвал словоизлияния Федора. — Так… Януш. Кузнец пропавший. А он, выходит, и не пропал, на болотах жил, блаженный, клад все искал. — Януш? — Януш. — Подтвердил жандарм. Последняя деталь мозаики стала на место. Вот и конец. Доминика Я проснулась от тишины. Всю ночь выл ветер, снаружи что-то хлопало, трещало. Падало, стучалось в стены, гремел гром, стучал по крыше дождь, и вдруг тишина. В доме темно. Из-за плотно закрытых ставен нельзя понять, день на улице или глубокая ночь. Надо выйти и посмотреть. Надо… Наружу тянуло с непонятной мне самой силой, которой невозможно быдл противится. Да и зачем. Если очень хочется, то можно. И, быстренько одевшись, пригладив руками волосы — искать расческу и зеркало было лень — я спустилась вниз. Все-таки день, точнее утро: окна в гостиной распахнуты настежь, приглашая ветер и солнце заглянуть в дом. На полу грелась целое семейство солнечных зайчиков. Они выглядели такими теплыми и радостными, что я не удержалась и, разувшись, стала в центр самого большого и яркого пятна. Горячий пол щекотал ступни, а избыток солнца заставлял жмуриться. Теплые лучи гладили кожу, волосы, воздух пах травой и свободой, хотелось выбраться из дома и бежать, бежать по мокрой траве, сколько будет сил. Я обратила внимание на эти голоса только потому, что они совершенно не вписывались в это утро. В них звучала целая гамма чувств: страх, раздражение и, самое главное, ненависть. Честное слово, сначала я подумала, что Салаватов вновь с Мареком ссорится, но… но один из голосов принадлежал женщине! Откуда на острове взялась женщина? И о чем разговор? Пожалуй, в другое время я бы не стала подслушивать, это неприлично, но в последнее время вокруг творилось столько всяких странностей, что… В общем, я тихонько, стараясь не создавать шума, подобралась поближе. Голоса просачивались в дом через приоткрытое окно, я же стала рядом с окном и прижалась к стене. Холодная, и стоять неудобно, но потерплю как-нибудь. — Ты уверена? — Это Марек, он перепуган до неприличия, жаль, не вижу выражения лица, но в голосе даже не страх — ужас. — Уверена. — Женщина. Я не ошиблась, на острове действительно была женщина, и она, в отличие от Марека, не боялась. Более того, в ее насмешливом тоне то и дело проскальзывали презрительные нотки. — Если бы я не была уверена, то не приехала бы сюда. — Но… Сонечка, милая, может быть есть другой способ… — Марек, очнись. — Милая Сонечка рявкнула так, что я присела. Вот это дама, железная леди, а Марек — тряпка. — Другого способа нет. Ты хочешь жить в нищете? Ты хочешь из своей квартиры переехать в коммуналку, где тебе придется бок о бок существовать с алкоголиками или семьей цыган? Хочешь собирать бутылки по паркам, а на вырученные деньги жрать черствый хлеб с бумажной колбасой, запивая все это дешевым пойлом? Хочешь спиться от безысходности? Носить тряпки не от кутюр, а от помойки? Я тебя спрашиваю, хочешь? — Нет, но… — Никаких "но". Ты бакрот, Марек! Слышишь меня, ты — банкрот! И не просто банкрот, ты умудрился занять денег у серьезных, очень серьезных людей, и занимал ты их под залог этого наследства. Представляешь, что случится, когда они узнают, что наследство ушло от тебя к какой-то девчонке? Думаешь, будут выслушивать твои оправдания? — Меня убьют. — Произнес Марек таким тоном, что мне стало жаль его. Хотя, какая к чертовой матери жалость, Егорин собирался… не знаю, что он собирался или собирается сделать, но явно ничего хорошего. — Нет, милый, тебя не убьют — много чести. Тебя будут бить. Долго-долго, пока ты не станешь похож на кусок жеваного мяса, после