Звезды небесные, звезды далекие! – Прекрасные стихи, – оценил Иван. – Прямо будто написаны для неперспективного офицера. Звезды далекие… Что касательно меня, Оля, очередные звезды старшего лейтенанта для меня просто недостижимы. Особенно с моим экипажем – три веселых друга… Едешь и не знаешь, что там задумал механик-водитель и куда случайно может завернуть. Сложный малый: остановится, только рычаги отпустит, сразу на гармошке играть. Или вот башнер, такой шутник, целый день думает, как бы кого разыграть, только и жди подвоха… Ольга глянула с досадой: – Ну, что вы понимаете! Кроме последней строчки ничего не запомнили! Нельзя же быть таким… – …сапогом, – подсказал Иван. Наступал решающий момент, главное было не переборщить: уйдет, не взглянув, а в следующий раз даже не признает. – Не надо ерничать, товарищ лейтенант. В голосе уже холодок. «Пора!» – решил Родин и быстро извлек из командирской сумки заветный есенинский томик, который никому и ни при каких обстоятельствах до этого не показывал. – Оля, можно мне подарить вам эту книжку? Ваш любимый поэт, московское издание… – Есенин?! Она постаралась скрыть изумление (фронтовая закалка), но тотчас поняла, что лейтенант разыграл хитрющую многоходовую комбинацию, и она опять попалась. Оставалось только не подавать виду, что это ее задело – так, легкая, ни к чему не обязывающая пикировочка… Но книга Есенина здесь, на фронте, среди окопов и сожженных деревень, – это было настоящее чудо! Она осторожно взяла томик, ей показалось даже, что он подпален огнем пожарищ – запах этот был неуловимый, словно от далекого костра. На самом деле в прошлом году Иван, спешно покидая с экипажем горящий танк, вернулся, чтобы вытащить из огня полуобгоревшую сумку. И не столько из-за нее рисковал, сколько из-за этого есенинского томика. – «Анна Снегина»… – тихо произнесла Ольга. Она перелистнула несколько страниц, увидев только одно знакомое стихотворение, и поняла, что никакие силы не заставят ее вернуть ему эту книгу. – Ваня, как подарок взять книгу не могу. А вот на время – пожалуй… Потом верну. – Хорошо, только, Олечка, не торопитесь возвращать. Пусть она у вас хранится… До окончания войны, – рационально предложил Иван. – А не жаль надолго с ней расставаться? Ведь я вижу, как она вам дорога. – Жаль будет, если она сгорит в танке, – усмехнувшись, заметил Иван и добавил: – Вместе со мной… – Печальный у нас какой-то разговор, Ваня. Как все чистые душой люди, Ольга не могла скрыть истинные чувства. Лейтенант, конечно, не рисовался, бравады не было: кто же не знает, что пехота и танкисты среди наземных войск – первые в списках потерь. – Кстати, эта книжка уже раз горела… Еле успел вытащить из танка. Не будем опять испытывать ее судьбу. Ольга неожиданно для себя вдруг прижала книгу к груди, всего на несколько мгновений, сразу почувствовав ее тепло. – Хорошо, я сохраню ее, – Ольга глянула с веселым прищуром. – Но с одним условием: вы обязательно ее заберете. После победы. – Обещаю! Теперь у меня есть дополнительный стимул дожить до победы. Сейчас лейтенант Родин был готов обещать все что угодно. У него просто кружилась голова – самая красивая девушка бригады взяла у него любимый есенинский томик, так естественно и легко, и не просто взяла, а будет хранить книжку до самой победы. Она будет ждать его! И маленький томик будет всегда напоминать ей, что есть такой лихой неперспективный командир танкового взвода Иван Родин. А подпаленная войной книжка будет хоть и призрачным, но все же залогом их будущей встречи. Маленькую частичку его далекого мирного бытия Ольга сбережет, а там – будь что будет… Он не стал провожать ее. Ольга, простившись, тоже не обернулась, а сразу пошла в избу, где располагался узел связи, туда, где у девушек был уголок для отдыха. Книжку спрятать было негде, и подружка, оторвавшись взглядом от радиотелеграфа, тут же приметила ее. – О-о, я вижу, подарки становятся все более интересными! Оля постаралась ответить скучным голосом, но это не очень получилось: – Отстань, Танюха, я просто взяла почитать. Но та успела заметить автора, прежде чем Ольга спрятала книжку в вещмешок. – Есенин… А мне дашь почитать? – Нет. Таня не обиделась, просто улыбнулась, сразу став юной, как школьница. Вот такая у нее была замечательная улыбка. Подружки давно понимали друг друга без слов и в серости и ужасе военных будней поклялись, что не будут заводить никаких романов с мужчинами, не принимать подарков, непоколебимо отвергать их малейшие попытки ухаживания. И как бы трудно ни было, продаваться за материальные и прочие блага они не будут! И с собачьей кличкой ППЖ ходить не будут! Надо было как-то закрепить эту суровую клятву. Оля зловещим голосом тогда предложила: «Давай на крови!» Таня согласилась, но когда дело дошло до осуществления замысла, девчонки не то чтобы испугались, но с неловкостью поняли, что нечего на войне вот так глупо и нелепо проливать кровь. «Тогда давай, – с серьезным видом закоренелой активистки внесла новое предложение Оля, – скажем друг другу „честное комсомольское!