– Не грусти, а то грудь для ордена не будет расти. Пойдешь ко мне во взвод? Первая же свободная вакансия башнера или радиста – твоя! Потемкин сердито блеснул глазами, расправил плечи: – Пойду! Думаете, струшу? – Как говорит наш комбриг, «постреляем – увидим»… В порядком задымленной табаком палатке командира роты, куда, спросив разрешения, вошел Иван, его ждал сюрприз. На маленьком походном столике лежала очень знакомая фляга. Это только на первый взгляд все штатные емкости одинаковые как близнецы-братья. По видавшему виду чехлу, пробке и вмятинкам всегда можно узнать свою, особую, из экипажа. Бражкин поставил задачи по охране опорного пункта роты, сообщил, что взвод лейтенанта Бобра назначен в боевое охранение батальона, на следующие сутки пойдет взвод Штокмана, на третьи – Родина. Из чего Иван понял, что ожидается временное затишье, но Бражкин эти размышления подкрепил размыто, мол, наступление может быть в самые ближайшие дни. Все эти не раз слышанные распоряжения взводному быстро наскучили. Интересовал его сейчас один вопрос – полная или пустая. Его ждал экипаж, прикидывая, с каким подарком вернется Иван. – Забирай! – сказал Бражкин, показав на флягу. – Разрешено употребить наркомовские. Иван с достоинством взял флягу, встряхнул, оценил уровень налитой жидкости – неизменный. – А за танк неплохо было бы и добавить, товарищ капитан! – Прокурор добавит! Иди, а то назад заберу. Родин положил флягу в командирскую сумку и пошел к своим. На позиции он подозвал командира 3-го экипажа сержанта Еремеева. Игорь тяжело переживал гибель радиста-пулеметчика Алима Магомедова, ранения ребят и своего друга Васьки Огурцова из 2-го экипажа. Потери близких были в первом же бою Родина. Еще несколько часов назад ребята сноровисто, с крепким матерком загружали боекомплект, подшучивали, спорили о чем-то, каждый о своем думал, надеялся. И вот вместо них остались обугленные, съежившиеся в адском пламени останки тел в дотла сгоревшем танке. И в этой страшной обыденности осознаешь, чувствуешь свою полную беспомощность, просто вселенскую несправедливость… Со временем эти чувства притупляются. В дни больших наступлений жизнь дает новые краски: горящую разбитую технику врага, трупы в чужих шинелях и колонны пленных, бредущих на восток. Родин поставил задачу Еремееву в масштабах танкового экипажа, сообщив все, что узнал от Бражкина. А за фронтовыми наркомовскими для экипажа приказал бежать бегом к старшине роты, пока там все не вылакали приближенные. Игорь повеселел: боевой дух командира – вещь материальная. А Родин подумал, неплохо было бы отправить к старшине и своего «прихлебателя», Кирюху, у него просто талант по отработке доппайка. Вдруг прокатит… Сидорский сидел рядом с Баграевым, тот все еще «тачал» свои часы с кукушкой, стараясь вдохнуть в них вторую жизнь. А Кирилл «качал» из глубин колодца своей памяти различные истории. Они делились у него на три цикла: колхозно-крестьянский, городской, охватывающий учебу в техникуме и работу на заводе, и армейский. Особняком хранились в памяти амурные истории. В этот момент Киря как раз рассказывал из «деревенского» цикла про немого от рождения мужика из их села. Было Аркаше тридцать лет, парень всем остальным справный, грамоте обученный, в колхозе в передовиках, руки золотые, на лицо не урод. Но вот, сколько ни сватался к местным девчатам, все отказывали. Понятно, что девчонке хочется признания в любви, всяких нежных слов, а тут одно мычание. Так бы он и ходил в бобылях, если бы не приспичило ему покрыть хату вместо соломы дранкой. Нарезал дощечек и стал потихоньку настилать. А тут гроза нежданно, ливень, гром и молния – да прямо в старый вяз, рядом с домом. Аркадий поскользнулся и свалился с крыши прямо на землю. Мамка его выбегает, голосит – убился сынок! Но тому ничего, поднялся, перепуганный, и вдруг человеческим языком говорит: «Везите меня в больницу!» Мать сама чуть не грохнулась. Так он и заговорил с тех пор. И стал самым видным и разборчивым женихом на селе, и женился на самой красивой невесте. Иван дослушал рассказ и спросил, где Деревянко. – Еще не приходил, – ответил Баграев. – До сих пор по лесу шастает, – недовольно произнес Родин. – Кирилл, давай тащи сюда этого лешего. По-быстрому. Есть повод… Сидорский приметил, как оттопыривается командирская сумка – как пить дать, Бражкин дал «особую» флягу. – Это мы мигом. – Он прихватил ППШ и пошел к лесу. А Саня позабыл все на свете, едва очутился под редеющими кронами осенней