Киря обнял Саню за плечо: – Ладно, пойдем, отчаянный. Но сначала надо сделать нехирургическое вмешательство. – Он достал из голенища свой нож, подошел к трупу, расстегнул пошире ворот камуфляжной куртки и эффектно занес его над горлом мертвеца. – Ты чего делаешь?! – вытаращил глаза Санька. – Да голову надо отрезать, как доказательство. Не тащить же целиком этого борова. Так положено… Хочешь, ты отрежь! Он протянул нож. – Я еще не совсем свихнулся… Да ты врешь, наверное… – Привираю, но слегка. Это допускается, – деловито ответил Киря; он ловко отрезал егерские петлицы и снял с шеи немца овальный цинковый жетон. Деревянко подобрал автомат, и они вернулись к поляне, где закончил свою жизнь первый егерь. Кирилл протянул нож Саньке, и он сделал то же самое: отрезал петлицы и снял медальон. – Гут, – сказал Киря. – Вот теперь можно идти докладывать и опять придумывать, какого лешего ты делал в лесу. Саня подобрал свой вещмешок и спохватился: – Я ведь желуди не собрал! И тут же бросился собирать под дубом в изобилии лежавшие на листве плоды. – Чудак-человек, у него смерть рядом прошла, а он желуди собирает, – усмехнулся Сидорский и уже собирался взять Саню за шкирку, но опустил руку. Было поздно… Вся первая танковая рота во главе с капитаном Бражкиным развернутой цепью с оружием наперевес появилась на поляне. И конечно, все сразу увидели лирическую картину сбора желудей в осеннем лесу гвардейцем Деревянко. – Сашка, бросай желуди, беги за медалью, – только и успел сказать Сидорский и строевым шагом направился к командиру. Танковая рота в пешем «по-пехотному» строю в предвкушении интересной развязки событий замерла на месте. – Товарищ капитан, группа диверсантов в составе двух человек уничтожена при попытке захвата «языка», – вскинув ладонь к танкошлему, бодро доложил Сидорский. Саня, чуть отстав, с вещмешком и двумя автоматами тихо пристроился рядом. Бражкин не сразу нашелся что ответить. Когда в лесу началась перестрелка, буквально через пару минут прибежал с мрачным лицом взводный Родин. И стал нести такую ахинею, что капитан подумал, что Иван уже основательно приложился к фляге со спиртом. Из его рассказа выходило, что он отпустил в лес рядового Деревянко собрать лечебные травы. А сам, как только вернулся со спиртом, сразу послал Сидорского в лес за бойцом. А когда началась пальба, он тут же увязал ее с двумя своими танкистами. «Роту – в ружье!» – приказал Бражкин Родину, а сам побежал к комбату, на ходу обдумывая, как быстрее и доходчивее объяснить Дубасову дурацкую, глупее не придумаешь, ситуацию: один танкист за каким-то чертом ушел в лес, второй пошел его искать, и тут началась перестрелка. А дело серьезное: немецкий МР-40 слышали все. Дубасов в командирской палатке стоял у телефона и докладывал Чугуну, что в лесу слышны выстрелы, обещая немедленно разобраться. Тут появился Бражкин и доложил ситуацию. – Как фамилия этого ботаника? – грозно спросил Дубасов. – Рядовой Деревянко… – Можно было не сомневаться. Все ЧП от него… Всем в лес не соваться! Вышли вперед двух, нет, трех опытных бойцов. Действовать по ситуации. Главное, капитан, не положить сгоряча людей… Бражкин глянул в чистые, голубые, как белорусские озера, глаза сержанта Сидорского и спросил: – А кто «язык»-то? Саня не удержался: – Я – «язык»! – А тебя никто за язык не тянет! – Ротный уничтожающе глянул на бойца. – Дальше что? Сидорский кратко, без красок, доложил всю историю, представил два трофейных автомата и петлицы горных егерей. Командир дал роте «отбой», а Родину приказал изложить обо всем произошедшем в рапорте. Только после этого Бражкин дал волю чувствам, выразившимся в увесистом и многоступенчатом, как танковая гусеница, матерном посвящении долбаному Деревянко, которого называл теперь не иначе, как «деревянный Буратино». Рапорт о боестолкновении в лесу в районе опорного пункта танкового батальона и ликвидации двух диверсантов из горно-стрелковой дивизии вермахта по команде дошел до командира бригады Чугуна и далее был передан для ознакомление смершевцу. Уже совсем стемнело, когда экипаж Родина наконец сел за ужин. Можно было, не торопясь, под долгожданные «наркомовские» вспомнить во всей красе и деталях приключения «Буратино». Конечно, Санька тут же показал содержимое вещмешка – первопричину всей этой истории: – Вот эта красавица, ребята, золотая розга, сделаю из нее чай… Родин перебил: – Тебя надо крепкой розгой хорошенько высечь. Меня и всю роту на уши поставил… – Винюсь, командир, кто бы знал… Руслик философски заметил: – Дело случая… Если б Саня не пошел в лес и не нарвался бы на егерей, неизвестно, что бы они еще натворили. Эта случайность привела к закономерности: били фрицев и будем бить! Сидорский сказал: – Верно. И если бы я случайно не занимался метанием ножа, отмечу, товарищи, своим любимым с детства делом, то вряд ли бы попал в спину диверсанту. Все согласились, а Киря тут же разлил по кружкам правильный, до водочной разбавленности, спирт. Они сидели в танке со штатным освещением, открыты были банки с кашей и тушенкой, лежало нарезанное Кириллом фронтовое сало и пара луковиц. Санька вздохнул: – Ребята, еще раз при всех хочу сказать: Кирилл, ты меня спас от самого страшного – от плена. – Да ладно, Саня, ты вон сам какого матерого зверюгу завалил! Горного егеря! Киря был сегодня героем дня. Родин поднял кружку: – Ребята, давайте выпьем за наш экипаж и за нашу победу! И что бы ни случилось, мы до последнего будем стоять друг за друга. Саня впервые в своей жизни, никогда об этом никому не говорил, пил спирт. Он слышал, что это будет чуть слабее расплавленного олова, поэтому выдохнул, как советовали в таких случаях, и залпом выпил содержимое кружки. Потом сразу же запил колодезной водой и даже не поперхнулся. Никто не оценил его маленького «подвига». Ведь на селе, если кто захочет, еще пацаном может попробовать и оценить вкус самогонки. Пошли по кругу банки с тушенкой и кашей, нарезанные и посыпанные крупной солью хлеб и луковицы. Саня, догрызая кусок сала, воскликнул: – Ребята, а у меня ведь желуди есть! Если их истолочь, прожарить, такой кофе можно сделать! Не отличишь от настоящего! Руслик заметил: – Сейчас ступу найдем где-нибудь во дворе… – И Бабу-ягу к ней! – добавил Киря. А Иван усмехнулся, вспомнив: – Мы все «апофеоз войны» ждали, а тут… наш Санька желуди собирает. Рота чуть не обосс… Все дружно рассмеялись. В железном брюхе лучшего друга танкистов атмосфера располагала к славному, доброму разговору, сердечности и откровению. Тут же выпили по второй, за удачу. – Ребята, – снова заговорил Саша. – А ведь когда я зарылся в листьях, мне просто страшно стало… до ужаса. Они ж как лесные звери вышли, рожи зеленые. Второй раз, понял: уже не повезет… И спрятаться захотел… Если б он не вышел на меня, я бы так и сидел в этой куче… Саня содрогнулся всем телом, ведь не до шуток, смерть два раза своим крылом задела… Родин увесисто хлопнул Сашу по плечу: – Но ты же его пристрелил! Саня, ты победил, к чему эти бабские причитания? Начитанный Сидорский добавил: – Кончай, Шура, достоевщину! – Почему сразу бабские? – вспыхнул Деревянко, он почему-то вдруг сильно обиделся. Штатный миротворец экипажа Руслик мудро произнес: – На войне не боятся только конченые идиоты… Я вот после своего первого боя был весь мокрый, как половая тряпка. А когда болванка рикошетом попала в башню, душа моя так и ухнула куда-то в пятки… И очухался я уже только на привале… Танкисты выпили молча, не чокаясь, за погибшие экипажи, закусив по традиции корочками хлеба, вдруг ставшими черствыми. Сидорский кашлянул, чтобы нарушить тишину, он решил досказать, какое имела продолжение история про чудесное исцеление глухонемого парня из их села. – У нас в селе был, где он сейчас, не знаю, мужичок, роста небольшого, прозвище имел Колотуха. Почему? Потому что с самого утра как встанет, так языком и колотит до самой ночи. Жена его, Глафира, не знала, куда от него деваться. Он ведь даже за едой и в сортире не умолкал. Сидит, например, там, покряхтывает и жене кричит: «Глаш, как думаешь, пошли грибы в лесу али нет?» Был бы хозяин справный, так меньше бы языком трещал, во дворе и крыльцо бы новое сделал, и забор поправил, а сарай у них – вообще страшное дело – толкни, и завалится. Но что любил Колотуха – так это песни петь.