“. А Таня сказала, что она не комсомолка, ее, как двоечницу, в комсомол не приняли. „В пионеры тоже не приняли?“ – строго спросила Ольга. „В пионеры приняли!“ „Тогда говори „честное пионерское!“». Ритуал был соблюден: Танька даже вскинула руку в пионерском салюте, девчонки рассмеялись звонко и неожиданно, как давно уже не смеялись… Ночью Ольга внезапно проснулась от пронзительной, как свист пули, мысли. Она была такая пугающая, что Оле стало нехорошо: сердце бешено забилось, стало не хватать воздуха. Она села, опустив ноги с топчана. «Ведь эта книга была его оберегом! А он отдал ее, бездумно, красивый жест сделал. Он же из огня ее вытащил! Вернуть, надо немедленно вернуть… Нельзя вот так легко расставаться с дорогими вещами…» Ольга потянулась к вещмешку, развязала его и вынула книгу. Ощутимо теплая, она будто хранила в себе тепло, и это было тепло Ваниных ладоней… Тихую радость и умиротворение почувствовала Оля, и ушла тревога. Хоть и далеко еще было до конца войны, Ольга подумала, что ничего с Ваней не случится, и они обязательно доживут до победы. И тогда она торжественно возвратит ему заветную книгу. Оля улыбнулась своим мечтам, представив эту картину. Только неужели они больше не встретятся? Иван на мешке с сеном в избушке тоже не мог долго уснуть. Он думал о том, что вместе с книгой, наполненной светлой, божественной лирикой, он передал Оле частицу самого себя, со своими думами, мыслями и тайными мечтаниями. А что будет дальше? В сумраке ночи, лежа с закрытыми глазами, он видел ее лучистые глаза и знал, что ее ироничный взгляд и наклон головы, легкая, неземная походка, завораживающий голос и весь образ будут всегда с ним в воображении и мыслях о будущем. Как это случилось, он сам не понимал. Пьянящий дурман полевых цветов, бесшабашный и отчаянный риск романтика, мистическое притяжение книги трагичного гения, звезды на небесах и звезды на погонах… С той пьянящей сердце встречи с Ольгой прошло, наверное, недели три. Все эти дни Иван мыслями был с ней. И сейчас с экипажем под тихий перебор гитарных струн, когда наконец иссяк Сидорский, но еще оставался спирт во фляге, Родин предложил тост: – Давайте, ребята, выпьем за женщин! За наших фронтовых подруг! За то, чтобы мы, мужики, никогда больше не допустили такого уродства в жизни, как женщина на войне. Руслик отложил гитару, взял кружку. – За что я уважаю тебя, командир, – ты прямо читаешь мои мысли! А Сидорский добавил: – Я бы сказал, наши мысли. Женщинам гораздо труднее на войне… Деревянко вздохнул, подставил свою кружку под флягу, из которой разливал спирт Кирилл: – О том, как трудно женщинам, знают только женщины… Они выпили, на этот раз с хорошим стуком приложившись алюминиевыми кружками. И тут Саня почувствовал, как его повело, будто танк тихо сдвинулся и заскользил, раскачиваясь, как «ванька-встанька». Руслик что-то сказал, Саня не сразу понял смысл его слов, потому что Баграев внезапно раздвоился, и это его рассмешило. А Руслан вдруг спросил: – Ребята, а вы смогли бы живым закопать человека, немца? Я бы не смог… Даже самого последнего гада… А они смогли. Иван мрачно заметил: – Мы – другие. У нас Родина за спиной, а у них – немецкий бог, который позволяет им убивать и звереть от крови. Во имя их «великой Германии». – Ничего, придет наше время, и Германия будет у них за спиной, и не спасет их немецкий бог по имени «фюрер», – добавил Баграев, сопроводив сказанное тремя заключительными мажорными аккордами. Саня попытался сфокусировать взгляд, не получилось, теперь двоились уже все ребята. – А что, у немцев бог – это Гитлер? – спросил он. – Не повезло… Так им и надо! Сидорский хмыкнул: – Что это мы, ребята, про всякую нечисть говорим? Давайте лучше о женщинах… Эх, как у нас бывало, где-нибудь на околице затянешь с девчоночками на голоса хорошую песню, да под гармонь… А потом в клуб, на танцы. Такой пляс устраивали, девчонки – на загляденье, визжат, аж полы трещат… Вот Саня наш – молодец, уважаю, Катюху закадрил, то есть подружился.