листвы, среди золотых россыпей березы, оранжево-бордовых красок клена – всего этого разноцветья, укрывшего землю. Лишь на прогалинах и на полянках оставался во всей своей уютной красе ковер темно-зеленого мха. Именно на таких солнечных полянах и вырубках Саня хотел отыскать заветную колдовскую золотую розгу. Летом ее кустики неприметны, а осенью, чем меньше остается листьев на деревьях, чем больше блекнет трава, тем красивее и ярче расцветающая осенью золотая розга. Вот она, будто ждала его: на стеблях кисти золотисто-желтых цветных корзиночек покачиваются на легком ветру. Как звездочки прощального салюта перед грядущей долгой зимой и черно-белыми красками. Саня сразу почувствовал ее тонкий, чуть горьковатый запах. Он достал складной нож и обрезал кустики под середину ствола, как учил его когда-то дедушка Егор, самый главный травник на селе. О травах дедушка знал все. Про золотую розгу говорил, что она имеет силу чистительную, крепительную и раны заживательную. А чай из нее хорош, как средство мочегонное, потогонное, вяжущее. А еще его свежими листьями лечат раны. «Найти бы еще дуб, раз обещал кофе из желудей», – подумал Деревянко и, увидев впереди алые гроздья рябины, тут же туда и направился. Душа пела, в лесу он всегда находил успокоение и тихую радость, мог бродить в нем часами. Сейчас Саня будто вернулся в родимые края: все те же березки и тополя, елочки и клены. Вдруг кусты шевельнулись, будто отделились, и Саня с ужасом увидел две бесформенные фигуры в пятнистых маскхалатах. – Стоять тихо! – с акцентом сказал один из них, направив на Деревянко автомат. Второй приложил палец к губам. Саня быстро сообразил, что лесные незнакомцы пришли за «языком». И рванул что есть силы, понимая, что нужен им живой, что стрелять они будут в крайнем случае. В следующее мгновение он уже орал во всю глотку: – Немцы! В лесу немцы! Диверсанты кинулись следом. Продолжая кричать, он, как заяц, запетлял среди деревьев и ушел бы наверняка, если б не споткнулся о корень. Свалился, брюхом проехал по листве, лицом ткнулся прямо в желуди. Саня тут же вскочил на ноги, но немец грузно навалился, он еле устоял – этот кабан был гораздо сильнее танкиста. Хищные, звериные глаза, зубы оскалил… Как глупо… И вдруг эти зверские глаза изумленно округлились, стали как серые пуговицы немецкого мундира, диверсант осел, завалился мешком. В спине у немца торчал знакомый нож. – Ложись, Саня, ложись! – словно из-под земли услышал он голос Кирилла. Саня в мгновение рухнул, и сразу же, почти одновременно, раздались две очереди: ровный стрекот нашего ППШ и, как швейной машинки, – МР-40. Деревянко вырвал из скрюченных пальцев немца автомат и отполз в сторону. Вот к чему привели его лесные гуляния… Саня лихорадочно размышлял, кто остался жив в этом поединке? Если Сидорскому удалось завалить и второго разведчика, это значит, ему опять неслыханно, просто фантастически повезло. А если Кирилл ранен или погиб из-за его дурацкой прогулки по лесу?! В эти неопределенные, пустые мгновения ясно было одно: он должен убить врага, который подготовлен лучше его во сто крат… К великому облегчению, снова заговорил ППШ, и эти звуки были лучше райской мелодии или трели соловья. Саня пригляделся и увидел Сидорского, подивившись, как он успел, ловко всадив нож в спину врага, тут же залечь в удобную ложбинку. Кирилл глянул и знаком показал, чтобы Саня подполз с другой стороны. Наверное, разведчик залег в ближайших кустах; туда и постреливал короткими очередями Сидорский. Ведь с момента, когда Саня дал драпака, второго немца он уже не видел. И пополз Деревянко, представляя, каково пехоте-матушке без защиты брони. Он старался не выдать себя хрустом попавшей под брюхо сухой веточки; хорошо, что землю устилала еще не сухая листва, да и утром моросил мелкий дождь. «Не выдай, спаси, матушка-земля», – как заклинание повторял про себя Деревянко. Через какое-то время он подумал, что пора остановиться, залечь, выждать, благо на пути оказалась удобная ложбинка… А Сидорский, когда услышал тонкий, с надрывом щенячий крик Деревянко, сразу понял, что дело гиблое, ждать подмоги – значит потерять мальчишку: или с собой уволокут, или прирежут. И тут, кто кого первым увидит… По крайней мере, надо завязать бой. Кирилл с автоматом наперевес, пригнувшись, передвигаясь перебежками, первым заметил немецких диверсантов и бегущего со всех ног Саню. Он залег в траву и уже готов был одной очередью срезать обоих лазутчиков. Но неожиданно Деревянко нарвался