этого тебя отпустят. Только кому ты будешь нужен нищий урод-инвалид. — Я не инвалид. — Пока не инвалид. — Заметила Соня. — Но ждать осталось недолго. Представь: зубов нет… — Почему? — Выбьют. Почки не работают, мочевой пузырь тоже, будешь ходить в памперсах. Впрочем, откуда у тебя деньги на памперсы? — Прекрати! — Взмолился Марек. — Я согласен! Я на все согласен! На его месте я бы тоже согласилась. Эта Соня — настоящая садистка. Я осторожно выглянула в окно: Марек белый-белый, весь какой-то скукоженный, с дрожащими губами и мятой сигаретой в пальцах. Она давно погасла, но Егорин не замечает, пальцы теребят, мнут, ломают вялое тельце сигареты, а взгляд совершенно безумный. Заметил? Нет, похоже, в этом состоянии Марек и слона не заметит. А где же Соня? Очень хочется взглянуть на эту даму. Голос смутно знаком, такое ощущение, что мы встречались, но где? Она стоит спиной. Платиновые волосы собраны в строгий узел на затылке. Шея неестественно тонкая, хрупкая, словно у фарфоровой пастушки, которая так раздражала Лару. Синий спортивный костюм замечательно оттеняет белизну кожи. На удивительной красоты запястье — никогда бы не подумала, что женские руки могут быть настолько совершенными — болтаются дешевые часики. Где-то я их видела… Где? На снимке? Ну, конечно, эта девушка с платиновыми волосами и стеснительная красотка с фотографии — одно и то же лицо. Память услужливо выдала картинку: смеющийся, счастливый Марек и девушка, уткнувшаяся в его плечо. Но на фото не видно рук! И что из этого? Мало ли где я могла видеть часы. Есть шанс, что они вообще никак не связаны с происходящим, такие часики у каждого третьего подростка имеются. Словно почувствовав взгляд, девушка обернулась, но я успела прижаться к стене. Сердце бешено колотилось. Все, больше никаких "подсмотреть", послушаю, о чем говорят, а потом выберу момент и… Тут два варианта: либо сбежать с острова — вопрос как? И Салаватова бросать подло. Значит, разбудить Тимура и… — Умница. — Произнесла Соня голосом сытой анаконды. — Мы ведь не зря все затеяли. Посмотри в глаза. — Я… Соня, а если я на ней женюсь? — Тогда ты, конечно, сможешь выплатить долг. — Вполне мирно заметила Соня. — Но ты забыл кое-что. — Что? — Меня. Что будет со мной? Чтобы жениться на ней, сначала нужно оформить развод со мной. — Но ты ведь не против? За его скользкий, умоляющий тон я готова была убить Марека. Теперь понятно его внимание к моей скромной персоне. Господин Егорин собирался предложить руку и сердце по оптовой цене. А что, из нас получилась бы неплохая пара, я — дура, он — трус. — Ты же знаешь, что люблю я только тебя одну! — Знаю, милый, знаю, но, видишь ли, мне совершенно не хочется менять роль жены на роль любовницы. Мало ли, что может случиться, жизнь — длинная, а вдруг ты завтра полюбишь еще кого-нибудь? Что тогда мне делать? Нет, милый, отпускать тебя я не собираюсь. Понимаю, как тебе тяжело, но лучше думай о том, что, когда все закончится, ты получишь возможность жить, как захочешь. Не нужно будет беспокоится о деньгах, о том, кому и сколько ты должен. Потерпи и делай, что я говорю. — Ты говорила, что она умрет! Сама умрет! А что получилось? Если бы ты послушала меня и позволила жениться на ней, то не было бы нужды… — Голос Егорина сорвался на визг. — Нет, котик, давай поставим вопрос иначе: если бы ты, милый, послушал меня, то твоя гусыня-мамаша не успела бы написать это чертово завещание! Маленький несчастный случай, никто не удивился бы, если бы тяжело больная женщина покончила жизнь самоубийством, многие выбирают этот путь, а у