на тот самый злополучный корень. И в тот момент, когда здоровый, как медведь, немец навалился на худосочного Сашку, для Сидорского настал его звездный час. С пяти метров бросок ножа был точным, как в мишень, прямо под лопатку. А потом уже и огневой контакт: второй разведчик отреагировал молниеносно, залег и после ответной очереди отполз за кусты… По привычке в экстремальной ситуации Сидорский глянул на часы. Не более двадцати минут прошло, а показалось – целая пропасть времени. Сейчас на выстрелы, не разобравшись, бросят людей на помощь, и будут ненужные потери. Кирилл вдруг остро пожалел, что послал Деревянко в засаду. Какое он имел право! Ему стало страшно за Саню до тошноты: спас для того, чтобы погубить! «Дурак, кретин, самодеятельный командир, что я натворил?» Но «приказ» не отменишь, Сидорский собрал мысли в кучу. Время работало против немца. Только лес мог его спасти, пока брошенная на поиски пехота не сомкнет кольцо… А Сане вдруг нестерпимо захотелось жить. Вряд ли судьба расщедрится и за один час второй раз подарит ему жизнь. Жуткие, с черно-зеленой раскраской лица появились, как сама смерть. И Сидорский уже не спасет. А в поединке механику-водителю с матерым диверсантом не выстоять… И в своей спасительной ложбинке Саня стал тихо, как крот, зарываться в кучу листьев, которые сюда занесло ветром. Получилось даже самое сложное – спрятать голову. Тут пригодилась и ветка ели, лежавшая рядом. Благодаря ей Саня даже получил возможность вести наблюдение, а не просто лежать, как спиленное дерево. Врага Деревянко заметил не сразу: он не то что вырос из-под земли, а просто отделился как естественная ее часть, вдруг приобретшая свойство передвигаться. Если немец ложился, то снова превращался в лиственный покров. Он двигался быстрыми перебежками, пригибаясь, совершенно беззвучно, как призрак. Диверсант номер два шел прямо на Деревянко. «Если дрогнет рука, и я промахнусь, или автомат заклинит, то конец», – отрешенно, как о ком-то другом, а не о себе, подумал Саня. Вдруг немец остановился и опустился на колено, потом пригнулся, превратившись в бугорок, прислушался и огляделся по сторонам. У Сани бешено колотилось сердце, не хватало воздуха, вдруг мучительно захотелось глубоко вздохнуть. Он скользнул взглядом по ложбинке, чуть задержавшись на ветке. Нет, конечно, с двадцати метров его противник не смог бы разглядеть узкую щелочку. Но Саня инстинктивно прищурил глаза. Шевельнись он, чтобы только поднять ствол, чуткий, с реакцией кобры разведчик короткой очередью так бы и оставил его лежать заваленного листьями. Немец ушел резко в сторону; еще несколько секунд – и будет поздно, промахнешься – уйдет, исчезнет бесследно, как и появился. Деревянко затаил дыхание, прицелился и нажал на спусковой крючок. За мгновение до этого немец все же услышал шорох и резко повернулся, поэтому несколько пуль попали ему в спину, а остальные – в грудь. Он рухнул как подкошенный, а Саня все продолжал стрелять, пока не выпустил весь магазин. – Саня, Деревянко! Саня! – вдруг на весь лес раздался истошный крик Сидорского. Он орал так жутко, что гвардейский механик-водитель подумал, что случилась беда – Кирилла ранило в живот или того хуже. – Да тут я! Иду… Запыхавшийся Сидорский появился из-за деревьев. – Живой! Слава богу! А где второй? – Там валяется, – небрежно, хоть самого и трясло, ответил Саня. – Ну, ты просто… ну, молодец, ну, Санька… Он вдруг порывисто обнял Деревянко, приподнял над землей и тряхнул, переполненный чувствами. – Да пусти же, – вырвался Санька. – К чему эти телячьи нежности! Сидорский вздохнул: – Да я просто рад, Санек! Знаешь, пожалел я очень, что сгоряча отправил тебя… Страшно стало. Ну, пошли, показывай свой трофей. Сидорский перевернул на спину убитого разведчика, расстегнул ворот маскировочного камуфляжа. Под ним виднелись петлицы с серой полосой в центре и двумя зелеными строчками. – Это горные егеря, – со знанием дела заметил Киря. – Серьезный противник… Муху на лету убивают. – Я не муха! – Ну, рассказывай, как ты его завалил? – Очень просто. – Деревянко показал рукой на ложбинку. – Здесь залег, зарылся в листья, ветку сверху. Мне просто повезло, что он прямо на меня вышел… – Надо же, колхозный тракторист обхитрил горного егеря! Уважаю! Хмурая тень прошла по лицу Саньки, он еще не отошел от пережитого: – А ты ведь, Кирилл, мне жизнь спас… Для меня плен – хуже смерти. Если бы ты не попал, я что угодно бы сделал, чтоб найти смерть, под гусеницы бы бросился.