нее как раз наступила стадия, когда лекарства уже не помогают. Она ведь мучилась, Марек, сильно мучилась, а ты не захотел облегчить страдания несчастной, и что мы имеем? Правильно, проблемы, которые ты опять же отказываешься решить. — Спокойный, уверенный тон фарфоровой Сони пугал меня гораздо больше, нежели вялые трепыхания Марека. Господи, да она рассуждает об убийстве словно о покупке новых колготок, во всяком случае, тон по-светски равнодушный. Этой барышни следует бояться. Тимур! Следует разбудить Тимура, уж он-то справится и с Мареком, и с Соней. Разумом я понимала, что действовать следует немедленно, но не находила в себе сил отойти от окна. Разговор-то продолжался, и с каждой минутой становился все интереснее и интереснее. — Я не мог убить маму. — Он не мог! Он, видите ли, слишком нежный, чтобы замараться в убийстве, поэтому мне приходится решать за него проблемы. — Я помогал. — Пробормотал Егорин. — Помогал? Велика помощь! Нашел девчонку, да зная фамилию и адрес и идиот с заданием справился бы. О Вике я вспомнила, я сумела внедрить в ее больную голову, что Лара хочет воссоединиться с сестрой. Я строила декорации. Я не поленилась заняться и бывшим женихом Лары, раз уж наша сумасшедшая послала девчонку к нему. — Это была ошибка. — Мстительно заявил Марек. — Не ошибаются только боги. — Отпарировала Соня. — Но я, в отличие от некоторых, работала над ошибками. Еще немного, и девчонка перестала бы являться проблемой. Подумать только, я была в одном шаге от цели, когда заявился этот придурок! Ты даже предупредить не соизволил! Вместо того, чтобы задержать его, свалил. — Как бы я мог его задержать? — Да как угодно! Аварию устроить, под машину бросится, скандал учинить! Да. Боже ты мой, вариантов тысяча, а ты удрал! — Я испугался, что он тебя поймает. — Егорин оправдывался, а я… Я превратилась в каменную статую. Вот, значит, кто пытался убить меня, не сумасшедшая Вика, которая звонила и представлялась Ларой, не мои галлюцинации, не призрак из прошлого, а жадная девушка Соня. Она хорошо рассчитала, если бы не Салаватов, я бы шагнула с балкона. Дело не в ненависти, дело в наследстве. — И бросил на произвол судьбы. Знаешь, мне повезло, я услышала, как скрипит, открываясь, дверь, но ты и близко не представляешь, что мне пришлось пережить. Если бы этот тип заглянул на кухню, если бы додумался запереть дверь, если бы не был так увлеченно спасал свою дуру, то… А все из-за тебя, котик, из-за трусости твоей. — Соня уже не говорила — шипела, точно змея. Представляю, каково ей было, когда в квартиру неожиданно вернулся Салаватов. Отступить в шаге от цели — такого испытания врагу не пожелаешь. Но я не помню Соню, я помню Лару, которая подвела меня к перилам и велела прыгнуть вниз. Сонины волосы ни с чем не спутаешь, хотя… Сейчас не проблема купить парик, а я была не в том состоянии, чтобы обращать внимание на детали. Господь милосердый, ангел-хранитель, спасибо, что ты надоумил меня переехать к Салаватову. Они говорят: ошибка, это не ошибка, это провидение надоумило безумную Вику восстановить справедливость. Но откуда Вика знала, что Тим не виновен? Еще одна загадка. Ничего, я решу все загадки. А Марек все-таки скотина. И трус. Подельницу бросил — мне стало смешно, пришлось даже рот зажать, чтобы не расхохотаться. — Но я же извинился. — Извинился. Ты очень хорошо умеешь извиняться. Только извиняться и умеешь. Девчонку убрать — я, Шныря — снова я. Ты нежный, ты не умеешь, тебе впадлу задницей пошевелить и позаботится о себе самом, вечно мною прикрываешься. — Тише! А вдруг проснутся?